Чужой счет - Бегларян Ашот - Страница 15

— Конечно. Звони, сколько душе угодно.

Поднимаясь на четвертый этаж, Костанян шутливо упрекал повисшего у него на плече Бориса в том, что тот поселился столь высоко.

— Орлы любят высоту! — парировал Борис.

Пока хозяйка готовила чай, Костанян снял трубку и набрал номер.

— Карен, здорово! Как там наша гостья?.. Можно с ней переговорить.

После небольшой паузы Костанян заговорил на азербайджанском:

— Салам! Бакидан не хабар?..

Он справлялся у Назили о здоровье, спрашивал, не получала ли она нового письма от родных, нет ли вестей относительно кандидатуры для обмена. Костанян не сразу заметил, что хозяин дома стал мрачнее тучи. Когда он положил трубку, Борис снял очки, аж запотевшие от злости, протер их нервным движением и негодующе произнес:

— Слушай, какое ты имел право говорить из моего дома на азербайджанском?

Костанян, которому в его 36 лет не раз приходилось попадать в самые деликатные ситуации и выпутываться из них, на этот раз казался растерянным:

— Ты же знаешь, чем я занимаюсь… Я же не просто так позвонил. Мы поддерживаем связь с азербайджанцами, чтобы обменивать людей.

— Это меня не волнует. Ты осквернил мой дом!

— Мы же пытаемся обменять эту девушку на нашего солдата!

— В любом случае ты не имел права говорить в моем доме на языке врага. Я патриот и не потерплю этого!

— Вот не ожидал от тебя… Ты же медик, где твой гуманизм?

— Ладно, хватит философствовать! Я знаю одно — эти люди, на языке которых ты только что говорил, убивают наших парней.

— Но ведь завтра и ты ко мне придешь, если, не дай Бог, с родными что-нибудь случится… Вот тогда посмотрим, кто из нас философ.

— К тебе уж точно не приду… Не дождешься!

Костанян вышел, не заметил, как спустился с четвертого этажа, завел мотор и погнал машину по улицам военного города. Потрепанный «Москвич» сильно раскачивало на многочисленных колдобинах, образовавшихся в результате артобстрелов. Машина ревела, скрежетала и лязгала старым железом, будто жаловалась на хозяина. Однако, не обращая на это внимания, Костанян жал на газ, словно хотел как можно скорее удалиться от дома, где минуту назад столкнулся с откровенным невежеством.

Прошел месяц. Однажды январским морозным утром к Костаняну в кабинет пришла заплаканная женщина. Не сразу он узнал в ней родную сестру Бориса — она как-то осунулась, будто разом постарела. На фронте пропал их племянник…

Майор снял трубку и стал набирать номер…

Война продолжалась и в наступившем 1994 году. С фронта шли вести о новых раненых и убитых. Были, конечно, и пленные. Костанян по-прежнему занимался их судьбой.

А однажды во время очередного обмена с азербайджанской стороны к нему подошел смуглый усатый мужчина. Он обнял Костаняна и поцеловал три раза.

— Это за Самаю! Это — за Роксану! А это — за Назилю! — после каждого поцелуя он называл новое имя.

— Ты помог моим сестрам заново родиться!..

2004 год

Прощание

Обнявшись, они стояли на лестничной площадке между вторым и третьим этажами детской больницы — мужчина в летах, одетый в робу синего цвета, и молодой человек лет 25-ти в афганке и с автоматом на плече. Мужчина плакал, не стесняясь своих слез. Проходящие же мимо медработники реагировали на происходящее по-разному: кто-то сам смахивал слезу или сочувственно улыбался, кто-то, наоборот, бросал немой осуждающий взгляд на военного или проклинал его, не стесняясь в выражениях…

Это были пленный и его охранник — азербайджанец и армянин. Мужчину звали Аваз.

Ему было за 50. В плен попал как-то глупо. Ездил на свадьбу в далекое прифронтовое село. Погуляли на славу. Тосты и вино лились рекой до поздней ночи.

Хозяин настойчиво просил Аваза остаться переночевать. Он решительно отказался: «Дел невпроворот. Надо успеть». На обратном пути машину остановили военные, спросили что-то: на армянском. Поначалу Аваз подумал, что разыгрывают.

— А где наши? — наивно спросил он, поняв, что это не шутка.

— Ты что, с луны свалился, — рассмеялся крупный бородач в камуфляже. — Ваши там, за горой, а здесь наши… И как это ты минное поле перескочил?

