Записки старого петербуржца - Успенский Лев Васильевич - Страница 83

Я прекрасно помню, как в крепко-морозный январский день, там, за береговой деревушкой Черная Лахта, экипаж бронепоезда производил придирчивые испытания орудия, на разных углах возвышения, под разными азимутами. Помню, как я сидел в свирепой стуже и следил, как уносятся на север, куда-то туда через залив, к Териокам, к финнам, тяжелые шестидюймовые снаряды, и думая о странности обычаев и судеб войны. Что думают там, за заливом, финских береговых постов часовые, их офицеры? Никто много месяцев по ним не стрелял, жили тихо, спокойно, и вдруг — снаряд, другой, третий… Что случилось с русскими? Что рассердило их? Что они заподозрили?

А это ведь было не более чем «испытание орудия»!

На бронепоезде факт передачи ему пушки с прославленного крейсера был воспринят как почет и награда. Об этом говорили много. Об этом писали в газете ИУРа, — писали и в прозе, и даже в стихах. Спустя несколько дней после испытания «стотридцатка» достала далеко в немецком тылу фашистские части, до которых никогда еще не долетали наши тяжелые снаряды.

Казалось бы, чего уж больше? Но бойцам этого показалось недостаточно. Им хотелось еще связать в один узел подвиг детей с подвигом отцов.

— Ну, что у вас нового на «Балтийце»? — спросил я еще перед испытанием встретившегося мне на дороге старшину с бронепоезда.

— Большие новости, товарищ полковник! — с удовольствием ответил он. — Знаете, какую нам пушку придали? С «Авроры» пушка! То самое орудие, которое в семнадцатом по Зимнему огонь вело… Вот идем ему проверочку дать…

Это было не так. В Октябрьские дни на «Авроре» стояли старые стопятидесятимиллиметровые пушки «Канэ». Перед войной, когда крейсер был сделан учебным кораблем, их заменили другими, «стотридцатками». Теперь на площадке бронепоезда, укрытое брезентами, стояло именно одно из этих новых орудий, «стотридцатка». Я знал это, и осторожно намекнул, что, может быть, все же…

— Да что вы, товарищ интендант третьего ранга! — свысока ответил мне старшина. — Это только так, слух пускают, чтобы до фрицев не дошло, какой тут у нас ценный трофей есть. Они бы как черти сюда полезли, такое орудие захватить! А наши матросики узнавали стороной: точно, то самое орудие!

Я не стал спорить; думаю, и не надо было. Воинская часть может обрастать легендами; воинской части следует обрастать легендами. И чем их больше, чем они возвышенней, тем лучше.

А истину пусть потом раскрывают историки. Она никуда не денется. Она за плечом легенды стоит на карауле у дверей прошлого…

Боевой путь «Бориса Петровича» начался 8 августа 1941 года у одной из станций на дороге, ведущей из Ленинграда в Кингисепп и далее в Нарву. Боевое задание было несложным: стать на позицию, обстрелять такие-то цели.

Как всегда на войне, боевая обстановка внесла в него свои поправки.

Станцию К. в тот миг бомбили «юнкерсы». На путях станции застрял готовый к отправке в Ленинград беззащитный эшелон, битком набитый «окопниками» и «оконницами», прибывшими сюда накануне рыть противотанковые рвы, строить дзоты, укреплять предполье фортов. Бомбы разрушили путь.

Вместо стрельбы по целям бронепоезду пришлось с ходу самостоятельно принять боевое решение: вступить в бой с воздушным противником, разогнать «юнкерсов», отремонтировать пути, вывести пассажирский состав из западни, дать ему отойти поглубже в тыл и только после этого приступить к выполнению прямого задания.

Надо заметить, что в спешке начального периода боевых действий в пределах ИУРа командиры частей не сразу овладели искусством фиксировать в записях боевую работу. Повесть о первых боях записывалась наспех, на отдельных клочках бумаги. Поэтому официальным началом ее является запись в заведенном вскоре «журнале боевых действий», а она пришлась уже на 12 августа.

