Джура - Тушкан Георгий Павлович - Страница 70

– Как, как? – испуганно спросил Кучак.

– Эх, Кучак, ничего-то ты не знаешь, плохо тебе будет одному! Не знаешь того, что судья отвечает за каждого убитого в его округе. Если человек был убит далеко от места, где живет судья, его меньше штрафуют. Поэтому судья всегда хочет подбросить труп убитого в чужой округ и тому, кто это сделает, хорошо платит. Это хороший заработок, только случается не часто. Понял? – Понял, – сказал Кучак. – Только ведь это страшно – ночью трупы возить.

– Работал я ещё искателем кладов. Ох, много добра в заброшенных городах в Такла-Макане!

– Да ведь ты сам говорил, что там пустыня.

– Ну да, – согласился Саид, – а в пустыне стоят целые города, засыпанные песком. Вот там и роешь. В Кашгарии много мест, где можно искать клады. А надоест копать, можно контрабанду возить или баев проводить через границу.

– Нет, – жалобно сказал Кучак, – лучше охотиться или скот разводить.

Саид расхохотался.

– Эх, ты! – сказал он. – Да знаешь ли ты, как трудно жить дехканам, сколько с них берут податей? Ведь дехканам достается только солома от пшеницы, да и то не вся. Хердж – десятую урожая – надо отдать? Надо! Зякет муллам надо заплатить? Надо! Танап – сбор с хлопка и садов – тоже дай, а не дашь – возьмут. А сколько еще: саманпуль – сбор за солому, кяфее – в пользу сборщика, тарикора – налог со всего имущества. А сбор на содержание начальства и войск, а бесплатная работа по устройству арыков, а бесплатная обработка земли! Еще надо платить судьям, толкователям законов, потом сотнику, писарям, старостам – всем надо платить. Теперь тебе понятно, почему я говорю, что у дехкан остается от пшеницы солома, да и то не вся? А ты ещё хочешь стать дехканином! – Да, – сказал Кучак, – лучше быть охотником. Так, разговаривая, проехали они лес и спустились в долину, на пыльную дорогу. Солнце сильно припекало.

– Ох, – стонал Кучак, – я лучше пойду пешком: у меня болят раны!

Он слез, и они двинулись дальше: Саид ехал на лошади, а Кучак шел рядом, держась за стремя.

– Куда же мы идем? – спросил Кучак.

– Мы спрячемся от оспы в кишлаке у прокаженных. Туда боятся все ходить, а я не боюсь: проказа бывает от ийе[26] , а от ийе знахарь может заговорить, – ответил Саид.

После захода солнца они увидели на самой горе, у входа в ущелье, юрты. Оттуда доносилось мычание коров и ржание лошадей. – На тебе двадцать тенег, – сказал Саид, – подымись к кибиткам и купи мяса. Я бы сам пошел, но я в ссоре с этим киргизским родом теит[27] .

– Как это – купи? – спросил Кучак.

– Обменяй серебро на мясо.

– А! – сказал Кучак и пошел к юртам.

Одноухая побежала впереди.

– Да сначала послушай у юрты, о чем там говорят, а потом уж заходи! – крикнул Саид.

Кишлачные собаки выбежали с лаем навстречу Одноухой. Кучак воспользовался этим: подкравшись к кибитке, он приложил ухо к кошме и вдруг услышал: «Пожилой такой, волосатый киргиз с длинными руками», – говорил кто-то в кибитке низким, густым голосом. Кучак решил, что в юрте говорили о нем.

Он затрясся от ужаса и бросился бежать, забыв обо всем. Он бежал так, как никогда ещё не бегал. Запыхавшись, он падал на землю, чтобы отдохнуть, снова вставал и снова бежал. Собаки возле юрт залаяли, почуяв незнакомца, и обитатели вышли наружу. Но Кучак был уже далеко. Они его не заметили. Однако Саида увидели и узнали. Сев на лошадей, они поскакали к нему. Два года назад в этом кишлаке Саид у одного киргиза убил и ограбил сына.

Саид еле удрал от погони.

Между тем Кучак прятался среди высоких кустов жесткой травы. Одноухая легла с ним рядом.

Стало рассветать.

Отдохнув, он поднялся и осмотрел окрестности. В этом месте горы расступались, и между ними лежала большая равнина. В середине её было болото, а по краям росли высокие кусты травы. Там же, где травы не было, блестели лужи, и возле луж виднелась красная, в трещинах глина.

В этой безрадостной долине Кучак чувствовал себя сиротливо. Не видно было ни одной птицы. Здесь даже ветра не было. Кучаку захотелось пить, и он подошел к самой крайней луже с мутной водой.

В тихой луже, как в зеркале, Кучак увидел себя и прошептал, вспоминая слова, сказанные о нем в юрте: «Волосатый киргиз». Глядясь в воду, он начал выдергивать волосы из своей не в меру густой бороды, чтобы хоть немного изменить внешность, но жажда заставила его бросить это дело. Он нагнулся к луже; вода оказалась горько-соленой. Тогда Кучак пошел к большой луже в глубине долины. Он шел по сухой, потрескавшейся глиняной корке, и ему казалось, что корка под его тяжестью колеблется. Он остановился и топнул ногой. Корка треснула, и он погрузился в грязь. – Вай, вай! – завопил Кучак и дернулся всем телом назад. Но грязь засосала его выше колен. Он упал. Одноухая села невдалеке и завыла.

Много времени потратил Кучак, пока вылез из грязи. Если бы он провалился немного ближе к болоту, он бы уже не выбрался, потому что это был край страшного болота пухлых солончаков. Дрожа от усталости, Кучак снова пошел к маленькой луже, чтобы смыть грязь. Он наклонился над водой и в испуге отпрыгнул назад. Из лужи смотрело на него страшное лицо. Вдруг Кучак улыбнулся: если он сам не узнал себя – значит, никто его не узнает. И он решил не отмывать грязь с лица.

Кучак взобрался на склон холма, где виднелась тропинка, и пошел по ней на юг. За ним бежала Одноухая.

Через несколько часов пути ему встретился всадник. Увидев Кучака, всадник съехал с тропинки и начал ругаться: – Ты, прокаженный, как ты смеешь ходить среди здоровых людей? Иди к своим прокаженным в горы!

– Куда? – спросил Кучак, вжимая голову в плечи и подтягивая руки, чтобы казаться ещё меньше.

Всадник показал нагайкой на большую гору вдали и, ударив коня, поскакал дальше.

Кучак вспомнил, что Саид тоже говорил, будто у прокаженных можно спрятаться, и пошел к горе.

Зная от Саида, что по здешним дорогам бродит много басмачей, Кучак завернул свое золото в грязный платок и обвязал им вроде ошейника горло Одноухой.

Ночью по гальке, резавшей ноги сквозь дырявые ичиги, шел Кучак к горе. Так шел Кучак ночь и день, и уже снова наступил вечер, а гора все была на том же расстоянии.