Россия солдатская - Алексеев Василий Михайлович - Страница 21

Часть вещей Григорий просто отдал хозяйке, о части предупредил, что, может быть, после войны приедет за ними. С собой он взял только ручной чемодан с самым необходимым, меньше, чем на рытье окопов.

— Куда же вы теперь? — спросила хозяйка, которой Григорий рассказал, что произошло в милиции и военном комиссариате, для того, чтобы в случае возвращения Кати она могла передать ей об этом.

— В Москву, — горько усмехнулся Григорий, — а потом на фронт защищать родину! Пойду сейчас же, чтобы милиция, чего доброго, не пронюхала о моем вступлении в армию.

— Дай вам Бог всего хорошего. Может быть, и встретитесь после войны с Катей-то… все мы не знаем, что с нами завтра будет.

Хозяйка заплакала. Григорий хотел сказать или сделать что-нибудь такое, что выразило бы его благодарность и сочувствие, но к горлу подкатились рыдания и, чтобы скрыть их, он повернулся и быстро вышел.

А как же Александр Владимирович? — вспомнил Григорий очутившись на улице, — надо зайти. Старика дома не оказалось, он еще не вернулся. — Еще одна потеря человека, ставшего другом. Жестокое и беспощадное время, — думал Григорий выходя за околицу.

Пошел снег и скоро поселок скрылся за белой пеленой. Мороз крепчал. Хорошо, когда в кармане не паспорт со специальным штемпелем, а настоящие военные документы! Дойду до деревни, где остался Александр Владимирович. Надо предупредить старика об опасности и проститься. Григорий зашагал по дороге.

Хозяйка дома, где остался ночевать Розанов, сказала, что Александр Владимирович ушел рано утром.

— Как же я не встретил его на дороге? — с досадой подумал Григорий. — Идти назад нельзя: с просроченным литером могут задержать в Москве. Постояв в раздумьи у околицы, Григорий решил идти дальше: увидеть Леночку и попросить ее найти Катю сейчас было важнее всего. Так и так хозяйка предупредит Александра Владимировича об опасности, а забрать его с собой в армию я все равно не могу.

Темнело. Григорий шагал, стараясь не думать ни о Кате, ни о Розанове.

Опять грузовик летел по Ленинградскому шоссе и красноармейцы на заставах не столько проверяли документы, сколько расспрашивали, далеко ли немцы. Но патрули стояли уже регулярно, через каждые 20-30 километров. Солдаты были одеты в новые валенки и зимние шапки-ушанки, а в руках у многих были новые автоматы. Мороз забирал все крепче. Григорий прятался за кузов автомобиля, хлопал рукой об руку и все-таки не мог согреться. Обыкновенно, около 7-го ноября становились реки и начинались первые морозы, но в этом году они были необычно сильными.

Проехали Клин. Григорий хотел в Солнечногорске пересесть на поезд. Из-за белых деревьев вспыхивали зарницы артиллерийских залпов. Канонады не было слышно, но отблеск выстрелов был так силен, что при его свете можно было бы читать книгу.

Впереди замелькали тени. С двух сторон шоссе двигались люди и лошади. Лошади скользили по обледенелой дороге и поэтому кавалеристы спешились и вели их в поводу. Их было много и казалось, что в глубине леса движется еще больше лошадей и всадников. Контрнаступление, — мелькнуло в уме Григория, — неужели у Сталина есть еще силы, чтобы остановить немцев?

Тени скрылись так же неожиданно, как и появились; автомобиль прибавил ходу, а зарницы вспыхивали чаще и чаще.

Григорий вошел в неосвещенный вагон. Какой-то железнодорожник сказал ему, что этот состав пойдет и Москву. Никто не спросил у Григория ни литера, ни документов. Он забился в угол и поднял воротник. Поезд, действительно, скоро тронулся. Из-за покрытых инеем стекол справа непрерывно вспыхивали зарницы. Где-то шел ожесточенный бой… — Странно, — думал Григорий, — предполагал ли я вчера, что сегодня поеду в Москву, а через неделю ее могут взять немцы. Катя… Где она? И зачем она ждала меня? Господи, помоги ей уцелеть в этом водовороте!

