Старики - Хэсфорд Густав - Страница 19

Никто не отвечает.

– Эта война все мое чувство юмора загубила, – говорю я. Присаживаюсь на корточки.

Ковбой кивает. «Именно так. Я уже просто дни считаю, просто считаю дни. Сто дней до подъема, и я окажусь на большой серебристой Птице Свободы, полечу в Мир, в свой квартал, в штат Одинокой Звезды, обратно в Большую лавку. Я буду весь в медалях. И буду я цел и невредим! Ведь если ранят, то отправляют в Японию. Тебя отвозят в Японию, и кто-то там прицепляет увольнение по медицинским показаниям к тому, что от тебя осталось, и вся такая прочая хрень».

– Лучше уж пускай меня замочат, – отвечаю я. – Берите калек на работу – на них смотреть прикольно.

Ковбой ухмыляется.

С.А.М. Камень говорит: "Мне мама часто пишет о том, какой храбрый мальчик ее С.А.М. Камень. С.А.М. Камень – не мальчик, он личность. – Он отпивает пива. – Я знаю, что я личность, потому что знаю, что Санты Клауса нет. И этого долбанного рождественского кролика нет. Знаете что? Там, в Мире, мы думали, что будущее всегда лежит

себе спокойно и надежно где-то в маленькой золотой коробочке. Ну, а я буду жить вечно. Ведь я С.А.М. Камень."

Бешеный Граф хрюкает. «Слышь, Шкипер, может, в твой дробовик травы напихаем, да попыхаем через ствол?»

Мистер Недолет отрицательно мотает головой. «Не может, Бешеный. Мы выдвигаемся очень skoch».

Донлон разговаривает по радио. «Сэр, начальник запрашивает командира».

Донлон передает трубку Мистеру Недолету. Лейтенант говорит с Дельта-Шесть, командиром роты «Дельта» первого батальона пятого полка.

– Намба тен. Только-только начали всякого добра набирать, – говорит Бешеный Граф. – Только-только чуток халявы отломилось...

Лейтенант Недолет поднимается и начинает надевать на себя снаряжение.

– Выдвигаемся, богатеи. По коням. Бешеный, поднимай своих.

– Выдвигаемся. Выдвигаемся.

Мы все встаем, лишь капрал СВА остается сидеть, с бутылкой пива в руке, кучкой денег на коленях, с губами, раздвинутыми в улыбке смерти.

Алиса подходит к нему с мачете в одной руке и синей холщовой хозяйственной сумкой в другой. Он нагибается и двумя ударами мачете отрубает ступни капрала. Он поднимает каждую ступню за большой палец и опускает в синюю хозяйственную сумку. «Этот гук крутой чувак был. Намба ван! Много волшебной силы!»

Хряки распихивают пивные бутылки, пиастры, большие сухпаи и награбленные сувениры по оттопыренным карманам, по полевым табельным ранцам морской пехоты, по табельным ранцам СВА, которые они засувенирили у замоченных хряков противника. Хряки берут в руки оружие.

В путь. В путь. Я иду за Ковбоем. Стропила идет за мной.

Я говорю: «Ну, думаю, в этой Цитадели говно будет неслабое. Могло быть хуже. В смысле, по крайней мере, это не Пэррис-Айленд».

Ковбой ухмыляется.

– Именно так.

Мы видим величественные стены Цитадели. Крепость зигзагами опоясывают валы высотой тридцать футов и восемь футов толщиной, она окружена рвом и похожа на древний замок из волшебной сказки с драконами, охраняющими сокровища, рыцарями на белых скакунах и принцессами, взывающими о помощи. Замок стоит как черная скала на фоне холодного серого неба, а в его мрачных башнях поселились живые призраки.

По сути, Цитадель – это маленький город, окруженный стенами, который возвели французские инженеры для защиты резиденции Гиа Лонга, императора аннамитской империи. В те времена, когда Хюэ был еще имперской столицей, Цитадель защищала императора с императорским семейством и древние сокровища Запретного города от пиратов, которые совершали набеги с Южнокитайского моря.

А сейчас уже мы – здоровенные белые американцы в стальных касках и тяжелых бронежилетах, вооруженные волшебным оружием – осаждаем замок, но уже в иное, наше время. Первый пятого далеко уже не тот батальон, что когда-то первым десантировался на плацдарм на Гуадалканале.

