Все. что могли - Ермаков Павел Степанович - Страница 80

План по захвату плацдарма командующий не отменил. Батальон изготовился к переправе. Для огневого обеспечения командующий назначил артиллерийский полк.

В прибрежной полосе части и соединения армии сгрудились, уплотнились. Где фланги, где стыки между ними, где тылы? Наступление притормозилось, не занятых делом солдат потянуло на соблазны. Ильин знал, они шныряли по селам, пили самогон, пристраивались к бабенкам, стосковавшимся без мужиков. Говорил с иными, стыдил. Смеялись в ответ, дескать, командиры отпуск дали, первый за два года войны. По уставу положено. Какой, к черту, отпуск, если в хуторе, где он застал гульбу, три хаты. А им, мол, все едино, город ли деревня, были бы харчи да бабы.

Вперед не рвутся, река широкая, глубокая, утонуть в два счета можно. О наступлении пусть у командиров голова болит. Пойдешь в наступление, еще убить могут, а пока живы, какую-никакую сладкую ягодку испробуют.

В одном селе до того разгулялись, до перестрелки дошло, столкнулись лбами танкисты с пехотой. Пойди, разберись, что не поделили. В такой-то «мутной водичке» шпиону и диверсанту руки развязаны. «Рыбка» ловится. Двух таких «рыбаков» пограничники взяли на чердаке крестьянской хаты. Внизу полевая почта разместилась, наверху они средь бела дня морзянку отбивали. Оба были русские. В плен сдались, через немецкую разведшколу прошли. Солдаты чуть на штыки не подняли «рыбаков», пришлось отбивать. Начальник почты, старшина, размазывал слезы по щекам, каялся, что проглядел, вовек урока не забудет.

Безусловно, и командованию пограничного полка оплеуха изрядная. «Рыбаки» сумели миновать заслоны и шлагбаумы, пролезли в гущу войск. Полковнику Стогову не позавидуешь.

Командующий, назначая Ильина на захват плацдарма, испытующе глянул на Стогова, неожиданно сказал, что майор хорошо бы подошел для службы в армейской разведке.

— Ильин — не разведчик, а строевой командир, — возразил Стогов.

— Командир, а на штабе его держите, — полушутливо-полусерьезно заметил командующий. — Я бы ему дал стрелковый полк, коль он командир толковый. Может, так и сделать? Ведомства у нас разные, но задачи одни: поскорее нашу землю от немцев освободить.

Ильин стоял в сторонке, голоса не подавал. Думал, командующему вольно и пошутить. Не отрицал, приятно было, что генерал запомнил его с той поры, когда ликвидировали немецкий десант на Волге.

Стогов улыбнулся:

— Безусловно, задачи одни, но…

— Оставим этот разговор, Тимофей Иванович. До лучших времен. Пусть плацдарм возьмет, — усмешка опять тронула его губы. — Только не обижайте майора.

— Как же, обидишь такого. У него зубы острые, сам кусаться умеет, — с облегчением кивнул Стогов.

Они вместе тщательно готовили операцию. Вечером Стогов срочно поехал в тыл, там на наш заслон напоролась группа немецких диверсантов. На бегу попрощался:

— Желаю успеха, Андрей Максимович. Встретимся на том берегу.

— Надеюсь.

Обстрел с того берега прекратился внезапно, как и начался. Затем возобновлялся еще не раз. Ильин подумал, лупят для острастки, и уже спокойнее ожидал следующего сигнала от Горошкина.

Зашуршал мелкий надоедливый дождик. Ильин расправил плащ-накидку, натянул капюшон на голову. Капли застучали по брезенту, навевая тоску. Смутно видимый прежде гребень высокого противоположного берега размылся, увяз в заслонивших небо плотных тучах. Река стала неразличимой. О том, что она никуда не делась, напоминал невнятный плеск воды.

Подошел начальник штаба артиллерийского полка.

— Молчат твои ребята? — спросил озабоченно.

Ильин молча кивнул.

— Подождем, — артиллерист завернул рукав шинели, глянул на светящийся циферблат. — До рассвета еще далеко.

— Погоди, сигналят.

На другом берегу дважды коротко мигнул фонарь.

— Ясно. Бегу на НП и жду твоей команды, — артиллерист пожал ему руку. — Координаты для моего огня давай сам. На пятачке, какой у тебя там будет, ювелирно положить снаряды не просто. Есть опасение по своим жахнуть.

