Иные Миры - Горбовский Александр Альфредович - Страница 25

– Ах! – сказал я Куракину, – я не могу передать тебе, что я чувствую, но только во мне происходит что-то особенное.

Я дрожал не от страха, но от холода. Я чувствовал, как что-то особенное проникало все мои члены, и мне казалось, что кровь замерзает в моих жилах. Вдруг из-под плаща, закрывавшего рот таинственного спутника, раздался глухой и грустный голос:

– Павел!

Я был во власти какой-то неведомой силы и механически отвечал.

– Что вам нужно?

– Павел! – сказал опять голос, на этот раз, впрочем, как-то сочувственно, но с еще большим оттенком грусти.

Я не мог сказать ни слова. Голос снова назвал меня по имени, и незнакомец остановился. Я чувствовал какую-то внутреннюю потребность сделать то же.

– Павел! Бедный Павел! Бедный князь!

Я обратился к Куракину, который также остановился.

– Слышишь? – спросил я его.

– Ничего, – отвечал тот, – решительно ничего.

Что кажется до меня, то этот голос и до сих пор еще раздается в моих ушах. Я сделал отчаянное усилие над собою и спросил незнакомца: кто он и что ему нужно?

– Кто я? Бедный Павел! Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе и кто хочет, чтобы ты особенно не привязывался к этому миру, потому что ты долго не останешься в нем. Живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен. Бойся укора совести: для благородной души нет более чувствительного наказания.

Он пошел снова, гладя на меня все тем же проницательным взором. И как я остановился, когда остановился он, так и теперь я почувствовал необходимым пойти за ним. Он не говорил, и я не чувствовал особенного желания обратиться к нему с речью. Я шел за ним, потому что он теперь шел впереди. Это продолжалось более часу. Где мы шли, я не знал. Наконец пришли мы к большой площади, между мостом через Неву и зданием Сената. Он прямо пошел к одному, как бы заранее отмеченному, месту площади; я, конечно, следовал за ним и затем остановился.

– Прощай, Павел! – сказал он. – Ты еще увидишь меня опять здесь и кой-где еще.

При этом шляпа его поднялась как бы сама собой, и глазам моим представился орлиный взор, смуглый лоб и строгая улыбка моего прадеда Петра Великого. Когда я пришел в себя от страха и удивления, его уже не было передо мною.

На этом самом месте императрица возводит монумент, который скоро будет удивлением всей Европы.

Это – конная статуя, представляющая царя Петра и помещенная на скале. Не я советовал моей матери избирать это место, выбранное или скорее угаданное призраком. И я не знаю, как описать чувство, охватившее меня, когда я впервые увидал эту статую.[8] Я боюсь мысли, что могу бояться, что бы ни говорил кн. Куракин, уверяющий, что все это было не более как сон, виденный мною во время прогулки по улицам. Малейшая подробность этого видения памятна мне, и я по-прежнему утверждаю, что это было видение, и все связанное с ним представляется мне так же ясно, как бы это случилось вчера. Придя домой, я нашел, что мой левый бок положительно окаменел от холода, и я почувствовал некоторую теплоту лишь несколько часов спустя, хотя тотчас же лег в теплую постель и закрылся как можно теплее».

Ощущение холода именно с той стороны, где находился призрак, очевидно, не случайно. Эта деталь – холод, как бы исходящий от призрака, упоминается столь часто в рассказах о феномене, что стала своего рода словесным штампом: «повеяло могильным холодом». За ощущением этим стоит, однако, некий реальный опыт.

Классической страной привидений, как известно, считается Англия. Об одном из таких привидений, обитающем в старом замке, известно было, что оно в определенный день и час проходит по таким-то комнатам и переходам. Последовательность эта зафиксирована была теми, кому случалось видеть его в течение более чем двух веков. При этом ими часто упоминалась та же деталь: «повеяло холодом».

Исследователи расположили на пути, которым обычно двигалось привидение, температурные датчики, информация с которых поступала на пульт. В тот день и час, когда привидение должно было проследовать традиционным для него маршрутом, наблюдатели на пульте отметили волну холода, которая последовательно прошла этим путем.