Москва поразила темнотой и заброшенностью. На вокзале, как и ожидал Григорий, патруль еле взглянул на литер и Григорий сразу очутился на пустой площади. Было всего десять часов вечера. Из темноты вынырнул трамвай. В полупустом вагоне все сидели серые, понурые, полулюди-полутени, освещенные лиловым светом синей лампочки. Григорий вышел на площадку. Кольцо линии Б укрепили. Улицы были забаррикадированы кирпичом, мешками с землей и какими-то бочками. Только у самых домов были оставлены узкие проходы для пешеходов. Командование собиралось защищать каждый квартал и улицу в отдельности. Когда Григорий сошел с трамвая и пошел по переулку, то заметил у каждого дома силуэты людей. Один раз такой силуэт подошел к нему и спросил документы. Это была самоохрана, составленная из жильцов каждого дома.

Леночка спала, не раздеваясь, готовая каждую минуту, в случае воздушной тревоги, идти в подвал. Дверь в комнату была не заперта, и Григорий вошел только слегка толкнув ее. Леночка села на постели. Свет от настольной лампы с синей маскировочной лампочкой бросал на ее лицо зловещие блики.

— Откуда ты? — пролепетала Леночка.

— Катя арестована, — сказал Григории, садясь па край постели.

— А ты бежал?

— Вроде того, — криво усмехнулся Григорий. — Сейчас у меня все в порядке, я мобилизован… А ты про Катю не знала?

— Нет не знала. За что же ее бедную? Леночка сквозь слезы посмотрела на брата.

— Хотели выслать, как жену и дочь бывших заключенных, а она решила меня дождаться и не пошла но вызову.

Леночка видела, что Григорий говорит с трудом, а лицо у него каменное и ничего не выражающее. Она тихонько всхлипнула и утерла глаза платком.

— И стариков — Катиных родителей тоже: «в 64 часа покинуть области, объявленные на военном положении».

Григорий полез в задний карман и достал паспорт.

— Вот смотри, мне такую же печать влепили.

Леночка дрожащими руками взяла паспорт.

— Я после этого пошел в военкомат, — сказал Григорий, — паспорт у меня по ошибке не спросили… привез его на всякий случай тебе, спрячь. Немцы придут, может пригодится доказательство, что в семье есть репрессированные. А как Алексей? — вдруг вспомнил о брате Григорий.

— Мобилизован.

Леночка зябко закуталась в одеяло.

— Так…

— А Павел бежал от ареста и скрылся. Может, уже у немцев… — Леночка посмотрела на Григория, как бы проверяя какое впечатление произведет на него это известие.

— Бежал? — переспросил Григорий.

— У него тоже начались какие-то неприятности с милицией и он скрылся… кажется около Нового Иерусалима.

— А Оля? — спросил Григорий.

— Оля осталась в Москве, не хотела мать бросить. Ike это произошло так неожиданно…

Григорий задумался.

— А стариков Осиповых разбомбило, — сказала грустно Леночка, — воздушной волной выломало окна и двери. Они сейчас приютились у знакомых.

— Вот бедняги! — вздохнул Григорий. — А о Николае ничего не слышно?

— Ничего.

Григорий почти не воспринимал этих сообщений о горе друзей, подавленный всем случившимся за последние два дня.

— Я завтра уеду в Калязин, — сказал Григорий, — а ты, как только будет можно, начинай искать Катю. Сейчас все меняется так быстро, может быть, заключенные скоро будут освобождены.

Леночка вздохнула и опустила глаза. За окном пронзительно завыли сирены.

— Пойдешь в подвал? — спросила Леночка вставая и надевая шубу.

— Не пойду. Ты сними матрац на пол и я лягу.

— Не хочешь показываться?

Леночка говорила тем же измученным голосом, как бы не замечая сирен.

— Нет, — горько усмехнулся Григорий, — просто хочу выспаться, благо НКВД во время налета арестовывать не поедет.

— Наверное не поедет, — согласилась Леночка.

— Я пожалуй тоже останусь. Бомбят слабо, прорывается по несколько самолетов.

Вой сирен смолк и сотрясая стены домов загремели зенитки.

— Есть хочешь? — спросила Леночка.

— Я тебя сам могу угостить.

Григорий достал из чемодана хлеб и кусок сала.

— Откуда это? — удивилась Леночка.

— Все колхозники нашего брата подкармливают. Ночевал в деревне, так хозяйка дала. А в Москве плохо с продовольствием?