Гурман. Воспитание вкуса - Ульрих Антон - Страница 51

– Я просто предупреждаю вас, мой юный друг. Вы сами не знаете, какую авантюру затеяли. Украсть и держать в плену масона – занятие чрезвычайно опасное. А я – мастер. Мастер Парижской масонской ложи, – торжественно объявил Сантен и гордо посмотрел на Антуана.

Люка принес маркизу точно такое же кресло, как то, к которому был привязан пленник. Антуан сел в кресло и сказал:

– Займем друг друга беседой, покуда Филипп готовит наш ужин. Смею предвосхитить его старания, ужин должен превзойти самое себя. Итак, что же мне так угрожает в этой, как вы изящно выразились, дорогой учитель, авантюре? Или вы хотите, чтобы я вас звал мастером Пьером? Или же просто Сантеном? А, учитель?

– Зовите, как вам будет угодно, мой юный друг, – ответил Сантен. – Вы, я вижу, просто не знаете все величие и силу Ложи масонов. Может, вы развяжете мне хотя бы руки, а то мне чрезвычайно неудобно, – попросил он.

– Всему свое время, учитель. Продолжайте, прошу вас. Просветите меня в значении Ложи, – сказал Антуан.

– Парижская масонская ложа является одной из самых древних и самых могущественных Лож в мире. У нас везде имеются свои люди, подчиненные единой воле и единой цели. Так что, если со мной что-либо случится; вам не удастся скрыться. Как вы думаете, кто произвел на свет божий революцию? Мы, масоны! Чьих рук дела террор? Наших! Необходимость уничтожения аристократической верхушки, элиты, никого не признающей, кроме самой себя, погрязшей в распутстве и мотовстве, – вот главный механизм революционного террора. – Сантен, прекрасный оратор, все более воодушевлялся. – А кто является механиком этого жестокого механизма? Мы, масоны!

– Жестокий механизм, – со значением повторил Антуан. – Учитель, вы хотите сказать, что вы породили все ужасы последних лет, когда ежедневно под нож гильотины шли десятки людей самых благородных семейств Франции, когда голытьба набрасывалась на аристократа и разрывала его на куски прямо на улице при полнейшем попустительстве новых властей?

– Наша жестокость – это жестокость порабощенного народа, желавшего более всего свободы, а оттого и проявившего чрезмерное рвение в собственном освобождении. – Сантен по тону своего бывшего ученика понял, что тот разозлился от его слов. А ведь от Антуана зависела сейчас жизнь мастера Пьера, который это отлично понимал, а потому постарался сгладить острые углы своей речи.

– Так, значит, это нищие голоштанные отбросы общества проделали все те изуверства, которые так ужаснули вашу Ложу, что она сама постаралась затем избавиться от их вождей? – спросил маркиз, шевеля кочергой в углях камина.

– Ну, не совсем так, но в принципе да, – ответил Сантен, с некоторым беспокойством следя за действиями Антуана. – Мой юный друг, вас не затруднит все-таки исполнить мою просьбу и освободить мои руки от пут. Дело в том, что у меня чрезвычайно чешутся ноги.

– Так и должно быть, – сообщил ему Антуан. – Нет, пока не могу. Ужин еще не готов. Однако же, посудите сами, вы, масоны, всколыхнули в голытьбе жестокость, которую те направили на элиту. Так?

– Да.

– Отлично! Очень хорошо, что мы затронули тему жестокости. Помните Библию? – неожиданно спросил Антуан. – Око за око, зуб за зуб. Зло порождает зло, насилие влечет за собой ответное насилие. Жестокость вызволила к жизни ответную жестокость. Сейчас уже аристократы мстят вам за то, что вы совершали с ними ранее. Сколько лет вашей жалкой масонской Ложе? Двести, триста, четыреста? Мой дорогой учитель, первое упоминание о роде Медичи, чьим представителем является моя драгоценная матушка, над которой вы так издевались у Лафайета, было уже в девятьсот девяносто восьмом году от Рождества Христова в земельном списке долины Муджелло. Это значит, что мои предки были сеньорами еще как минимум столетие до этого. Аристократические рода древнее вашей ничтожной Ложи во много раз. Наша жестокость, выпестованная и утонченная долгими столетиями, прекрасна, в то время как ваша – грязна и жалка. Вы были способны только лишь на то, чтобы поставить в центре Парижа гильотину, эту механическую игрушку для отрубания голов. Смешно! И вы хотите править миром. Хотите всюду распространить ваши глупые идеи всеобщего равенства и братства. Так посмотрите же и ужаснитесь тому, какую жестокость вы пробудили!

