Все. что могли - Ермаков Павел Степанович - Страница 81

С гулким протяжным вздохом лопнул первый снаряд. Прошелестела воздушная волна. Сразу же зачастили разрывы по переднему краю немецкой обороны, слились в сплошной рев. Огненные сполохи метались будто молнии. Рвануло в овраге, раскидало заграждения. Чуть отодвинулись вглубь разрывы, поднялся батальон. В рассеянном свете наступающего утра Ильин заметил бегущего впереди Горошкина. Плащ-накидка развевалась за его спиной. Ничего не осталось от нахохленной птицы, какой он выглядел при встрече. В атаке Ильин еще раз видел своего разведчика. Он лежал на возвышении за пулеметом, сосредоточенно слал очередь за очередью. Возле него приткнулся Янцен, стреляя из автомата. Когда Ильин залег после очередной перебежки, разведчики рванулись дальше.

Пограничники растекались по траншеям и ходам сообщения. Гремела стрельба, рвались гранаты, тут и там закипала рукопашная.

4

Прошел день, минула ночь, наступило новое утро. Что за день, что за ночь… С чем сравнить их, чего они стоили батальону? Иной такого не увидит, не испытает за месяц, а то и за год боев. У Ильина гудело в голове.

Вчера шесть атак отбили. Считает, что повезло. Немцы ни разу не пустили танки. Видимо, не ждали прорыва здесь. Всего три самоходных орудия появились, врезались в боевые порядки батальона, но их скоро подожгли. Ночью немцы беспрерывно обстреливали батальон из минометов. Методически садили минами, чтобы не было у русских ни минуты отдыха.

Оборона имела неутешительный вид. Ильин обходил ее, и невыразимо тягостное чувство охватывало его. Повсюду развороченные окопы, воронки. Везде, куда ни кинь взгляд, мертвые тела солдат. Не было ни сил, ни времени хоронить. От батальона осталось не больше роты. Ранены комбат Сапронов и один из командиров рот, а двое других — убиты.

Вчера сравнительно легко овладели плацдармом. Но часа через два начался ожесточенный бой. Почему немцы, уступив вначале, спохватились потом? Почему, не считаясь с потерями, полезли напролом? Наверное, какому-то начальству не понравилось вторжение русских? Хм, а кому нравится, когда вышвыривают с насиженного места, отнимают выгодный рубеж? Пригрозили, должно быть, военно-полевым судом, расстрелом. Немецкое начальство, поди-ка, не хуже нашего своим неудачникам разносы устраивает, вот те, разозленные, и полезли на рожон.

Вернее всего, сбывалось то, что предполагал командующий армией. Незначительное поначалу направление превращалось в важное. Не потому ли вчера немцы жестоко бомбили левый берег? Под воздушный налет попал понтонный полк. Он справился с уроном лишь под утро, на сутки позже назначенного начал наводить переправу. Сейчас батальону надо стоять еще крепче, чем вначале. Начнет действовать переправа, придет поддержка. Такая сцепка, такое условие. Все бы ничего, да боеприпасы на исходе. Прикладом и штыком не много навоюешь.

Как назло, распогодилось. Вчерашний день был летный, сейчас тоже за спиной вставало солнце. Косые лучи простреливали облака, крыли их позолотой. Пусть бы лучше шел дождь, снег, камни с неба сыпались, только не завывающие, выворачивающие душу бомбы, не штурмовики, секущие из пулеметов все живое и неживое.

— Воздух! Воздух! — с разных сторон донеслись возгласы наблюдателей.

Ильин увидел звено «юнкерсов», заходивших на плацдарм из-под солнца. Солдаты ложились на дно окопов. На нашем, левом, берегу застучали зенитки. Крылатые, с крестами на плоскостях, машины ринулись вниз. Рев моторов вдавливал в землю, бомбы с надсадным воем врезались в оборону, встряхивали почву, брызгали осколками и тяжелыми комьями, пули стегали словно стальными кнутами. Над командным пунктом Ильина мелькнула тень, вздрогнул, задвигался, как живой, накат, между бревнами посыпалась земля. Перед командным пунктом и за ним дымились две глубокие воронки. Пронесло. На этот раз пронесло. Что будет в следующий заход?

— Где наши истребители? — недовольно бурчал Сапронов, баюкая подвешенную на повязке руку.

