Метаморфозы вампиров-2 - Уилсон Колин Генри - Страница 46

Клубин подлил нитинила.

— Как ощущение?

— Что и говорить, чудесное.

— Тогда я еще с одним вопросом. Будь вы каким-нибудь марсианином, делающим для сородичей доклад о человеческой расе — что бы вы сказали?

— Земляне — раса депрессивов, — не задумываясь, ответил Карлсен: ответ при теперешней эйфории казался очевидным.

— В точку, — гребис одобрительно кивнул. — А не кажется ли вам, что это вот, — размеренным, снизу вверх, кивком указал он, — и есть нормальное сознание?

Карлсен кивнул: не к чему и спрашивать, и так ясно.

— Почему ж тогда человеческое сознание такое аномальное, не догадываетесь?

— Мне кажется, да.

— И почему?

— Давление слабоватое. Протекает.

— Именно. А течь вызывает чувство поражения, а то, в свою очередь, еще сильнее размывает стойкость. И так по кругу, бесконечному, все более унылому. Вот почему люди так серы и пессимистичны: из-за неполной действенности восприятия. Для того чтоб вам, людям, преодолеть в себе серость, нужно единственно освоить эффективность восприятия. Радостное волнение, счастье от полноты жизни — знаете, от чего все это? От того, что достигается оптимальный уровень эффективности восприятия. Или когда, допустим, человек вначале переживает кризис, а затем облегчение от того, что тот миновал — тоже потому, что уровень эффективности восприятия поднимается до оптимального. Вот он, уровень, на котором можно жить с максимальной отдачей. Надо лишь научиться поддерживать его в себе постоянно, и жизнь тогда буквально преобразится.

— Да, но как это осуществить?

— Одним лишь стремлением. Это не так уж трудно. Любого малыша, который пока лишь агукает, можно «разговорить», упорно развивая его речевые навыки. Аналогичным усилием достигается и оптимальный уровень эффективности восприятия, спуск ниже которого надо закрыть себе раз и навсегда. Именно это удалось нам, — он округло обвел рукой зал, наводненный негромким пестрым разговором учащихся, сидящих за едой. Внимания на них никто вроде бы не обращал, хотя чувствовалось, что присутствие гребиса с гостем здесь не секрет.

Озарение, забрезжив, сковало тело немотой. Клубин-то, оказывается, вещал самоочевидные истины — это с поистине хрустальной прозрачностью видно было из теперешней эйфории. Усомниться невозможно, что гребиры решили проблему, над которой тысячелетиями тщетно бились земные философы. Тем не менее, его беспокоило по-прежнему, одно.

— Все это я понимаю. Непонятно мне то, почему груодам нужно убивать людей. Я не вижу, как с этим можно мириться.

— Согласен, — поспешно вставил Клубин. — Теоретически это непростительно. У нас, на этой планете, теория и практика в полной гармонии, поскольку мы научились контролировать свою жизненную силу. У вас же на Земле это еще не так. Как вы и сказали, люди — это раса депрессивов, живущих гораздо ниже своего потенциала. На Дреде для таких у нас есть особое слово. Мы зовем их «кедриды»: можно перевести как… — он чуть нахмурился, — «дойные», что-то вроде вашей «скотины».

— С той разницей, — оговорился Карлсен, — что порядочные люди не относятся к другим как к «скотине».

— Хотя, — и возразить вам нечем, — даже самые наипорядочные не относятся, скажем, одинаково к разным породам животных. Лошади для них благороднее коров, коровы выше, скажем, тех же кроликов, а кролики выше крыс. У вас есть некая шкала ценностей. Тем не менее, не поносите же вы тех, кто питается говядиной — они у вас не считаются извергами. И даже те, кто ест конину.

— Некоторые ругают — крайние вегетарианцы.

— Вот видите. А под «крайними» вы подразумеваете «не совсем в себе». Среди людей нет четкого согласия, кого считать «кедридами». Безусловно, нет насчет этого согласия и у дифиллидов. Риадиры считают людей за ровню, а груоды — за «кедридов». Риадиры — что-то вроде вегетарианцев, груоды — хищники. Впрочем, теперь вы и сами дифиллид, так что должны принимать разницу в подходе.

Карлсен невольно улыбнулся. В теперешней эйфории спор буквально смаковался — вот так говорил и говорил бы часами.