С неба падают сверкающие железные птицы и гадят повсюду, рассыпая стальные яйца. Реактивные истребители Ф-4, «Фантомы», гадят напалмом, фугасками и «Вилли Питерами» – зажигательными бомбами, начиненными белым фосфором. Бомбы – это наши литературные приемы, мы слагаем слова нашей истории из разбитых камней.

Розы из черного дыма расцветают внутри Цитадели.

Мы шлепаем по-индейски, след в след, по обеим сторонам дороги, соблюдая дистанцию в двадцать ярдов. По колоннам разносятся удары и щелчки, сопровождающие

движения затворных рам и затворов, досылающих патроны в патронники. Щелкают предохранители. Переводчики огня большими пальцами передвигаются в положение для стрельбы очередями. Вот они, морпехи, вооруженные винтовками М-14 с примкнутыми штыками.

Пулеметы начинают отпечатывать нашу историю. Сначала наши, потом их пулеметы. Снайперы отвечают одиночными беспорядочными выстрелами, пристреливаясь к нам.

Война – это коллекция звуковых эффектов. Наши уши указывают ногам, куда им бежать.

Пуля с хрустом вгрызается в стену.

Кто-то запевает:

Эм-И-Ка... Ка и И. Эм-А-У и Эс.

Теперь уже пулеметы обмениваются ровными огненными фразами, как старые приятели за беседой. Взрывы, то глухие, то резкие, нарушают ритм очередей.

Снайперы целятся в нас. Каждый выстрел превращается в слово, вылетающее из уст Смерти. Смерть обращается к нам. Смерть хочет рассказать нам смешной секрет. Мы, может, ее и не любим, но она любит нас. Виктор-Чарли крут, но он никогда не врет. Оружие говорит правду. Оружие никогда не говорит: «Прими за шутку». Война отвратительна, ибо истина бывает безобразной, а война говорит все как есть.

Я громко произношу: «Бог! Мы с тобою заодно, понял?»

Я направляю курьерской почтой указания в свою личную зону тактической ответственности, которая простирается до периметра моей кожи. Дорогие ступни, ступайте осторожно, как по тюльпанному полю. Яйца, болтайтесь, где положено. Ноги, не джонуэйнствуйте. Мое тело пригодно для выполнения своих обязанностей. Я и впредь намереваюсь содержать свое тело в том отличном состоянии, в каком мне его выдали.

Нарушая тишину, охватившую сердца, мы обращаемся к своему оружию, к оружию оборотней, и наше оружие отвечает нам.

Ковбой прислушивается к моему бормотанию:

– Джон Уэйн? А Джокер прав! Все понарошку. Это просто кино с Джоном Уэйном. Джокер может быть Полом Ньюманом. Я буду лошадь.

– Ага.

Бешеный Граф подхватывает: «Можно, я буду Гебби Хейс?»

– С.А.М. Камень будет камнем, – говорит радист Донлон.

Алиса отзывается:

– Я буду Энн-Маргрет.

– Зверодер может бешеного буйвола играть, – говорит Статтен, главный третьей огневой группы.

Стены дрожат от волчьего хохота.

– А кто будет индейцев играть?

Маленький злобный народец тут же заявляется на кинопробы – справа от нас пулеметная очередь вгрызается в стену.

Лейтенант Недолет жестом собирает командиров отделений – поднимает вверх правую руку и крутит ею. Три командира отделений, включая Бешеного Графа, бегом устремляются к нему. Он что-то им говорит, указывает на стену. Командиры бегут обратно к своим отделениям, чтобы довести информацию до командиров огневых групп.

Лейтенант Недолет свистит в свисток, и мы все бежим вперед, летим, как толстозадые птицы. Так не хочется этого делать. Нам всем страшно. Но отстанешь -окажешься

один. Твои друзья куда-то идут, и ты должен идти с ними. Ты больше не личность. Тебе больше не надо быть самим собой. Ты часть атакующей массы, всего одна зеленая единица в цепи зеленых единиц, и ты бежишь к бреши в стене Цитадели, через громкий шум и разрывы металла, бежишь, бежишь, бежишь... и не оборачиваешься.

Мы, как оборотни с оружием, бежим, задыхаясь на ходу. Мы бежим так, будто нам не терпится нырнуть в тьму, которая уже разверзлась, чтобы нас поглотить. Что-то оборвалось, и пути назад уже нет. Мы перебегаем через разрушенную стену. Мы бежим быстро и не намерены останавливаться. Ничто не в силах нас остановить.

Воздух разрывается.

Палуба плывет под ногами. Ноги вязнут в асфальте, как в пляжном песке.