Навеки твоя Эмбер. Том 1 - Уинзор Кэтлин - Страница 97

— Что ты имеешь в виду, Леттис? — спросила Сьюзен.

— Я имею в виду, что если женщина использует свой голос, чтобы зарабатывать себе на жизнь, он должен быть приятным.

— О чем ты говоришь, Леттис? — требовательно спросила Джемайма. — Мадам никогда не зарабатывала себе на жизнь, и ты об этом прекрасно знаешь!

Леттис встала, у нее горели щеки, она нервно прижала к бокам руки, сжатые в кулаки.

— Я думаю, тебе лучше отправиться в свою комнату, Джемайма.

Джемайма сразу же возмутилась и взглянула на Эмбер, взывая о помощи.

— Отправиться в свою комнату? Это еще почему? Что я такого сделала?

— Ничего не сделала, дорогая, — терпеливо произнесла Леттис, решив не допускать ссоры внутри семьи. — Просто то, что мне придется сказать, не для твоих ушей.

Джемайма сделала обиженную физиономию.

— Боже мой, Леттис! Ты считаешь меня маленькой? Если я достаточно взрослая, чтобы выдавать меня замуж за этого Джозефа Каттла, то я и достаточно большая, чтобы остаться здесь и услышать то, что ты собираешься сказать!

К этому моменту Сэмюэль понял, что между его дочерьми намечается ссора.

— В чем дело, Леттис? Мне кажется, Джемайма действительно взрослая девушка. И если тебе есть, что сказать, говори.

— Ну что ж, ладно, — она глубоко вздохнула. — Генри видел сегодня мадам в театре.

Выражение лица Сэмюэля не изменилось, а три девушки у камина были глубоко разочарованы, почти обмануты.

— Ну и что такого? — ответил Сэмюэль. — Положим, видел. Насколько я знаю, театр нынче поддерживают дамы высшего. общества.

— Ты не понял, отец. Он видел ее в гримерной, — она остановилась на секунду, наблюдая, как меняется лицо Сэмюэля. Она уже сожалела, что ее ненависть и ревность принудили ее к этому страшному обвинению, она начала понимать, что обвинение приносит отцу боль, и никому от этого лучше не станет. А у Генри был вид, будто его неожиданно ударил сам дьявол, а потом исчез в облаке дыма. Уже не столь громким голосом Леттис закончила то, что начала:

— Она находилась в гримерной потому, что раньше сама была актрисой.

Из уст всех присутствовавших вырвался испуганный вздох, у всех, кроме Эмбер. Она стояла совершенно неподвижно и глядела Леттис прямо в глаза. На мгновение лицо Эмбер исказилось дикой и угрожающей ненавистью, но это выражение так же быстро исчезло, его никто даже не заметил. Ресницы опустились долу. Эмбер стала выглядеть не более опасной, чем раскаивающийся ребенок, застигнутый врасплох с банкой варенья в руках.

Но Сьюзен уколола палец, Кэтрин уронила шитье на пол. Джемайма невольно вскочила на ноги. Братья мгновенно поняли, что происходит не просто очередная женская свара, и их ленивое безразличие как ветром сдуло. Сэмюэль, казавшийся последние недели гораздо моложе и счастливее, чем все предыдущие годы, внезапно снова превратился в старика. Леттис сильно пожалела, что была такой дурой, выложив ему все это.

Секунду Сэмюэль стоял, глядя перед собой, потом поднял голову и встретился глазами с Эмбер.

— Ведь это неправда, да?

Она ответила ему тихо, так тихо, что как ни прислушивались все, находившиеся в комнате, они не разобрали слов.

— Да, Сэмюэль, это правда. Но если ты позволишь рассказать мне, я скажу, почему мне пришлось так поступить. Пожалуйста, Сэмюэль!

Долгое мгновение они смотрели друг на друга. Эмбер с мольбой в глазах, Сэмюэль — будто желая увидеть что-то, что раньше он не пытался разглядеть. Потом он гордо поднял голову, и, взявшись за руки, они вышли из комнаты. Мгновение была полная тишина, потом Леттис бросилась к своему мужу и горько разрыдалась.

Глава двадцать седьмая

О театральной карьере Эмбер в присутствии Сэмюэля Дэнжерфилда больше никто никогда не упоминал.

