Великое Предательство:Казачество во Второй мировой войне - Науменко Вячеслав Григорьевич - Страница 32

Дошли до полосы, где уж не было растительности, а впереди снежный покров… В это время начал падать снег. Голые скалы, клубящиеся тучи, кругом пропасти, впереди снежные вершины. А внизу живут и двигаются люди. Все это было так странно. Мы чувствовали себя совсем одинокими и затравленными зверями. Чем дальше, тем снегу было больше — местами выше колена, а мы шли босиком… И, странно, даже насморка никто не получил.

На второй или на третий день мы набрели в горах на три трупа: мужчина в военной форме, женщина и ребенок. Очевидно, не видя спасения, они решили покончить с собой.

Шли уже пятый день, а впереди ничего, кроме снега. Этот снег мы ели тайком друг от друга, чтобы утолить жажду. Моя девочка ослабела. Головка ее повисла и она казалась уже ко всему безразличной… Вокруг нас всюду были голые камни. Я думала, что ребенок не выдержит этого пути — умрет от голода, как умрем, вероятно, и все мы… Что делать? К кому обратиться? Кто поможет?

Тут снова я стала молиться святому Феодосию Черниговскому: «Спаси и помоги мне! Если я недостойна, то пошли корку хлеба хоть моему ребенку!» Молюсь, а сама думаю: «Что я делаю? Разве это не безумие? Здесь и собака не пробежит, а я прошу хлеба». И тут же себя подбадриваю: «Нет! Если буду верить, хлеб будет!» И молюсь…

И вот совершенно неожиданно за поворотом тропинки, в глубине между скалами, показался маленький домик для туристов. Видимо, шедший ранее с нами казак, стараясь проникнуть в закрытый домик, вынимает оконную раму и знаками подзывает нас. Подходим. Он молча указывает внутрь. Заглянула и обомлела: прямо перед окном на столе лежат рядышком пять хлебов. «Пять евангельских хлебов». Я схватила один из них, прижала его к груди и горячо поцеловала. В этот момент я ясно почувствовала, что мы спасены.

Чудо! Опять чудо! Кроме хлеба, в домике оказалось немного манной крупы, муки и еще каких-то продуктов. Тут же дрова. Ну, словно кто-то для нас специально все это приготовил.

Затопили печь, сварили девочке кашки, поели и сами. А хлебы взяли с собой, поделившись с казаком. Долго еще мы питались этим хлебом, размачивая его в снегу.

Впереди еще новая, неожиданная опасность: как перевалить хребет? Всюду пропасти и обрывы, покрытые снегом. Но и тут нам помог этот старый казак. Он долго всматривался и изучал местность, а потом решительно повел нас в определенном направлении. Направление это оказалось верным, и через несколько часов мы уже начали спускаться.

Когда потом я смотрела по карте, то получилось, что за эти дни мы прошли 70 верст и перевалили три хребта.

Потом работали за кусок хлеба у «бауэров», и тут было тоже чудо. Один раз приехали англичане искать бежавших казаков. Рядом, в комнате на чердаке, где была и наша каморка, безудержно рыдал «обнаруженный» ими казак.

Я схватила свою девочку на руки и решила: живой не дамся, прыгну с нею в окно… Убьюсь сама и ее убью… Только молюсь: «Господи, не допусти до такого греха, Господи, не допусти!» А сама стою у окошка. Входит сержант и спрашивает бумаги. Руки дрожат…

Посмотрел, подумал, долго переворачивал документы брата, которому тогда было 17 лет, и вдруг процедил: «Олл раит», повернулся и быстро вышел. Господь и в третий раз спас нас всех.

Ф. В. В.

Тропа измены

Что — порок и что — добродетель?

Все на золото разменялось!

Где найдем мы теперь на свете

Справедливость, любовь и жалость?

Для чего еще сердце нужно?

Без него, как-никак спокойней:

Можно жить с палачами дружно

И с любой согласиться бойней!

Совесть мира выносит много —

Растяжимы ее границы —

И в свидетели даже Бога

Призывает, когда случится.

Где — хорошее? где — плохое?

Всюду просто — закономерность.

И давно ничего не стоит

Обветшалое слово: верность.

Что же, верьте слезам, не верьте

И за кровь назначайте цену!

