Тина и Тереза - Бекитт Лора - Страница 29

Девушка пока не осознавала, что любовь, как и все другое на земле, может быть не только наградой, но и наказанием за грех. Что сделала она? Ни много ни мало — предала свои девичьи мечты, мечты о настоящем избраннике, об истинных чувствах, она была достаточно взрослой, чтобы это понять.

Отказ от мечты, от идеалов во имя земной корысти в глазах Бога и лучших из людей равносилен отказу от веры, но Тина была неопытна, молода, значит, достойна снисхождения, поэтому ей предстояло получить вместе, как два напитка в одном сосуде: и ни с чем не сравнимое счастье, и величайшее горе.

Девушка навестила мать, но никакого облегчения ей это не принесло. Впервые появилось что-то, о чем она ни за что не решилась бы рассказать никому, даже Дарлин, которой всегда доверяла. Разве можно признаться в том, что ты влюбилась в сына своего мужа, пусть взрослого, старше тебя самой, но все-таки сына, и целовалась с ним в саду?! И это всего лишь через две недели после свадьбы! Так поступают только самые-самые развращенные, бессовестные женщины! Впрочем, как ни странно, сколько бы Тина ни твердила об этом, все равно почувствовать себя бессовестной и развращенной не могла. Она ощущала себя всего лишь влюбленной девушкой, а в этом, признаться, не было ничего дурного.

Разоблачения она не боялась, дело было только в муках совести. В ближайшие дни Конрад уедет и увезет с собой тайну их поцелуя. А чувства?.. Любит ли он ее? Или она ему просто нравится? Или даже не нравится вовсе? Может, он всего лишь ищет способ отплатить отцу? Что ж, тогда он добился своего! Вдруг он смеется теперь над нею и Робертом? Можно ли уважать женщину, сдавшуюся так легко, готовую упасть столь непозволительно низко?! Хотя они просто целовались в саду… Великий ли это грех?

Все эти вопросы мучили Тину, не давая покоя ни днем, ни ночью. Днем она не в силах была смотреть в глаза Роберту, ночью же не могла заснуть, думая о Конраде, бьющаяся в сетях своих чувств, как муха в безжалостной паутине.

Конрад вел себя как обычно, его нельзя было заподозрить ни в каких излишних или неуместных чувствах к юной мачехе. Возможности увидеться наедине больше не представлялось, да он, похоже, ее и не искал. Большую часть времени проводил в своей комнате да еще уезжал на пару дней — куда, никто не знал.

Джулия молчала, не спрашивала ни о чем, но Тине казалось, что женщина о многом догадывается. Что ж, одного взгляда на девушку, которая то краснеет, то бледнеет при виде Конрада, было достаточно, чтобы все понять: Тина в свои шестнадцать лет еще не научилась скрывать чувства. Один только Роберт был настолько поглощен какими-то мыслями, что, кажется, ничего не замечал. Он относился к ней сейчас с печальной нежностью; часто не обращал внимания, а иногда гладил по голове так, как гладят любимую кошку. Эта девочка не вписалась в его жизнь, как он того хотел, стала то ли обузой, то ли досадной ошибкой… Впрочем, думал он сейчас не об этом.

Через день, ближе к вечеру, Конрад О'Рейли постучал в комнату отца.

Роберт сидел в кресле, нога все еще была туго забинтована, на коленях лежала книга. Тины в комнате не было: она ушла навестить мать.

Конрад вошел и огляделся. Это помещение отличалось от других: комната отца, безусловно, была самой красивой в доме. Светлая мебель обита золотистым атласом, белые хрупкие вазы, кремовые обои с золотым бордюром… На стене прямо перед входом оставалось много пустого места — Конрад подозревал, что прежде тут висел портрет его матери.

— Я хотел поговорить с тобой о своем отъезде, — сказал юноша. — Ты найдешь для меня время?

— Разумеется! — Роберт сделал жест рукой. — Садись!

Но Конрад не ответил на приглашение и остался стоять. Он будто бы внутренне готовился к чему-то, собирался с мыслями, сосредоточивая силы.

— Когда же ты едешь? — спросил Роберт. Он заметно нервничал: могло показаться, что ответ сына далеко не безразличен ему.

Конрад, как и при первом разговоре, стоял, отвернувшись к окну, и не видел лица отца.

— Завтра, рано утром.

