Королеву играет свита - Успенская Светлана Александровна - Страница 40

Честно говоря, артисткой ей становиться совершенно не хотелось. В глубине души она не любила стоять на сцене, ей не нравилось ощущать на себе жадные ощупывающие взгляды зрителей. Если вдруг ошибешься, У Кати потемнело в глазах. Она еле нашла в себе силы сдержаться.

— Пятьдесят, — предложила она, уже ни на что не надеясь.

— Взять, что ли, своей девчонке, — ехидно произнес Пыря, протягивая руку. — А то еще удерет от меня к негру. — А потом добавил по-хозяйски:

— Ладно, и двадцати пяти тебе хватит…

Через сутки Катя уже тряслась в общем вагоне московского поезда. Она надеялась, что ее жизнь теперь начнется набело, с чистого листа. Свое прошлое она ненавидела так же сильно, как себя саму или свою мать. Внутри нее все было мертво от этой испепеляющей ненависти.

Глава 3

Сомнений не было — только ВГИК, только кино! Никаких театров, никаких Щепок и Щук! В то, что Катя обязательно поступит, она не сомневалась. Недаром она дочь артистов, должна же в ней быть актерская жилка. Все способности заложены на генетическом уровне!

Отец с мачехой ничего не знали о ее планах — будет с них и записки, скупыми словами без сантиментов извещавшей об отъезде.

«Когда поступлю, тогда расскажу», — решила Катя. Зачем ей лишний раз выслушивать их упреки и нравоучения? Потом, уже в качестве триумфатора, она снисходительно примет родительские поздравления.

Толпа юношей и девушек, жаждавших стать артистами кино, нервно тряслась перед дверью, где заседала приемная комиссия.

— Такой седой, с усами — это Шахворонский, — шептали знающие люди из числа абитуриентов со стажем. — Он любит, чтобы абитуриент был с биографией, а не со школьной скамьи. А беленькая, крашеная блондинка — это Савостина. Она всех блондинок режет на вступительных.

Катя с облегчением подумала, что, слава Богу, она не блондинка, и тут же пожалела, что у нее нет «биографии».

— А это Заготник… Он, между прочим, вместе с самим Высоцким на Таганке играл. А тот старичок с лысиной, видишь? Это Машин-Карцев, это он сейчас курс набирает. Последнее слово за ним, как скажет, так и будет.

— А он каких любит?

— Некрасивых, — убедительно ответил очкастый знайка и подвел мощную доказательную базу под свои слова:

— Я уже пятый раз поступаю, я знаю.

Катя вздохнула: а вдруг она покажется Машину-Карцеву красивой? Тогда не видать ей студенческого билета как своих ушей! И ей впервые в жизни захотелось стать «характерной» дурнушкой, не претендующей на роли холодных красавиц.

Впрочем, до «холодной красавицы» ей было тоже далеко. Кто из нас в юности не кажется очаровательным?

Она смело шагнула вперед, когда выкрикнули ее фамилию.

— Екатерина Юрьевна Сорокина, из Киева, — задумчиво произнес мужчина лет сорока с зачатками бороды на обметанном красной сыпью подбородке. Лицо его показалось девушке смутно знакомым. Тоже, наверное, знаменитый артист. — Скажите, ваш отец — Юрий Сорокин с Довженко?

Катя насупила брови и вызывающе ответила:

— Нет, я сирота. Меня воспитывала бабушка.

— Ну хорошо, Екатерина Юрьевна, — пожал плечами бородатый. — Что вы нам приготовили?

— Лермонтов, «Мцыри».

Катя задрала подбородок, готовясь разразиться стихами. Она любила Лермонтова и отлично читала его. Отец ей всегда об этом твердил. Лермонтов казался ей похожим на нее саму: гордый, замкнутый внешне и ужасно обаятельный внутри, так и не понятый при жизни. Его тоже растила бабушка, его тоже рано оставила мать, отойдя в мир иной.

— «Я мало жил, я жил в плену, таких две жизни за одну, но только полную тревог, я променял бы, если б мог. Я знал одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть…» — Катя умело усилила напор звука. Ее трепещущий голос разнесся по аудитории, отдаваясь эхом в дальних углах.