Теперь все было ясно — перебравший на свадьбе Аваз вел машину не в том направлении…

Пленных содержали в городской детской больнице в Степанакерте. Как человека опытного и выдержанного, Аваза поставили старшим над другими пленниками — в основном желторотыми юнцами, взятыми на поле боя. С Авазом все считались, он улаживал споры, давал советы, следил за порядком и чистотой в комнатах. Сам Аваз брился каждый день, всегда был свеж и опрятен. Единственный из группы он хорошо изъяснялся на русском и являлся своеобразным переводчиком между пленными и охраной.

Однажды у Аваза приболела нога. Он долго колебался, прежде чем решился попросить нового охранника, Левона, освободить его от дневного построения. Тот молча кивнул и повернулся идти, но пленник заковылял за ним, словно не надеясь, что его просьбу удовлетворят.

— Иди отдыхай, сегодня тебя никто не тронет, — сказал Левон.

— Спасибо, гардаш! Век не забуду твоего великодушия.

После построения Левон, который был беженцем из Сумгаита, разговорился с пленным на его родном языке. Тот охотно рассказывал о своей жизни. Аваз был водителем-дальнобойщиком, много ездил и общался с людьми.

— Война не спрашивает фамилий и национальности, разводя людей по разные стороны баррикады. Зачем нам Карабах? Зачем лить кровь и убивать друг друга из-за клочка земли? — говорил он.

Левон чувствовал искренность в словах пленника и все больше проникался к нему симпатий и уважением.

«Такие как он прятали армян во время погромов в Сумгаите», — невольно подумал охранник.

В очередное дежурство Левон принес Авазу огромный гранат со своего приусадебного участка. С минуту пленник задумчиво держал в руках потрескавшийся от зрелости плод, видимо, вспоминая что-то свое.

— Извини, я унесся мыслями домой. У меня там роскошный сад, выращивал хурму и гранаты. Они такие же породистые, как этот… — умиротворенно говорил он.

По окончании смены Левон позвал Аваза и протянул ему сверток.

— Переодевайся. Дело есть.

Вышли в город.

— Иди рядом, по сторонам не оглядывайся. Если патрульные остановят, молчи, я буду говорить за тебя.

Долго шли по полупустынным улицам вечернего военного города, пока не дошли до непритязательного домика на окраине.

— Вот здесь и живу, — Левон открыл калитку. — Проходи, не стесняйся.

Аваз неловко, боком вошел во двор.

— Жена, принимай дорогого гостя! — весело крикнул Левон в прихожую.

Зарезали курицу, принесли с огорода свежие помидоры, огурцы. Хозяйка быстро накрыла на стол. Поначалу Аваз не решался подойти к яствам — думал, что ему накроют отдельно, где-то в уголочке.

— Гардаш, не стесняйся, устраивайся поудобнее и, вообще, чувствуй себя как дома, — произнесла жена Левона на азербайджанском.

За ужином разговорились. Аваз быстро освоился, смеялся, шутил. Так он веселился впервые за время после злополучной свадьбы.

В один прекрасный день, а вернее, прекрасное утро во двор больницы въехала машина Красного Креста.

— Собирайся, — сухо сказал высокий подтянутый мужчина в штатском, сопровождавший сотрудника Красного Креста. — Домой едешь.

Лицо Аваза не выражало каких-либо эмоций.

— Вызовите Левона, я хочу попрощаться с ним, — попросил он дежурившего охранника.

— Где мы его тебе найдем? Он только завтра заступает на смену, — равнодушно ответил тот.

Аваз настаивал:

— Не пойду, пока с Левоном не попрощаюсь.

Ждали уже полчаса. Высокий мужчина начинал сердиться.

— Смотри, другого возьмем, нам все равно, — пригрозил он.

— Без Левона никуда не пойду… — пленник был непоколебим.

Левона он узнал по шагам и побежал вниз навстречу…

Обнявшись, они стояли на лестничной площадке между вторым и третьим этажами детской больницы — мужчина в летах, одетый в робу синего цвета, и молодой человек лет 25-ти в афганке и с автоматом на плече. Мужчина плакал, не стесняясь своих слез. Проходящие же мимо медработники реагировали на происходящее по-разному: кто-то плакал сам или сочувственно улыбался, кто-то, наоборот, бросал немой осуждающий взгляд на военного или проклинал его, не стесняясь в выражениях…