Желтая линия - Тырин Михаил Юрьевич - Страница 48

В этот момент меня словно кольнули в самое сердце. Я еще не видел лица, но уже знал...

– Взялись! Еще! – Тяжелый корпус танка покачнулся и откатился в сторону. Кто-то тут же начал ножом выковыривать крышку люка.

– Щербатин, – тихо позвал я, склонившись над придавленным человеком. – Ты меня слышишь?

Он не отвечал. Я потрогал лоб – теплый. Попробовал найти пульс, но не нашел. В голове теснились какие-то глупые размышления: может ли погибнуть Щербатин, будучи тыловым комендантским служащим, логично ли такое?

– Ну что там, живой? – спросили меня. – Если нет, оттаскивай – мешает.

Щербатина схватили за руку и поволокли в сторону, и в этот момент он вдруг дернулся и коротко вскрикнул.

– Живой! – Я бухнулся на колени, судорожно разбирая носилки. – Помогите кто-нибудь!

Когда Щербатина перекатывали на носилки, он снова вскрикнул. Его глаза в этот момент открылись – они были совершенно ясными.

– Колониальные войны, – пробормотал он. – Любопытно...

В больнице витала атмосфера беды и боли. Собственно, это была и не больница, а просто место для хранения полуживых человеческих обрубков. Для временного хранения. Такая же казарма, только тоскливая и тихая.

Я долго ходил вдоль рядов кроватей, пока искал Щербатина. Обитатели лазарета смотрели на меня с полным равнодушием. Персонала здесь почти не было, я увидел лишь двух хромых санитаров – бывших бойцов.

Щербатин неподвижно лежал под серым одеялом, водя глазами по сторонам. Увидев меня, он напрягся, словно хотел встать, протянуть руку, улыбнуться. Но так и не встал, и не улыбнулся.

– Ни один не пришел, – едва слышно проговорил он. – Сколько их ко мне переходило, пока здоровенький был, – и командиров, и начальников... Никто не пришел. Я просил, я передавал, чтоб зашли. Бесполезно.

– Как ты? – спросил я, присаживаясь на край кровати.

– Уже никак. Ничего не чувствую, что-то с позвоночником. И кости – в крошево. Только язык и шевелится.

– И ничего нельзя сделать?

– Наверно, можно. Только не по моим доходам. Медики честно сделали все, чтобы я не умер. Остальное – мои проблемы.

– Остальное – это что? Куда теперь тебя?

– Теперь только ждать транспорта на большую землю. Долго ждать. Отправят меня в какой-нибудь тихий уголок, присвоят первое холо по инвалидности. Положат в такую же конюшню с телевизором. Буду ждать быстрой старости и смерти. Буду получать вкусовые добавки по праздникам. Вот и все мои радости.

– Этого не может быть. Ты же не виноват! Ты пострадал на службе, они должны...

– Нет такого слова «они», Беня. Есть только «она» – Цивилизация. И она обо мне позаботится – ровно настолько, сколько уцим в моей копилке. Пища, крыша над головой и ненавязчивый уход мне гарантированы. Это справедливо.

– О чем ты говоришь?!

– А знаешь, как тут за мной ухаживают? – продолжал Щербатин, не слушая меня. – По утрам сдергивают одеяло и смывают из шланга все, что я за ночь под себя налил и наложил. Спасибо, хоть вода теплая.

– Постой, Щербатин, объясни мне еще раз. Тебя можно поднять на ноги, но не хватает уцим, это верно?

– Да, наверно, поднять можно, – проговорил Щербатин без особого энтузиазма. – Штурмовиков, например, как-то лечат.

– Ну, отлично! Я поделюсь с тобой уцим.

– С твоими доходами, Беня, ты всю жизнь будешь работать на мои лекарства.

– Я пойду в штурмовики!

Щербатин издал короткий, довольно натужный смешок.

– Кто тебя туда пустит? А если и пустят – в первый же день останешься без головы. Придется еще и на твое лечение уцим искать. Если бы все было так просто...

Он помолчал немного, глядя в пустоту. Мне не нравилась обреченность, с которой он говорил о себе. Я считал, что, когда на кону жизнь, нужно испробовать все средства.

– Цивилизация тем и прочна, Беня, – проговорил он, – что все ходы известны наперед и никаких неожиданностей не может быть в принципе. Все дороги утрамбованы, а дыры в заборах заколочены. И ни единой лазейки. Мой путь определен.