Не зная ничего о самой сути феномена, бессмысленно было бы гадать о сопровождающем его эффекте. Возможно, то, что воспринимается как падение температуры, только поверхностная и малая часть айсберга физической стороны явления. Догадываться об этом можно по случаям, когда кто-то пытался не просто приблизиться к призраку, а соприкоснуться с ним физически. В одной из таких попыток действующим лицом и жертвой оказался не кто иной, как Ф. М. Шаляпин.

Как-то вместе с двумя приятелями-художниками Шаляпин гостил недалеко от Орла. Хозяин рассказал гостям о достопримечательности этого места – кургане, который пользовался дурной славой. Говорили, будто в полночь на нем появляются огоньки и тень женщины в белом.

Дождавшись позднего часа, Шаляпин и художники отправились к тому месту. Вернулись они растерянные. Все трое ясно видели огоньки, которые вспыхнули на кургане, но горели странно, не давая света вокруг себя. В полночь же на вершине появилось белое облачко, которое приняло форму женской фигуры.

На следующий день к гостям присоединились трое соседских помещиков и хозяин. Ночь была ясная. Расположившись в нескольких шагах от подножия, все семеро ясно видели, как зажглись огоньки и, заклубившись у вершины, облачко приняло вскоре очертания фигуры женщины. Когда болеющая фигура стала спускаться вниз, в их сторону, все невольно попятились. Кроме Шаляпина. Он, наоборот, бросился навстречу призраку. В момент, когда они соприкоснулись, Шаляпин упал, а фигура исчезла. Все бросились к нему. Артист лежал в глубоком обмороке.

Столь же рискованный опыт провел однажды и Стефан Самбур, русский экстрасенс начала века. Во время одного из своих сеансов ему удалось вызвать подобную же призрачную сущность. Когда фигура обозначилась достаточно четко, так что ее ясно видели другие присутствовавшие на сеансе, Самбур, расставив руки, бросился к ней, пытаясь то ли схватить, то ли удержать ее, заключив в объятия. Однако, едва они соприкоснулись, фигура исчезла, сам же он едва оправился после этого и долго болел. Если ушедший действительно может явить свой образ в мире, который он покинул, почему это происходит так редко, почему не приходит он утешить скорбящих о его уходе?

Не знаю. Чтобы знать это, нужно быть по ту сторону. Думаю, впрочем, что для сознания, вступившего в область иной реальности, не только радости, но и слезы нашего мира могут раскрыться совершенно в другом плане, неведомом тем, кто пребывает здесь. К тому же, если у нас появление приходящего «оттуда» способно вызвать обычно лишь инстинктивный ужас, возможно, и мы вызываем у них, находящихся по ту сторону, такое же чувство.

Я не знаю случая, когда появление образа умершего вызвало бы ликование и радость у того, кому явился он.

Даже у самого близкого и любимого человека. Так нужно ли приходить?

«Поэт Дельвиг, – рассказывал современник – незадолго до смерти сидел вечером у своих хороших знакомых – богатого помещика, охотника до цветов, и его жены.

Разговорились о видениях, о явлениях с того света. „Хотите, я к вам приду?“ – сказал Дельвиг… „Придите!“ – отвечали ему…

Разговор этот был забыт. Ему не придали никакого значения. Когда умер Дельвиг, спустя некоторое время помещик, приятель поэта, сидел с женою вечером и разговаривал о том, как недавно чуть ли не на том же стуле беседовал с ним Дельвиг. Говоря об этом, помещик вставал, прохаживался по комнате и заглядывал в залу, где был балкон, куда в известное время выставлялись цветы. Ему показалось, что перед дверьми стоит большой куст роз, как бы забытый. Была темная пора вечера, когда еще не зажигают огня, и предмета, который стоял пред дверьми балкона, разобрать хорошо было нельзя.

Когда разговор несколько умолк, помещик пошел к воображаемому кусту цветов, дабы его осмотреть; и увидал перед собою фигуру Дельвига в сюртуке, с сложенными на груди руками. Он бросился к жене, проговорив быстро: „Воды! Воды!“ – Она заметила его бледность, заглянула в залу и также увидела Дельвига. Потом призрак пропал».