— Завтра…— медленно повторил Роберт и предложил:— Подожди еще день-другой, тогда я смогу тебя проводить! Мы с Тиной собираемся в Сидней…

Конрад в удивлении обернулся.

— Проводить? Это что-то новенькое! Нет уж, благодарю, не надо! И ни дня я тут больше не останусь с тобой и с твоей женой!

В последних словах Роберту почудились презрительные ноты.

— Тебе не понравилась Тина?

— Тина? Нет, почему же! Для провинциалочки она даже очень хорошенькая…

Роберт поморщился.

— Я не в этом смысле… Конрад пожал плечами.

— Она довольно развитая для девушки ее круга… А вообще, должен прямо тебе сказать, отец: Тина тебе не пара! И не только по возрасту. Она очень наивна, искренна в своих чувствах. Открытая натура, распахнутая душа — эта девушка никогда не сможет притворяться, как ты!

Роберт вслушался: нет, слова Конрада не были окрашены ревностью, он говорил как человек совершенно посторонний о вещах в своей жизни мимолетных и мелких.

— Я и так испортил тебе медовый месяц, — продолжал юноша.

— Тебя это огорчает?

— По правде говоря, нисколько!

— Я так и думал.

Они помолчали, потом Конрад, неожиданно поглядев отцу прямо в глаза, сказал:

— А теперь — о главном!

Роберт стиснул пальцы. Он с трудом выдерживал взгляд сына. Ощущение было такое, точно в светлые воды тихого озера упал большой черный камень, но Роберту казалось, будто этот камень лег холодной тяжестью прямо на его сердце.

Мистер О'Рейли заметно постарел за эти дни, налет молодцеватости сошел с его лица и фигуры, будто известка со старого дома. Внезапно обнажились все трещины и изломы все еще крепких, но уже далеко не новых стен, и этот дом стоял застывший и одинокий, живущий лишь голосами своих обитателей, давно забывших его и покинувших навсегда.

— Я тебя слушаю.

— Я уезжаю в Америку и хочу попросить тебя о том, чтобы ты не посылал за мною своих шпионов на другой материк, мне они и в Австралии до смерти надоели! Я уезжаю как раз потому, чтобы от них избавиться. Ты постоянно следишь за мной, ты знаешь все — где я живу, где работаю, что ем, с кем сплю! Это стало твоей болезнью, твоей, похоже, главной целью в жизни. Тебе доставляет удовольствие всякий раз узнавать, что я все еще никто и ничто! Одного только ты не знаешь и никогда не сможешь узнать — моих мыслей, истинных намерений и чувств! Так вот: оставь меня в покое, прошу тебя! Если я и в Америке по-прежнему буду чувствовать твои глаза за своей спиной, знай — стану переезжать с места на место до тех пор, пока не запутаю след. Я хочу жить спокойно, я хочу жить без тебя!

— Должно быть, ты успокоишься окончательно лишь тогда, когда меня совсем не будет на этом свете! — глухо произнес Роберт.

— Да! — Звук этого слова оглушил Роберта, как внезапная пощечина.

Конрад ждал не менее резкого ответа и очень удивился, когда отец всего-навсего сказал:

— А ведь наши тени, наши души не покидают землю — нередко к несчастью тех, кто на ней остается.

Это прозвучало задумчиво и печально, но Конрад не дал себе слабинки.

— Оставь философию, отец! Скажи лучше, даешь или нет слово?

— Хорошо, я обещаю.

Роберт вздохнул. Да, он и правда все время следил за юношей — сознание присутствия Конрада где-то рядом стало для него необходимостью. Конрада, его сына, которым он мог бы гордиться, которого мог бы любить, благодаря которому он смог бы избавиться от одиночества! Разве ребенок был виноват в том, что его мать, несравненная Одри, миссис О'Рейли, единственная, любимая, умерла при родах! О Господи! Он, Роберт О'Рейли, давным-давно своими руками вынул самые нижние кирпичи из фундамента того здания, что зовется семьей, и оно превратилось в груду обломков. Он говорил себе, что живет ради будущего, но только сейчас понял, что настоящим, единственным будущим был только Конрад, без которого все остальное — прах и тлен. Конрад — живое обвинение ему, Роберту О'Рейли, предавшему неприкосновенно-бессмертное — любовь и память Одри из-за беспочвенного злого наговора!