Осколками зацепило его не только в руку, но и в плечо, и в шею, он маялся ужасно, не мог двинуть головой, не мог командовать. Ильин приказал Горошкину подменить комбата, и тот метался по всему участку обороны.

Словно услышав Сапронова, из-за облаков выпорхнуло звено наших истребителей. Заходивший на бомбежку «юнкерс» сбросил груз неприцельно, не увернулся от истребителей, задымил, потянул вдоль реки и рухнул за ее изгибом. Два штурмовика нырнули в облака, за ними скрылись истребители.

— Нас тут с землей перемешивают, а они прохлаждаются, — продолжал цедить Сапронов.

Поморщившись, Ильин смолчал. Что он мог сказать комбату в утешение? У летчиков вчера был жаркий день. Сегодня с раннего утра слышно — вдали, где-то южнее, шли одна за другой немецкие армады, доносились бомбовые удары. Возможно, бомбы сыпались на главный плацдарм. Сапронову это, кажется, тоже понятно. Но он командир батальона, от которого остались рожки да ножки, переживает, беспокоится за возможный исход операции, который пока неясен. Еще вчера надо было бы отправить Сапронова в госпиталь.

— Танки! — разнеслось над окопами.

В крике Ильин почувствовал удивление, тревогу и самый обыкновенный испуг. Вчера Бог миловал от такой напасти, сегодня и она, наиболее тяжкая для обороны, навалилась. От нее не было спасения, потому что нечем отбиваться. Сознание Ильина всячески сопротивлялось, мысль услужливо подсказывала, что наблюдателям померещилось, а если и увидели в отдалении несколько танков, то почему они обязательно пойдут на них.

Однако он напрасно тешил себя. В окулярах бинокля вырисовывались тяжелые громадины с угловатыми башнями. Они вылезали из затененной облаками рощи и растекались по лощине веером, держали направление именно на участок, обороняемый батальоном.

— Вяжи гранаты в связки! — кричал где-то справа Горошкин.

Там танки были ближе всего к обороне.

— Какие связки? — простонал Сапронов. — На весь батальон осталось десяток гранат.

Знал это и Ильин, еще с вечера подсчитал оставшиеся боеприпасы. Но мысленно похвалил Горошкина. Тремя связками танки не остановишь, но все же…

В бинокль он видел приткнувшихся к башням солдат. Значит, еще и с десантом на броне. Ударили танковые пушки, лопнули первые снаряды, вздымая султаны дыма и вздыбленной земли. В первом ряду Ильин насчитал шесть машин, во втором ряду столько же, дальше угадывался третий ряд. Ему подумалось, немцы безошибочно выбрали момент, когда могут без особых затруднений смять обороняющихся, вернуть плацдарм и с него гвоздить по возводимой переправе.

От ощущения этой неотвратимости и собственного бессилия холодело в груди. Почва уходила из-под ног. Хотя бы батарею противотанковых пушек. Никакой тут героизм уже не поможет, его просто нечем подкрепить. Нечем?

— Только одно… только это, — вслух оформлял он пришедшее вдруг решение. Пересохшие губы не слушались. Поманил к себе связного. — Пулей к Горошкину. Приказ — немедленно свернуть оборону. Людей во вторую траншею. Радист, артполк…

Две минуты ушло, пока подтянулись люди, почерневшие, в задубелых от крови повязках, поддерживавшие друг друга.

— Здесь Ильин, — сказал он в микрофон. — Через пару минут ударь по дальней траншее… квадрат… Из всех стволов, из каких только можешь. Прут немецкие танки с десантами пехоты.

— Вызываешь огонь на себя? Я правильно тебя понял? — сквозь треск в наушниках слышал он артиллериста.

— Потом бьешь по всему плацдарму. Я буду корректировать, — послушал ответ, добавил: — Перед балкой дай заградительный. Там мои раненые.

Не отпуская микрофона, повернулся к Сапронову:

— Все слышали и поняли? Залп накроет траншею — людей в балку. Лично вы…

— Товарищ майор, как же?.. — от лица Сапронова отхлынула кровь, губы его тряслись.

— Без разговоров… выполнять приказ! Только так удержим плацдарм. После — атакуйте с фланга.

Он приказывал жестко, решительно, чтобы ни Сапронов, ни Горошкин не усомнились в том, что плацдарм можно удержать.