— Но я еще и человек. Вы представляете себе корову, одобряющую тех, кто ест говядину?

— Вынужден не согласиться. Подчеркиваю: вы не человек, а дифиллад. Понятно, вы с этим еще не свыклись, но, тем не менее, это так. Вам хотелось бы снова стать просто человеком?

— Нет, — ответил, подумав, Карлсен.

— Я и не сомневался. Потому что вы — один из нас, хотя скорее риадир, чем груод. Несмотря на то, что сглотнули недавно живую душу, — добавил он с улыбкой, придающей сказанному успокоительную незначительность.

Взгляд магнитила чудесная зеленая река, вьющаяся по равнине с дальних гор. Ум точило глубокое беспокойство. Неужели действительно у него нет больше права считаться человеком? И сочувствовать жертвам груодов?

Клубин, похоже, прочел его мысли.

— Я не говорю, что у вас нет права осуждать груодов, нет лишь права их выдавать. Грондэл тоже осуждает, но знает, что выдавать их нельзя. — Карлсен продолжал остановившимся взором смотреть в окно, понимая, что встретившись глазами с гребисом, вынужден будет согласиться.

— Позвольте еще один вопрос, — сказал Клубин. — Вам бы хотелось гибели всех дифиллидов, включая Бенедикта Грондэла и его дочь?

— Да нет, конечно, — оторопело сознался Карлсен.

— А почему нет?

— Потому что я считаю, что в дифиллизме ничего дурного нет. Более того, я бы хотел, чтобы все люди стали дифиллидами. А вот относиться дружески к груодам не могу. Вы спрашиваете, чего бы мне хотелось? Скажу. Мне б хотелось, чтобы груодов с Земли вынудили уйти, чтоб там жилось спокойно.

Клубин решительно качнул головой.

— Как дифиллид, решать за них вы не имеете права. Это все равно, что вегетарианцы потребуют вдруг, чтобы все, кто ест мясо, покинули Землю. Кроме того, надеяться на это наивно. Каким образом их разоблачить, как все обставить? Ну, напишете вы, допустим, книгу, или выступите с телеобращением. Никто же не поверит. Фактов о существовании груодов нет. Люди подумают, что вы спятили. А вот риадиры обернутся против вас. Скажут, что не имеете права вмешиваться.

Карлсен кивнул. Понятно, что все это так, но все равно мириться сложно.

— И, наконец, — Клубин наконец перехватил взгляд Карлсена, — ну, оставят груоды Землю — дальше что?

— Честно сказать, и не знаю. Звучит амбициозно, но хочется помочь человечеству эволюционировать. Если убивать людей, эволюционировать им не удастся.

— Что такое, по-вашему, эволюция? — спросил Клубин серьезным тоном.

— Главная цель, состоящая в максимальном постижении всего, что может быть изведано.

— Клубин медленно повел головой из стороны в сторону, приглушенно сверкнув глазами. Слова Карлсена, похоже, чудесным образом его повеселили. Несколько секунд он их как бы молча смаковал. Наконец серьезность восстановилась.

— Мысль о познании как о конце и начале всего — заблуждение. Что такое знание? Просто совокупность фактов, — говорил он медленно, с выражением. — Суть не в фактах, которые тебе известны, а то, в какой степени ты жив. — Он встал. — Пойдемте. Хочу показать вам интересный эксперимент насчет эволюции.

Карлсен с любопытством, хотя и слегка настороженно («эксперименты» гребиса нередко выбивали из колеи) двинулся следом за Клубином к двери. Ведашки тут же кинулся убирать со стола, и за их столик сели двое учащихся, дожидающихся у стены. Все казалось таким нормальным, — ни дать, ни взять общественная столовая на Земле, — что сложно было поверить собственным глазам.

Клубин прошел по коридору и поднялся этажом выше, где пол, судя по всему, служил потолком здания. Стена с потолком образовывали единое прозрачное окно, выходящее на красные горы к северу. На полпути по коридору Клубин остановился и постучал в дверь — судя по прекрасной отделке и вдвое большим размерам, вероятно, кабинет какого-нибудь высокого начальства.

Высота дверного проема стала понятна, когда дверь открыла женщина поразительной внешности: длинноволосая шестифутовая блондинка атлетического сложения (вот с кого портреты богинь писать). Покрой горчичного платья выгодно выдавал лепные плечи и мраморный бюст.