Сигнал повторился. Значит, все в порядке у Горошкина. Подозвал Сапронова:

— Батальону — вперед! Еще раз напомните командирам, пока не достигнем берега, себя не обнаруживать. Как можно быстрее вперед.

Зашелестели кусты, захрустел песок под ногами. Плюхались в воду плоты. Кто-то ойкнул, забулькал.

— Раззява, мать твою…

— Бревна скользкие, оступился, — оправдывался солдат.

— Разуй глаза, гляди, куда ступаешь.

— Прекратить разговоры, — шикнул Сапронов. — Отчаливай.

Гребли наскоро сработанными веслами, обломками досок, малыми саперными лопатами. Исчез из вида наш берег, не просматривался и противоположный. Низкие тучи тяжело нависали над рекой, под ногами опасно кренился плот, едва державший на себе десяток человек. Ильин слушал, как всхлипывала, выплескивалась между бревнами вода, волны мягко ударяли по ногам.

Нечетко вырисовывался изломанный гребень высокого берега. Ильин подумал, миновали середину реки. Но впереди вдруг судорожно забились вспышки, гулкая дробь крупнокалиберного пулемета рассыпалась над рекой. Над водной гладью начали вздыматься бугры от разрывов снарядов. Плоты закачались. В соседний угодила мина или снаряд, хрястнуло дерево, взбугрилась и опала вода, образуя яму. Просвистели осколки и деревянные обломки. Кто-то боязливо вскрикнул, выматерился, двое-трое солдат уцепились за край плота рядом с Ильиным.

Он инстинктивно пригнулся, вглядываясь поверх берега. По-прежнему там сверкали вспышки. Обнаружили? Или как раньше — дежурный огневой налет? Пули буравили воду уже позади. Думалось, не ошибся ли командующий, выбрав этот участок для переправы. Сейчас понял, генерал заботился о тех, кто пойдет первыми. Казавшийся вначале недоступным, высокий берег прикрыл их, плоты вошли в «мертвое» пространство.

— Почему долго не сигналил? — спросил Горошкина, как только приткнулись к берегу.

— Дак, в овраге застряли-забуксовали, — разведчик досадливо передернул плечами, отряхиваясь от дождя. Плащ-накидка свисала обмякшими крыльями, придавая лейтенанту вид огромной нахохлившейся птицы. — В ем шесть рядов проволоки. Немец насквозь из пулеметов прошивает. Резали, когда он реку обстреливал.

Рядом, под скалистым выступом, жались командиры рот и взводов. Накрывшись плащом, Ильин включил фонарик, развернул план обороны немцев на берегу, скопированный с отпечатка аэрофотосъемки.

— Обозначь карандашом, где проходы сделал. Горошкин вгляделся в схему.

— Вот здесь… и здесь, — карандаш оставил жирные отметки перед траншеями немцев. — Там мои ребята. В овраге под заграждения заряды подложили. Смахнем их и во фланг немцу врежем-закатим. В правое ухо. Двух парней там потерял.

«Значит, девятнадцать всего», — машинально приплюсовал Ильин к тем семнадцати, которых недосчитались после переправы. Указывая на проходы и заграждения, сказал Сапронову: «Двумя ротами атакуй с фронта, когда артиллерия перенесет огонь в глубину. Дуй за огневым валом. Я с третьей из оврага зайду, во фланг немцу».

У противника было тихо, пока батальон занимал исходный рубеж для атаки, лишь светящиеся следы ракет прочерчивали темное небо. Пока все шло неплохо.

Радист настроился на волну артиллерийского полка. Ильин взял микрофон, условным кодом передавал, куда ударить. Семь минут отводилось артиллеристам. «Отмолотит, потом и мы… — думал Горошкин, слушая Ильина. — Много ли, семь минут? Мгновение. А там — кому как улыбнется судьба».

Память высветила будто полоску алой зари на тусклом небосводе — Зою, Зоеньку, госпитальную сестричку, березку стройную в белом крахмальном халатике. Письма от нее в кармане гимнастерки носит. Греют они. В атаку на немца треклятого, чтоб конец ему пришел поскорей, чтоб встретиться в конце-то концов с Зоенькой, и ринется сейчас лейтенант Горошкин. Крепко угнездилась Зоенька в сердце после Галки, хуторской дивчины, первой любви его, распятой немцами, разорванной танками.

Ильину тоже казалось, слишком малый срок отвел он для подготовки к атаке. Но и семь минут тянулись как вечность, как расстояние между жизнью и смертью.