Тина и Тереза - Бекитт Лора - Страница 74

— Прости, я был неправ. Я постараюсь помочь. Скажи мне, кто спрашивал тебя о человеке по фамилии О'Рейли?

— Одна девушка, — отвечала Джоан без прежнего воодушевления. Она заметно сникла и казалась очень задумчивой: ее уже не волновали чужие проблемы — своих было через край.

— Девушка?

— Да. Ее зовут Тина Хиггинс.

Лоренс вздрогнул, его рука поползла по косяку вниз.

— Очень хорошая девушка, — грустно продолжала Джоан. — Этот О'Рейли бросил ее, уехал в Америку. А она, — женщина вздохнула, — его сильно любила.

— Она… была беременна? — Его голос дрогнул.

— Нет. Я вообще не поняла, были ли у них близкие отношения. Тина не сказала, а мне неудобно было спрашивать. Но в любом случае ее сердце разбито. Мне очень жаль эту девушку, Ларри.

Лоренс молчал. Джоан не отрывала взгляда от вещей, которые складывала в ящики орехового комода, и не видела его лица.

— Такое часто случается, — произнес он наконец.

— К сожалению, да.

Перешли в столовую. Джоан машинально глотала куски, не особо интересуясь, что она ест. Молодую женщину не порадовали даже любимые бисквиты. Она все ниже склоняла голову, а потом, внезапно отшвырнув салфетку, разрыдалась.

— Джоан! — укоризненно произнес Лоренс. В его черных глазах появились искры раздраженного нетерпения.

— Прости, — прошептала она и выбежала из комнаты.

Была полночь. Джоан лежала в постели, чувствуя, как от слез становятся влажными подушка и волосы у левого виска. Во всем доме слабый свет горел только в маленьком кабинете, где по своему обыкновению допоздна засиделся Лоренс. Это была особая комната, единственная, где Джоан не любила находиться. В спальне стены были голубого цвета, гостиная и столовая оклеены веселенькими в розовый цветочек обоями, здесь же до потолка высятся темные панели, и окно всегда занавешено. Но сейчас Джоан неумолимо потянуло сюда.

Она возникла на пороге в длинном малиновом халате, накинутом поверх батистовой сорочки, с рассыпавшимися по плечам волосами и заплаканными глазами. Губы ее дрожали.

Лоренс, озаренный красновато-коричневым огнем, сидел над своими бумагами; его спина была прямой, плечи неподвижными, только рука медленно двигалась: казалось, ею правит невидимая колдовская сила.

Заслушав шаги жены, он встал, резко отодвинув тяжелый стул, затолкал бумаги в ящик и щелкнул замком, ключ от которого всегда держал при себе.

— Джоан? Извини, я сейчас приду.

— Лоренс…— Она пристально смотрела на него. — Я хочу поговорить с тобой.

— Да, — сказал он, заметно нервничая, — я тебя слушаю.

— Ты знаешь, я всегда стремилась спасти наш брак, — дрожащим от волнения голосом произнесла женщина и, набрав побольше воздуха, продолжила: — Потому что любила тебя и люблю. Ты, конечно…

— Дело в том, что ты считала — есть что спасать, я же придерживался противоположного мнения! — резко перебил Лоренс. — Тебе должно быть известно: все, что существует между нами, — пустая формальность.

Джоан изменилась в лице.

— А Мелисса?

В глазах Лоренса появилось задумчивое выражение.

— Пожалуй, кроме Мелиссы. — Он помолчал, потом произнес, не глядя на жену: — Не стоит об этом сейчас. Уже слишком поздно, Джоан, не лучше ли лечь?

— Тебе безразличны мои чувства, ведь правда? — Джоан не уходила — в ее душе внезапно пробудилась решимость.

— Нет, — сказал он, — нет, Джоан.

Она не отступала.

— У тебя есть дочь! У тебя есть жена! Чувство долга…

— Чувство долга? — При этих словах его взгляд стал холодным, как далекая луна. — Оно у меня имеется. Разве я не доказал тебе?

— Да, — прошептала Джоан, проглотив подступившие слезы. — Я… я не то хотела сказать. Я устала держать тебя в неволе, как устала быть рабой своих чувств. Довольно, Лоренс! Я о многом думала там, в Австралии, и теперь намерена дать тебе свободу. Давай разведемся — когда захочешь. Я вернусь к отцу. Конечно, мне жаль Мелиссу, но будет хуже, если она полюбит тебя и будет испытывать то же, что и я. Ты…— она вдруг решилась, — ты… жестокое, бездушное создание, Лоренс, и не способен любить, я знаю! Никого, кроме себя!