Есть в Европе Долина Смерти,

И ведет к ней тропа измены…

Та долина забыта всеми:

Привыкают к измене скоро!

О, придет ли такое время,

Что позор назовут позором?

(Из казачьего творчества)

1 июня 1945 года111

В 4.30 утра все жители лагеря собрались на поляне, на которой был устроен помост для богослужения. Детей, женщин, стариков, инвалидов и жен генералов Доманова и Соламахина поместили в средине. Я тоже стояла в толпе, поддерживая больную жену полковника М. Кругом, держась за руки, стояла цепь казаков и юнкеров.

Началось молебствие. Я думаю, что так горячо, как молились мы, редко кто молится.

Худые, бледные, с ввалившимися глазами, стояли тысячи смертников, молились, и слезы текли по их щекам.

— Смотрите! Звезда движется, — сказал один из казаков. И действительно, всем нам казалось, что на бледном небосклоне двигалась, бледнея, звездочка.

— И впрямь движется. Это хорошее предзнаменование, — сказал кто-то из толпы.

— Спаси, Господи, люди Твоя… — неслось стройное пение по тихому полю. Вдруг послышался гул моторов. Никто даже не обернулся. Гул все ближе

и ближе, и вот… к толпе подъехал на джипе майор Дэвис. С ним подхорунжий Полунин, который должен был встретить его у ворот. Рядом с джипом выстраивались крытые грузовики. Было семь часов утра. Майор Дэвис стоял, скрестив руки, и, видимо, ждал, когда окончится богослужение. Сколько времени он ждал, не знаю. Мотор загудел — он уехал.

Вскоре опять послышался гул моторов. Въехали танки (сколько, не могу сказать) и выстроились около толпы. Толпа подалась. Грянул залп. Стреляли холостыми патронами, но наэлектризованная толпа дрогнула и ринулась назад. Многие, крича, подняли руки. Англичане, видимо, на это и рассчитывали, начали хватать ближе стоявших, тащить их к грузовикам и бросать туда. Тех, кто держал цепь, били палками и прикладами. Раздался второй залп… Танки двинулись на толпу. В толпе началась паника, люди в ужасе отступали, давя собственных детей и женщин. Раздались душераздирающие вопли и плач.

Британские солдаты расхрабрились: били, хватали выпрыгивающих из грузовиков, избивали палками и вновь вбрасывали туда… Толпа с воплем отступала. Сзади, на поляне, были сложены доски; многие, в том числе и я, упали на них. По моим ногам пробегали обезумевшие люди. Все смешалось: пение молитв, стоны, вопли, крики несчастных, которых схватили, детский плач, грубые оклики солдат… Били, даже священников, которые, подняв крест над головой, продолжали молиться… Я молилась, чтобы Господь помог подняться. Поднявшись, я побежала вместе с толпой через сломанный забор за пределы лагеря на другую поляну. Там многие, упав на колени, со священниками во главе, с обезумевшими лицами продолжали молиться. Другие бросились к мосту через реку и дальше в горы. Каждым руководила одна мысль: «Сейчас дойдет очередь до меня, схватят, бросят в грузовик, и предстанешь пред очи красных палачей». Ужас охватил всех, как загнанные зайцы, бежали кто куда. Двум-трем казакам я перевязала платком разбитые прикладами головы. Единственное спасение — река, броситься в бурный поток и кончено…

Я добежала до реки. Женщины с криком бросали своих детей в поток и сами кидались за ними в воду… Это было так страшно, что я на минуту отвернулась — не могла смотреть. В это время раздались крики:

— Переводчицу, переводчицу! Ведутся переговоры.

Я перекрестилась и пошла обратно. Перед коленопреклоненной толпой стоял майор Дэвис. Увидев меня, он сказал:

— Наконец-то я Вас нашел. Почему Вы не встретили меня у ворот?

— Мое место с моими русскими людьми, — ответила я.

— Спросите, не видал ли кто-нибудь генеральшу Доманову. Мне нужна она и Соламахина.

— Майор спрашивает, — обратилась я к толпе, — где госпожа Доманова. Один казак сказал, что видел, как ее бросили в грузовик.

— Это неправда, — ответил майор. — Я просмотрел все грузовики, и ее там нет.

Другой казак сказал, что видел, как ее били палками, а потом Несли, по-видимому, в барак.