На следующее утро после сенсационного разоблачения Леттис он вызвал дочь к себе в кабинет и сказал, что получил полное и удовлетворительное объяснение по этому поводу и что не считает нужным доводить это объяснение до всех членов семьи, более того, требует, чтобы вопрос не обсуждали ни в семье, ни с посторонними. От Генри же потребовали, чтобы он либо прекратил посещения театра, либо оставил этот дом. И все пошло по-прежнему.

В первый раз Эмбер явилась на обед такой же сдержанной и естественной, как всегда, будто никто из присутствовавших не знал, кто она на самом деле. Ее невозмутимость все сочли наглой и вызывающей. Ей не могли простить, что она не ходила, опустив голову, и что краска стыда не заливала ее лицо.

Эмбер знала, что они о ней думают, но ее это мало заботило. По крайней мере, Сэмюэль был совершенно убежден, что Эмбер ни в чем не виновата, что она жертва тяжелой судьбы, вынудившей ее оказаться в неподходящей компании актрис, и что за несколько месяцев пребывания на сцене она не опозорила себя ни физически, ни нравственно. Его влюбленность в Эмбер была столь велика, его доверие столь полным, что никто не осмеливался осуждать Эмбер в его присутствии даже намеком. И все семейство в силу фамильной гордости и из любви к отцу было вынуждено защищать Эмбер от мнения посторонних. Ибо сплетни неизбежно просочились наружу, — что, мол, старый Сэмюэль Дэнжерфилд женился на актрисе, да еще актрисе с дурной репутацией, — и члены семьи вынуждены были защищать ее, да столь убежденно, что Эмбер стали принимать в домах самых строгих и чопорных аристократов Лондона.

Но если все в семействе были шокированы и оскорблены родством с бывшей актрисой, хотя и проистекавшему из-за женитьбы отца, то одна из них считала все происшедшее самым волнующим и захватывающим, что только могло случиться на свете. Это бььла Джемайма. Она часами уговаривала Эмбер рассказать о театре, о том, что говорили джентльмены, как выглядела миледи Каслмэйн, когда сидела в королевской ложе, какое ощущение, когда стоишь на сцене и на тебя глядят сотни людей. Она хотела знать, правда ли, как заявила Леттис, что актрисы — уличные женщины. Джемайма не знала точно, что такое уличная женщина, но это звучало для нее очень заманчиво.

Эмбер отвечала на вопросы, но лишь частично. Она говорила своей приемной дочери только о светлой и радостной стороне жизни актрисы в Королевском театре и о дворе его величества; она опускала то многое, что слишком хорошо знала по своему опыту. Для Джемаймы прекрасные джентльмены и леди казались прекрасными уже только потому, что были роскошно одеты, умели элегантно вести себя и обладали титулами, Эмбер не хотела разочаровывать девушку.

В довершение всего Джемайма начала подражать Эмбер.

Декольте ее платьев стали глубже, губы ярче, она начала душиться апельсиновой туалетной водой, завивать волосы так, что по бокам свисали густые блестящие локоны, а сзади волосы поднимала вверх и переплетала лентами. Эмбер из чистого злорадства поощряла это. Она подарила ей флакон духов, баночку помады, коробочку душистой пудры, гребни для зачесывания волос вверх. И, наконец, Джемайма приклеила две-три мушки из черной тафты.

— Побойся Бога, Джемайма! — возмущенно вскричала Леттис, когда однажды Джемайма спустилась к обеду в атласном платье с большими пышными рукавами, с обнаженными плечами и слишком сильно открытой грудью. — Ты становишься похожей на девку!

— Неправда, Леттис, — с жаром запротестовала Джемайма, — я становлюсь похожей на леди!

— Не думала я, что доживу до того дня, когда моя собственная сестра начнет краситься!

Но Сэм обнял Джемайму за узкую талию, затянутую шнуровкой, и сказал:

— Оставь ее в покое, Леттис. Ну что из того, что она приклеила пару мушек? Ведь она хороша, как картинка.

— Но ты ведь знаешь, у кого она всему этому научилась, — она бросила на Сэма негодующий и презрительный взгляд, полный отвращения.

Джемайма вскочила на ноги, готовая яростно защитить свою мачеху.

— Если ты подозреваешь, что я научилась этому у мадам, то так оно и есть! И я не советую тебе так говорить о ней, не дай Бог, об этом узнает папа!

Леттис вздохнула и покачала головой.