– Ты же до сих пор находил лазейки? – возразил я.

– Тебе уже присвоили холо? – неожиданно спросил он.

– Не знаю, ничего не слышал.

– Присвоят. Помяни мое слово, скоро пойдешь в гору. Все изменится, корпус получит новую технику, новых людей, новые задачи... Со дня на день на космодроме сядет целый караван с оборудованием, жратвой и специалистами. Здесь затеваются большие перемены.

– Значит, распробовали наконец белый уголь?

– Да, распробовали. А ты откуда знаешь про уголь?

– Рассказал один хороший человек. Жаль, не успел тебя познакомить.

Щербатин прикрыл глаза и сморщился. У него дрожали губы. Он понимал, что знакомства, разговоры, встречи, дела – все это ушло в прошлое. Он хоронил себя.

– Что угодно отдам, только бы подняться, – процедил он с неожиданной злостью. – Душу заложу. Если б они мне помогли, я бы потом отработал. Я б отвоевал. Я тут до самой старости готов ползать, лишь бы сам, а не на каталке.

– Может, что-то еще получится? – пролепетал я, лишь бы не молчать.

– Что получится? У меня сейчас даже удавиться не получится – на табуретку влезть не смогу. Знал бы ты, как мне тошно.

– Я понимаю... – обронил я очередную бесполезную фразу.

– Может, ты что-нибудь узнаешь? – спросил вдруг Щербатин. Злость в голосе иссякла, он стал жалобным и беспомощным.

– Что? – удивился я.

– Не знаю. Ты спроси у кого-нибудь. Может, как-то можно меня вытащить, а? Скажи им, я на все готов. Я смертником стать могу – мне же терять нечего, ты сам видишь.

Куда-то подевались и цинизм, и обреченность. Щербатин умолял меня. Он хватался за меня, как за последнюю соломинку. Таким я его не видел никогда, он сдавался, он изменял своей натуре.

– Я попробую, – растерянно пробормотал я. – Правда, я не знаю, у кого спрашивать, но...

– Мне все равно. Просто попытайся, ладно?

– Конечно. – Я поднялся. – Я все сделаю, что могу. Правда, я могу не так уж много, но...

– Я понимаю. Просто попробуй. Приходи, я буду ждать.

Я выскочил на улицу, готовый горы свернуть, лишь бы помочь Щербатину. Никогда еще он не умолял меня ни о чем, никогда не был таким со мной. Я был просто шокирован увиденными переменами.

Вернувшись в казарму, я едва успел на построение. «Крысолов» снова был неполным, и нас распределяли на завтрашний день – кому вставать на вышку периметра, кому гонять рыжебородых, кому сопровождать грузовики и вездеходы.

– Ну, что? – шепотом спросил меня Нуй.

– Плохо дело, – ответил я. – Потом расскажу.

Выслушав мой рассказ, Нуй задумался. Я очень на него рассчитывал – все-таки опытный человек, многое здесь знает, со многими знаком. Наверняка он мог посоветовать, что предпринять для Щербатина.

– Было бы у твоего друга холо... – с грустью вздохнул он, осторожно тронув повязку на голове.

– Было бы холо – он обошелся бы без нас, – ответил я.

– Без холо его не станут учить, – продолжал Нуй.

– Учить чему? Ходить без ног и стрелять без рук?

– Он смог бы и ходить, и стрелять. Ты же знаешь, штурмовики и специалисты с четвертым холо прибывают сюда с одним условием.

– Я ничего не знаю. Какое условие?

– Они получают новое тело, если старое покалечится.

– Как это? – изумился я. – А ну, рассказывай!

– Примерно каждый период сюда приходит транспорт с «пустышками». Это такие же люди, только без мозгов, без памяти, без всего. Если тебе, например, оторвет руки или ноги, твои мозги как-то вставляют в «пустышку» – и ты опять здоровый.

– Ничего себе, – присвистнул я. – Но почему я раньше этого не знал?

– А зачем нам это знать? За новое тело вычитают очень много уцим. У нас столько нету, такое могут себе позволить только штурмовики или офицеры. С нулевым холо вообще надеяться не на что.

– Совсем не на что? А можно ли сначала получить тело, а потом его отработать? Сам посуди, какая разница?

Нуй только пожимал плечами. Он так и не смог ничего толком посоветовать. Почему-то особенно ему не понравилось, что я хочу поделиться со Щербатиным своими уцим. Он сказал, что каждый сам должен зарабатывать свои уцим.