Пылающий мост - Угрюмова Виктория - Страница 17

Гейерред старался поддерживать форму и теперь орудовал топором, кроша в щепки деревянный манекен, изображающий высокого воина. Появление мага заставило его прервать это занятие, и он оперся на рукоять боевого топора, выжидая, что теперь сообщит ему нежданный гость. На памяти полководца Аджа Экапад никогда не приходил с хорошими вестями.

– Король велел тебе слушаться меня и немедленно выделить мне отборный отряд из сотни, лучше – двух сотен рыцарей, для проведения важной военной операции, как того требуют интересы Мерроэ.

– Король не мог так сказать, – буркнул гуахайока.

– Хорошо, ты прав. Король сказал иначе, но смысл остался прежним. Мне нужно двести рыцарей, искусных в ратном деле и храбрецов.

– Другие рыцарями не становятся, – сказал Гейерред. Ему не по душе была затея Экапада, но, верно, король знал, что делал. – Я дам тебе двести человек. Когда они тебе нужны?

– Сегодня к вечеру. Мы выступим на закате. Нам придется добраться до границы с Сараганом и пересечь ее.

– Ты с ума сошел! – рявкнул Гейерред. – Это же значит – объявить свою нелояльность Зу-Л-Карнайну и втянуть себя в войну с ним! Это значит – потерять все!

– Если ты считаешь себя неспособным противостоять этому мальчишке, то не думай, что у короля нет других полководцев. Мы дадим отпор дерзкому аите, если он решит связаться с нами! Но, надеюсь, он и не узнает о нашем присутствии...

Гуахайока был мужественным человеком. Настолько мужественным, что нашел в себе силы процедить сквозь зубы:

– Ты прав, Экапад, я действительно не способен противостоять императору. Но я не знаю ни одного полководца, который бы смог это сделать. Зу-Л-Карнайн – военачальник от рождения. И равных ему не сыщется на всем Арнемвенде.

Аджа Экапад улыбнулся, но промолчал. Незачем было кричать на всех углах об урмай-гохоне Самаэле, прозванном Молчаливым, и своих планах относительно этого великого воина.

А вслух маг произнес:

– Я обещаю тебе, что Зу-Л-Карнайн не узнает о нашем посещении, и клянусь, что это никак не повредит Мерроэ и не причинит вреда нашей стране.

– Хорошо! – как всякий честный человек, Гейерред верил данному ему слову. – Я распоряжусь относительно отряда...

И изо всех сил ударил топором деревянного болвана. Манекен, окованный железом, треснул и распался на две части.

С наступлением весны урмай-гохон обрел былое душевное равновесие. Скорбные сны более не тревожили его, а войско в последнем сражении показало такую дисциплину и выучку, что теперь Самаэль не побоялся бы вступить в сражение с самим Зу-Л-Карнайном. И ничто, кроме расстояния, их разделявшего, не препятствовало этому.

Как только снег растаял и под теплым весенним солнцем дороги немного подсохли, Молчаливый велел народу танну-ула готовиться к величайшему сражению – к схватке за власть над Вардом. Самаэль верно рассчитал, что властители сопредельных королевств не станут помогать Зу-Л-Карнайну в этой войне, надеясь, по обыкновению, что два урроха загрызут друг друга, предоставив шакалам возможность пировать над их трупами. Но урмай-гохон был настолько уверен в своей победе, что его мало беспокоили чаяния иных государей. Главное было разгромить аиту, захватить его земли и сокровища. Остальные страны не представлялись ему опасными. Что же касается Запретных Земель, то их Самаэль собирался завоевать в последнюю очередь, укрепившись на Варде в качестве единоличного владыки.

Архан Дуолдай, сильно выросший и возмужавший за прошедший год, явился по приказу своего повелителя в его покои. Юный гохон никак не мог забыть свое путешествие в Курму и встречу с аитой. Он знал, что император – враг урмай-гохону, но никак не мог побороть чувства искренней симпатии, уважения и восхищения, которые вызвал в нем фаррский воитель. К тому же он не мог забыть Кахатанну. Однако Архан Дуолдай благоразумно держал при себе эти мысли.

– Все ли готово? – спросил его гигант, облаченный в диковинный, но строгий наряд.

Молчаливый владел искусством сочетать несочетаемое. Так, его костюмы неизменно вызывали удивление и восхищение, но при ближайшем рассмотрении оказывались до невозможности простыми, недорогими, что приводило нарядных вельмож в неистовство. Они бы и хотели подражать своему повелителю, но у них не хватало не то выдержки, не то вкуса.

Северные князья единодушно признали, что вождь варварских племен сильно отличается от всех своих подданных. Он был прирожденным аристократом – множество мелочей указывало на его высокое происхождение. И хотя никто не осмеливался копаться в генеалогии Самаэля, по покоренным им землям ходили упорные слухи, что сын Ишбаала появился на свет от союза грозного бога и заморской царевны.

– Все готово, Молчаливый, – поклонился молодой гохон.

– Я доволен тобой, Дуолдай. Что еще?

– Прибыл к тебе странный человек. Ведет себя так, будто ему неведома твоя мощь и власть либо он тебя не боится.

– Это хорошо, что не боится. Чего ему нужно?

– Ничего не говорит этот старик. Однако если Молчаливый позволит, я бы сказал, что следует его принять. Он умен, он мудр, он силен и опасен для тех, кто ему враг.

– Необычный человек. Из здешних?

– Нет, урмай-гохон. Из пришлых. И здешние князья неровня ему.

– Быстро ты начал разбираться в князьях... – Кривая усмешка приподняла правый уголок рта исполина.

Все знавшие Самаэля поражались одной его особенности – кожа его оставалась такой же гладкой и шелковой, как у младенца. Золотисто-коричневый атлас напоминала она смотрящему. Вот и сейчас легко разошлась складка у рта, разгладилась, не оставив следа. Архан Дуолдай подавил дрожь в голосе и спросил:

– Звать ли старика?

– Зови, – махнул рукой урмай-гохон.

Тот, кто вошел в его покои в сопровождении трех дюжих багара, вооруженных с ног до головы, стариком мог называться лишь потому, что иного слова Архан Дуолдай не подыскал. Тем не менее такое определение гостю не подходило. Скорее его следовало называть долго жившим .человеком.

Был он невелик ростом, сухощав, подтянут и строен, как юноша, хотя седые волосы и суровое обветренное лицо с ястребиным носом и прозрачными голубыми глазами выказывали опыт и умудренность, присущие старости. Двигался же этот человек слишком легко и плавно, для того чтобы заподозрить, что годы оставили на нем свой след.