Все. что могли - Ермаков Павел Степанович - Страница 27

— Значит, так: волков бояться — в лес не ходить?

— На деле-то… ерунда получается.

— Будем считать так: дело это мы с вами организовали плохо, — жестко сказал капитан. — Надо поправлять его. Людей подбирать, которые не испугаются борьбы. Другого пути нет, Лукич.

Последующие дни показали, что «злякались» не все. Вместо ушедших в отряде появились другие, их было гораздо больше. По селам разлетелся слух о смелых людях, которые на дорогах бьют немцев. Крестьяне стали искать этих людей.

Лукич принимал их всех, без разбору. Но иные, прожив в отряде неделю, отправлялись домой на побывку, «з жинкою повидаться, худобу погодуваты…». Возвращались, приводя с собою «то свояка, то кума», приносили самогон.

— При таком порядке, вернее, беспорядке, мы и не заметим, как в отряд затешется вражеский лазутчик, — втолковывал Ильин Лукичу.

— Та ни… все свои мужики, им не можно с ворогом знатыся, — непонятно почему упрямился Лукич, может, не хотел недоверием обидеть земляков.

Мягко, но настойчиво Ильин доказывал Лукичу, что бесконтрольное хождение в села не имеет ничего общего с дисциплиной, разлагает отряд. Партизанский отряд это почти воинское подразделение. В нем должен быть жесткий внутренний распорядок. Людям надо понять, командиру прежде всего, что объединились они не ради забавы. Сошлись добровольно, силком их никто держать не собирается. Но коли записался в отряд, надо подчиниться строгому порядку, за нарушение отвечать по всей строгости военного времени. Только при условии высокой организованности можно создать действительно боевой кулак и добиться результата в борьбе с врагом.

— Вы человек военный, вам лучше знать, — в конце концов уступал Лукич. — Согласен. Вы налаживайте такой порядок, я побачу, як воно будэ…

Ильин разбил людей по трем взводам, назначил командиров, по общему согласию из числа пограничников. Партизаны сами высказались за это:

— Хай обучають, мы и ружжя держать не умеемо.

— Будэмо пидчинятыся.

На разведку поставил Горошкина. Это одобрили: «Знаемо Васыля, як свово…» Ильин видел, полюбили мужики старшину, увидели в нем родственную крестьянскую душу и хватку боевую узнали. Ни одна вылазка, ни одна засада на дороге не обходились без участия Горошкина.

Наладил Ильин дежурство по лагерю, охрану. «Вроде на пограничной заставе», — подумал он как-то, обходя посты.

Все вершилось от имени командира отряда Гринюка, и партизаны как должное принимали нововведения. Но однажды Гринюк удивил Ильина, заявив:

— Надо тебе быть командиром отряда. Ты тут всему голова. Принимай команду.

Задумался Ильин. В искренности Лукича он не сомневался, был уверен, говорил тот не из чувства уязвленного самолюбия. Он поверил в боевой опыт капитана.

— Думаю, такой шаг оказался бы политически неверным, — сказал Ильин, садясь напротив Лукича. Хотя тот и перешел с ним на «ты», Ильин в ответ не позволил себе того же. — В житейском смысле тоже, вы представитель Советской власти. Этого звания и народного доверия вас не лишал никто. Побьем немцев, и вы вернетесь к исполнению своих прямых обязанностей народного избранника. Собственно, вы их и сейчас выполняете. К нам люди идут, хорошо зная вас, полностью доверяя вам, а не мне, незнакомому для них человеку, — Ильин доброжелательно улыбнулся, заключая: — Вы — командир нашего партизанского отряда. Полностью опирайтесь на меня в военных вопросах. Вместе мы сможем убедить людей, чтобы в бой они шли сознательно. Враг вынудил нас биться с ним не на жизнь, а на смерть, и тут жалеть себя не приходится.

22

Кашель сотрясал Ильина. В груди царапало. Но лежать не мог, то и дело выходил из землянки. Ждал Лукича, ушедшего с партизанами на операцию. Все сроки возвращения прошли.

Так же, как и вчера, и на прошлой неделе, было сыро, знобко, падал мокрый снег. В такую же слякотную погоду он лежал в засаде и промок насквозь. Гимнастерка и брюки его износились донельзя, не держали тепла, сапоги пропускали воду.

