Уроки любви - Уилсон Жаклин - Страница 21

Мама поджидала нас у дверей и прижала к груди так, будто мы только что вырвались из медвежьей берлоги. У меня и правда было ощущение, что меня кусали страшные зубы и мяли медвежьи лапы. Но как приятно было слышать, что мистер Рэксбери меня понимает! Неужели ему тоже сперва было здесь не по себе? Он выглядел таким спокойным и независимым в своих потертых джинсах и с серьгой. Невероятно! Ведь это учитель. Его-то никто не может обижать, дразнить или грубить ему. Мама хотела, чтобы мы описали ей весь свой день по минутам. У меня не было сил ничего рассказывать, поэтому я сделала вид, что мне надо немедленно идти готовить уроки. За моей спиной Грейс щебетала про Ижку и Фижку, уплетая пирог с клубничным вареньем, отчего губы у нее блестели, как напомаженные.

Я забралась с ногами на кровать и положила на колени альбом. Уроков мне действительно задали кучу, но, поскольку учебники остались в школе, я решила об этом забыть. Вместо уроков я взялась за рисование, быстро набрасывая фломастерами все, что придет в голову. Я изобразила себя завернутой в настоящую клетчатую скатерть, бегущей как сумасшедшая с развевающимися по ветру волосами и широко раскрытым рыдающим ртом. За мной неслась стая темно-зеленых медведей. Из угла картинки выезжал автомобиль, готовый передавить их всех. Я затушевала ветровое стекло, и все же за ним можно было различить темные волосы, бородку и поблескивание бриллиантовой серьги.

Меня никто не трогал до половины шестого, когда мама закрыла магазин. За весь день к нам не зашел ни один покупатель, и все же мама ждала, пока часы не покажут точно пять тридцать.

– Собирайтесь, девочки, мы идем к папе, – позвала она.

Мы умоляюще посмотрели на нее.

– Мама, а нам обязательно ходить к нему каждый день? – спросила я.

– Ну конечно! – ответила мама. – Подумай, он ведь там лежит и дожидается нас! Даже представить невозможно, каково будет вашему бедному папе, если мы вдруг возьмем и не придем! Кроме того, мне нужно отнести ему чистую пижаму и кусок клубничного торта.

– Мама, мне будут звонить Ижка и Фижка, чтобы помочь с заданием. Я с ним правда не справлюсь сама, оно страшно трудное.

Грейс закатила глаза и патетически вздернула плечи.

– Перестань дергаться, Грейс, разговаривай нормально! И не вздумай кривляться при отце – ты же знаешь, он придет в бешенство.

– Он придет в бешенство, что бы я ни сделала, – протянула Грейс. – Вообще ему, наверное, вредно меня видеть. Я думаю, он не обидится, если вы с Пру навестите его без меня, а я останусь дома. Он будет даже рад.

Я во все глаза глядела на нее. Еще не хватало, чтоб меня запрягли таскаться с мамой к отцу, а Грейс спокойно сидела дома.

– Я его тоже раздражаю. Это из-за меня его хватил удар.

– Перестань, Пру, – сказала мама. – Не говори ерунды. Я уверена, что ты здесь ни при чем. Давайте-ка собирайтесь быстро обе. И ни слова папе про школу – это действительно может ему повредить.

Мы поплелись к автобусной остановке и поехали в больницу. Когда мы вошли, отец дремал, похрапывая, с открытым ртом, из которого выскальзывала вставная челюсть, так что он был похож на Дракулу. Мы придвинули стулья к его кровати и стали ждать, пока он проснется.

– Может, потрясти его? – предложила я.

– Ну что ты, зачем, он так мирно спит… – сказала мама.

Похоже, ей нравилось просто смотреть на него, как в телевизор. Мы с Грейс вертелись на оранжевых пластмассовых стульях. Мне вовсе не казалось, что папа мирно спит. Он что-то бормотал и мычал, его здоровые нога и рука подергивались. Я подумала, что во сне он, наверное, ходит и говорит, как до удара.

И какой же для него, должно быть, ужас просыпаться узником своего полумертвого тела, неспособным сказать самого простого слова. Мне стало его так жалко, что я нагнулась и сжала его больную руку, как будто могла своим пожатием влить энергию в эти безжизненно висящие пальцы.

Отец внезапно открыл глаза. Я быстро выпустила его руку и стала отчаянно соображать, что бы ему такого сказать.

– Привет, папа. Это я, Пру. Само собой. Как ты себя чувствуешь? Прости, это был глупый вопрос. – Я говорила так, будто это у меня отнялась речь.

Отец пытался ответить, лицо его исказилось от усилия, на лбу набухла вена, так что казалось, что по нему ползет большой синий червяк.

– Я хочу, – сказал он странным незнакомым голосом. – Я хочу…

У него не получалось сказать, чего он хочет. Мама попыталась догадаться:

– Да, Бернард? Чего ты хочешь? Попить воды? Чаю? Может быть, тебе нужно в туалет, дорогой?

Отец мычал и в раздражении колотил по матрасу здоровой левой рукой. Среди немногих слов, которые ему удавалось выговорить, было очень грубое ругательство. Он повторял его, брызгая слюной, словно понося свой отвратительный инсульт.

– Ах вы безобразник, мистер Кинг, – сказала сестра Луч, проходившая мимо.

Отец повторил ругательство еще громче, а мама вся залилась краской, так что даже шея и грудь у нее покраснели.

– Он не понимает, что говорит, бедняжка, – торопливо сказала она.

Отец явно прекрасно понимал, что говорит, И повторил это еще громче.

Это было так грустно, что мы чуть не расплакались, и в то же время до неприличия смешно. Мы с Грейс вдруг разразились хохотом. Как мы ни сжимали руками рот и щеки, нам не удавалось унять смех. Мама очень рассердилась.

– Как вам не стыдно смеяться над отцом, когда он так болен! – прошипела она.

Мы смущенно оправдывались, но стоило нам поглядеть друг на друга, как нас снова начинало трясти от смеха. Мама смерила нас хмурым взглядом и достала из сумки клубничный пирог, приговаривая «ням-ням» и чмокая губами. Она сунула его отцу в левую руку, но он равнодушно выронил его на простыню.

– Ты не можешь так есть, дорогой? Может быть, я его лучше покрошу, чтоб тебе было удобнее? Ну что ты, Бернард, ты же всегда любил мой клубничный пирог.

– Мама, можно мне кусочек? – спросила Грейс.

– Нет, конечно! Это для твоего папы!

– Но он же не хочет есть. – Грейс кивнула на тележку с ужином. Отец к нему так и не притронулся, хотя ветчина на бутербродах уже начала сворачиваться в трубочку, а кусочки банана покрылись коричневым налетом. – А можно мне доесть его бутерброды?