Она тоже мало жила, она жила, словно в плену, и тоже променяла бы свою ужасную семнадцатилетнюю жизнь на жизнь, полную тревог. Она тоже знала лишь одну пламенную страсть — к Полю, и одна лишь дума владела ею теперь — стать актрисой и затмить своим сиянием имя матери.

— Спасибо, — оборвал ее тот самый старичок с лысиной из приемной комиссии, который славился нелюбовью к красавицам.

Направляясь к двери, Катя услышала приглушенный шепоток:

— Есть темперамент…

— Слишком надрывно…

В коридоре ее обступила возбужденная толпа.

— Ну что?

Девушка с видимым равнодушием пожала плечами и отправилась в курилку под лестницей. Там смолили сигареты два долговязых парня.

— На актерский поступаешь? — спросил у нее тот, что был с соломенными патлами, торчащими во все стороны.

— Конечно на актерский, — не дождавшись ответа, усмехнулся второй, южного типа, пухленький и смуглый, с сизыми от бритья щеками. — Все хорошенькие девушки стремятся на актерский, будто там медом намазано. А вот в сценаристы одни мужики идут… — демонстративно вздохнул он, кося на Катю страстным взглядом.

— У нас на режиссуре тоже не фонтан, — поддержал его приятель. — Если какая и прорвется, то она или чуть красивше атомной войны, или синий чулок, или вообще без чувства юмора. А у вас есть чувство юмора, девушка?

— Навалом, — усмехнулась Катя.

Знакомство состоялось. Тот, который был с соломенными патлами, назвался Игорем, а южанин солидно представился Ашотом.

— Можно просто Шотик, — разрешил он и тут же заверил Катю:

— Ты обязательно поступишь. У тебя лицо выразительное. Таких всегда берут.

Вечером дружная компания пировала в тесной комнатке общежития за столом, уставленным полупустыми бутылками. Кате казалось, что она уже лет сто знает своих новых друзей. Ей внезапно представилось, что она давным-давно поступила. Ей очень нравились новые знакомые. Они были такие интересные, такие остроумные, такие раскованные. Она даже забыла об экзаменах и теперь лишь жадно впитывала новые впечатления.

— Ты остаешься со мной или с Игорем? — деловито спросил Шотик, когда компания уже сильно расслабилась. — Оставайся со мной. Режиссеры меняют подруг каждый день, а проку от них мало. Пока запустится со своими картинами, уже состарится. А у меня недавно одну заявку на сценарий киностудии имени Горького приняли, я даже аванс получил.

Но Катя только рассмеялась и сняла его полную пухлую руку со своей талии.

А потом они поехали кататься на такси.

Полночи веселая компания на трех машинах колесила по улицам, а затем отправилась на Воробьевы горы встречать рассвет. Стоя на балюстраде, Шотик достал из карманов пачку красных десяток и стал спичками поджигать купюры одну за другой и бросать их вниз с обрыва. Он хотел произвести впечатление на Катю, она ему нравилась. Пылающие бумажки плавно опускались вниз в темноте, разгораясь от слабого теплого ветра, и это было очень красиво. Все захохотали, засмеялись, стали тоже доставать мятые рублевки, поджигать и бросать вниз, кто-то даже достал комсомольский билет, но он был толстый и плохо горел.

Потом на смотровой площадке пели матерные частушки и танцевали без музыки под пьяное «тарам-пам-пам», затем расселись по машинам и тронулись в обратный путь.

Катя оказалась в одном такси с Игорем. Юноша положил ей голову на плечо и пьяно икал, жалобно приговаривая:

— Высоцкий сидел в тюрьме, Шукшин сидел, я тоже сидел… Значит, я тоже как Шукшин и Высоцкий?

— Ты сидел? — удивилась Катя и сделал попытку опасливо отодвинуться.

— Сидел… Влезли в ларек, взяли пива, а тут милицейский патруль… — С пьяной рассудительностью Игорь продолжал:

— Шукшин пил, Высоцкий пьет — и я пью… Значит, я тоже как Шукшин и Высоцкий! — И, доказав себе неминуемое, как дважды два, собственное грядущее величие, он громко захрапел.

— А у меня мать знаешь кто? — Катя ткнула его локтем в бок, и ее спутник обиженно икнул, просыпаясь. Ей тоже хотелось быть своей в компании великих и подающих надежды. — Мать у меня — Тарабрина. — А… — Игорь пьяно обнял ее. От него пахло кислым запахом рвоты.