Температура подскочила, в горле першит, голова раскалывается. Полечить некому. Чудодея-лекаря, спасшего ему ногу, уже не было. Спрятал он двух раненых командиров, выхаживал тайком, да дознались немцы…

Лукич принес из дома кожух, шапку, полную крестьянскую справу.

Ильин переоделся, а обмундирование припрятал до лета. Еще пригодится.

В родном селе Лукича обосновалась немецкая комендатура, при ней — рота полицаев. Шерстят они округу, но до партизанской стоянки их руки пока не дотянулись. Возможно, тактика, избранная Ильиным, оберегает? У Горошкина в разведке подобрались дельные ребята, потому обстановка не только в селах, но и в городе, ему хорошо известна. После каждой вылазки он уводил партизан как можно дальше, и каратели теряли их след. Ильин подумывал о том, чтобы провести диверсию на железной дороге. Добыли взрывчатку, но не было пока минера.

На этот раз партизаны с Лукичом и Горошкиным ушли на шоссе перехватить немецкий обоз с награбленным у жителей имуществом. Если бы не кашель, слышный за версту, Ильин повел бы группу сам.

Ильин примечал, у Лукича с каждым днем прибавлялось воинской сметки, к нему приходил опыт партизанского вожака, по-крестьянски неторопливого, хитроватого, рассудительного. От одного, пожалуй, он так и не избавился — был неоправданно доверчив. Считал, если знает человека, то не обманется в нем. Не учитывал, что обстоятельства изменились, а вместе с ними нередко меняется и человек.

Но пока большинство партизанских вылазок сходили удачно.

Почему на этот раз он не вернулся вовремя? Если изменилось время отправки обоза и группе пришлось задержаться, Лукич обязан был послать нарочного, известить, но не сделал и этого. Почему?

Неподалеку прохаживался часовой. Тоже покашливал, шмыгал носом, стучал сапогом о сапог. Погода дрянь, а одежонка у партизан аховая.

Глянув еще раз на низкое, без единой звездочки, затянутое мутной, сырой пеленой небо, Ильин зябко передернул плечами, вернулся в землянку. Не зажигая свечи, прилег на топчан. В часы вынужденного бодрствования, как сегодня, его часто одолевали воспоминания о заставе, где принял первый бой, о своей пограничной комендатуре, погибшей в неравной схватке с немцами, о жене Наде и дочке Машеньке, принявших мученическую смерть от бандитов.

Он побывал на месте сгоревшего сарая возле сыродельного завода. Там теперь стоял приземистый барак, в котором размещалась охрана завода. Над забором вокруг него протянулись ряды колючей проволоки. На проходной рабочих поголовно обыскивали.

Особняк в роще пустовал. Старый пан вернулся в поместье под Варшаву. Молодой Богаец обретался в городе, состоял на службе у немцев. Ильин все чаще посылал Горошкина или Синяева в город. С ними ходил и переводчик Сырков. Они добывали газеты, слушали, о чем говорили жители. Неутешительной была собранная информация, горькой. Жизнь под палкой, под постоянным страхом — не жизнь. Немцы шли все дальше в глубь страны. Ильин со дня на день ждал, что разведчики наконец-то принесут желанную весть: немцев остановили, погнали назад. Но ожидания его не оправдывались.

В городе разведчики засекли Богайца. Заматерел он в управе, а на «операциях», вроде той, какую провел в селе Лукича, говорили люди, неплохо грел руки. На одной из них и накрыл его Ильин. Но везучим оказался господин Богаец. Бросил свою команду и удрал на легковой машине. Горошкин вслед ему швырнул гранату. Взрывом выхлестнуло в машине стекла, но не остановило ее.

Утек пан Леопольд потому, что упорно, до последнего отстреливались предательски брошенные им солдаты. В той схватке погиб Синяев.

Послышались торопливые шаги, скрипнула дверь. Ильин чиркнул спичку, зажег свечку. У порога стоял весь мокрый и взъерошенный Горошкин.

— Беда-несчастье, товарищ капитан, — сдернув шапку с потной головы, от которой повалил пар, торопливо заговорил старшина. — Лукич в засаду-ловушку попал.

— Лагерю — тревога! — вскочил капитан.