Антуан, не в силах более сдерживаться, вскочил и откинул с колен Сантена прикрывавший ему ноги плед. Бывший учитель посмотрел вниз и чуть было не лишился чувств. Вместо ног ниже колен торчали голые кости, мясо же с них было аккуратно срезано. Мастер Пьер закричал, но не от боли, а от ужаса и шока, который он испытал от увиденного. Антуан же заботливо прикрыл ноги пледом.

– Не надо так громко кричать. Вас все равно никто не услышит. И вам пока что не больно. Вы все еще находитесь под действием наркотика.

– Боже, Боже мой! – запричитал Сантен. – Вам это так даром не пройдет. Вы будете за это наказаны. Господи, какой ужас! Вас все равно поймают. Да, поймают. Вас видел мальчишка, сын домохозяйки. Я знаю, он приносил вам письмо от Наккара.

– Ах да, совсем забыл вам сообщить печальную новость. Мсье Наккар, мой дорогой учитель, к сожалению, заживо сгорел в доме, в котором он снимал квартиру. Там же сгорел и мальчишка. Это произошло вчера ночью, когда он в полнейшем опьянении вернулся с веселой пирушки.

В этот момент в комнату вошел Ежевика, уже переодетый в свое обычное платье. Он шепнул пару слов Мяснику, который коротко кивнул Антуану.

– Дорогой учитель, я приглашаю вас на ужин. Несите его, – распорядился Антуан, указывая Мяснику и Ежевике на кресло, к которому был привязан пленник.

Те взялись с двух сторон за ручки кресла, подняли его и понесли следом за Антуаном в тот же самый зал, в котором не далее как вчера Сантен так глупо попался в расставленные маркизом силки. В зале стояли на некотором расстоянии друг от друга два маленьких столика, сервированных с особым изяществом. В отдалении высилась китайская ширма.

Пьера Сантена усадили к столику, и Люка развязал ему руки.

– Только брыкнись, – предупредил он его и показал большой нож, зажатый в кулаке. – Буду отрубать пальцы. Хотя куда ты побежишь на таких-то ногах. – Мясник ухмыльнулся.

– Немного вина, – предложил Антуан, севший за столик напротив, около которого стояла ширма. – Боюсь, что действие наркотика скоро закончится, и вы будете испытывать, мягко говоря, дискомфорт.

По лицу пленника катились слезы. Филипп подошел и налил из откупоренной бутылки вино в его бокал.

– В вине опий, – подсказал он.

За ширмой заиграла музыка. То был приглашенный Антуаном итальянский квартет, исполнявший «Времена года» Вивальди, любимую музыку юного маркиза.

– Господа, господа, меня удерживают здесь насильно! – закричал музыкантам мастер Пьер.

– Успокойтесь, мой дорогой учитель, – мягко оборвал его Антуан. – Кричать за ужином – это вульгарно. К тому же музыканты вас не понимают. Они итальянцы и знают только итальянский язык. Я перед ужином сказал им, что вы – мой сумасшедший брат, у которого сегодня день рождения, а потому я решил сделать для вас праздничный ужин. Так что не отвлекайтесь и наслаждайтесь едой.

Де Ланж сделал Филиппу знак рукой, и повар тут же внес и поставил перед мастером Пьером закрытое куполообразной крышкой блюдо, из-под которого шел аромат, возбуждающий аппетит.

– Посмотрим, что там, – с лучезарной улыбкой на лице предложил Сантену Антуан.

Филипп эффектным движением поднял крышку, и взору мастера Пьера открылся великолепный кусок мяса.

– Что это? – недоверчиво спросил он.

– Это, мой дорогой учитель, – все так же улыбаясь, сообщил Антуан, – ваша собственная нога, зажаренная целиком вместе с артишоками и тыквенными семечками для придания большего аромата и политая соусом с трюфелями, посланными несравненным дядюшкой Франсуа, который не смог к нам приехать, а потому послал эти замечательные деликатесы. Ешьте, это должно быть очень вкусно. Филипп так старался, вымачивал мясо в маринаде почти целый день.