Двенадцатого — позиция поезда у станции Веймарн. С нее он бьет по противнику, захватившему ближние деревни, по «скоплениям пехоты». День спустя он вступает в прямую дуэль с артиллерией врага, ведя огонь с корректировкой на месте и с отличными результатами. Еще сутки, и ему поручается охранять от ударов с воздуха тяжеловесную и малоподвижную железнодорожную батарею, калибр которой превосходит даже главный калибр фортов.

Шестнадцатого числа, подобно древнему Геркулесу прикрывшись львиной шкурой брони, трещотками своих «сорокапятимиллиметровок» и пулеметов он отгоняет «медноперых птиц-стимфалид» уже от двух тяжелых гигантов, каждым залпом разбивающих за десятки километров оттуда по нескольку танков на переправах через реку Лугу у Кингисеппа.

В этот день — первое торжество. Орудие младшего сержанта Мартышке ведет яростный огонь по пикировщикам врага, и вот — точно как пишут в газетах — один из «юнкерсов» загорается, начинает «дымить и, оставляя за собой длинный черный след, падает в глушь леса». И происходит все это на той же веточке железной дороги, на тех же рельсах, с которых двадцать два года назад уже вел бои с белыми бронепоезд «Ленин» под командованием Ивана Газа.

Так начался страдный и славный боевой путь. Начался в великом напряжении. Вот краткий перечень того, что делал «Борис Петрович» в один только, самый обычный, рядовой денек, 2 августа сорок первого года.

6.00 утра — выход на позицию по приказу.

7.10 — стали на месте.

7.20 — огонь по деревне А. и группам противника, о переносом и корректированием.

7.32 — «дробь»; прекратили огонь.

7.42 — новый шквал огня с корректировкой (значит — точного).

8.02 — отбой; орудия смолкли.

8.17 — огонь по батарее врага на опушке леса у деревни С.

8.21 — батареи не стало; огонь прекращен.

8.50 — открыт огонь по вражеским самолетам (судя по расходу снарядов, это был не огонь, а буря).

8.52 — прекратили огонь: противник скрылся.

9.33 — огонь по скоплению противника на перекрестке дорог у пункта Я.

9.41 — приказано прекратить огонь: надобность отпала.

10.12 — открыт методический огонь по скоплению противника в восьми точках, с корректировкой.

12.30 — огонь прекращен.

12.35 — открыт огонь по окопам фашистов у деревни Г. и по отступающей пехоте.

12.45 — огонь прекращен. По донесениям корректировщиков и армейских командиров установлено: уничтожено две минометные батареи и не менее ста пятидесяти солдат врага.

22.20 — бронепоезд прибыл на базу.

Возьмите карандаш и подсчитайте. С 7.20 до 12.45 — пять часов двадцать пять минут. Из них три часа четырнадцать минут непрерывной стрельбы, грохота залпов, великого боевого напряжения, воя вражеских бомб, мяуканья юнкерсовских дизелей, содроганья платформ под ногами, и все это — не под непробиваемой бетонной толщей фортовых казематов, а — лицом к лицу о врагом, на открытом воздухе, когда пикировщик, забывая, валится прямо на тебя, когда вырвавшиеся из его недр бомбы с визгом мчатся тебе в лицо, когда трассирующие пули и снаряды, точно пальцами — «Вот его, его!» — указывают именно на тебя и твоих товарищей…

А командование поезда и тогда и теперь считало и считает, что именно это «лицом к лицу» послужило на пользу экипажу, сковало и сплавило его в закаленный боевой коллектив, которому все последующее уже было нестрашно.

Очень существенный факт: во всех боях первого месяца не было случая, чтобы вражеские пикировщики выдержали эту открытость боя. Единственный раз им удалось нанести потери поезду; это было 25 августа, когда фашистская авиация поймала «Бориса Петровича» на узкой просеке идущим в хвосте грузового состава, оплошно выпущенного вперед со станции растерявшимся комендантским лейтенантом. Но ведь именно в этом случае преимущество прямого видения врага было отнято: враг налетал на бреющем из-за леса.