Он пронзительно взглянул на нее и отрывисто произнес:

— Ты ошибаешься! Я не люблю себя, того, которого потерял прежде, чем сумел найти!

— Нет, ты лжешь! — воскликнула Джоан, потрясая кулаками. По искаженному лицу ее потекли горячие слезы. — Иначе ты хоть немного думал бы обо мне! Ведь я любила тебя, так любила, что отказалась от всего! Я душу бы дьяволу продала ради тебя, а ты…

— Дьяволу ни к чему твоя душа, Джоан, — устало произнес Лоренс, — ему достаточно моей. Я тоже от всего отказался, правда в отличие от тебя не знаю, ради чего.

Джоан замолчала. Впервые Лоренс так говорил с нею. Она снова вспомнила день, когда на свет появилась Мелисса. Господи, неужели любовь готова вечно питать надежду?

Между тем Лоренс погасил в кабинете свет, обнял жену за плечи и увлек за собой в темноту спальни.

— Ты неправа, — сказал он, присаживаясь на край постели, — неправа, когда говоришь, что мне безразличны твои чувства. Мне не все равно, счастлива ты или нет.

— Мне надо для счастья совсем немного! — прошептала Джоан. — Ты говоришь со мной так, и я уже счастлива!

Он усмехнулся.

— Сильная любовь лишает нас разума, и, ты сказала правильно, мы становимся рабами, а никакое чувство не стоит того, чтобы унижаться!

Джоан вспыхнула, словно получив пощечину.

— Я всегда думала, что она возвышает нас!

— Что ж, — сказал он, — может, и так. Прости!

Потом привлек ее к себе, и Джоан больше не могла казаться сильной. Она всегда мечтала о том дне, когда разлюбит его и отплатит той же монетой, но, видно, ей не дано… Боже мой, почему он так силен со своим равнодушием, а она так слаба со своей любовью?!

Случались моменты, когда Джоан ощущала его подлинную страсть, подобную все сметающей буре. Но тогда ей казалось, что Лоренс видит перед собой другую или просто так, беспредметно дает волю своим чувствам… Когда он думал о жене, то был холоден, если же в нем просыпалась страсть — не помнил о Джоан.

Но сегодня… Джоан была потрясена. Эта ночь стоила всех, проведенных ранее! Лоренс казался воплощением нежности, страсти и… любви. До сего времени он мог неделями не прикасаться к ней, а нынче не выпускал из объятий всю ночь, ночь блаженства, счастья и радости…

«Почему? — думала она, расслабленно лежа рядом с ним. — Почему?» Прежний пыл угас, чувство возвышенного восторга растаяло. Джоан не верила мужу. Что-то выбило его из колеи, лишило привычного самообладания. Неужели ее слова о разводе? Может, он решил загладить свою вину, задобрить жену после всех сказанных ею слов? Женщина вздохнула. Она могла сколько угодно грозиться уйти, но в глубине души никогда не желала этого. Ей было страшно лишиться Лоренса, жизни с ним и даже, быть может, своих страданий.

Прежде Джоан крайне редко устраивала сцены, только когда совсем не могла совладать с собой. Она боялась захлебнуться в той смеси презрения и равнодушия, какую являла собой реакция мужа. Однако вчера, почувствовав слабость, Джоан осмелела. Право же, она молчала слишком долго! Она словно приблизилась к чему-то, что Лоренс считал надежно укрытым от чужих глаз, и поняла, что верный способ получить над ним власть—это узнать его тайны, выведать секреты.

«Я разгадаю твои загадки, Лоренс! — подумала Джоан. — И тогда ты будешь моим! Я запру твою душу в клетку и более не позволю себя терзать!»

Ей казалось, что так просто заставить его измениться, заставить преклоняться перед нею, любить… Она так хотела получить над ним ту власть, какую он имел над нею, что даже не задумывалась, возможно ли это вообще. Ключи этой власти вручаются Богом, а не обстоятельствами и не людьми — Джоан была далеко не первой, кто заблуждался на этот счет. Открытую душу легче ранить, открытую, но отнюдь не насильно, иначе зверь загрызет охотника, и тот, кто прежде был слаб, ослабеет вдвойне.

У Джоан был план. Днем, когда Лоренс ушел на службу, она поехала к отцу, посидела там часа два, рассказывая о своем путешествии, и, оставив Мелиссу погостить до вечера, вернулась домой.