История франков - Турский Григорий - Страница 119

Когда об этом сообщили их родственникам, те стали неотступно преследовать Фредегонду, направив к королю Хильдеберту нарочных [с просьбой], чтобы король приказал схватить ее и убить. Из-за этого в Шампани был созван народ, но пока он мешкал[177], Фредегонда с помощью своих людей была избавлена от опасности и поспешила в другую область.

28. После этого Фредегонда отправила гонцов к королю Гунтрамну с таким словами: «Пусть государь, мой король, прибудет в Париж и, пригласив моего сына, своего племянника, к себе, велит окрестить его; и пусть король соблаговолит воспринять его от священной купели и назвать его своим крестником». Выслушав таковые слова, король повелел отправиться в путь епископам, а именно: Этерию из[178] Лиона , Сиагрию из Отёна[179], Флаву из Шалона[180] и другим, кого он пожелал, и прибыть им в Париж, говоря, что он сам последует за ними. К этому назначенному дню явились туда также многие вельможи из его королевства – доместики и графы, чтобы приготовить все необходимое для пребывания там короля. Однако король, решив ехать ради этого события, задержался из-за болезни ног. Когда же он поправился, то прибыл в Париж, откуда поспешил в виллу Рюэй, расположенную в области этого города, и, пригласив к себе мальчика, приказал приготовить купель для крещения в деревне Нантер.

Во время этих событий к нему пожаловали послы короля Хильдеберта и сказали: «Не ты ли недавно обещал своему племяннику Хильдеберту, что не свяжешь себя дружбой с его врагами[181]. Но, как мы видим, ты нисколько не соблюдаешь свое обещание, а вернее сказать, не исполняешь того, что обещал, и возводишь дитя на королевский трон города Парижа[182]. Однако бог тебя осудит за то, что ты не помнишь о том, что ты по своей же воле обещал». В ответ на эти слова король сказал им: «Я не нарушаю обещание, данное мною племяннику моему, королю Хильдеберту. В самом деле, не подобает ему гневаться, если я восприму от святой купели его двоюродного брата, сына моего брата, ибо ни один христианин не должен отказывать в подобной просьбе. И, видит бог, я хочу ее выполнить не с каким-то дурным умыслом, а от чистого сердца, ибо я страшусь навлечь на себя гнев божий. Ведь если я стану его восприемником от купели, это не будет унижением нашему роду. Уж если хозяева становятся восприемниками своих слуг от святого источника, то почему же мне нельзя воспринять близкого родственника и сделать его через крещение духовным сыном? Теперь удалитесь и скажите вашему государю так: „Договор, который я заключил с тобой, я хочу [310] сохранить нерушимым, и этот договор, если только он не будет нарушен по твоей вине, мною никоим образом не будет нарушен“». И после этих слов послы удалились, а король, подойдя к святой купели, подвел к ней мальчика креститься. И когда король воспринял его от купели, он пожелал назвать его Хлотарем, сказав так: «Пусть дитя растет и будет достойным этого имени, пусть обладает такою же силою, какой некогда [обладал] тот, чье имя он принял»[183]. После обряда крещения король пригласил мальчика на обед и щедро одарил его. И король также был приглашен им [племянником] на пир, откуда он [король] удалился с богатыми дарами, решив возвратиться в город Шалон.

29. Здесь начинается рассказ о чудесных деяниях и о кончине аббата Аредия, который в этом году, призванный господом, покинул землю и отошел в царствие небесное. Аредий был жителем города-Лиможа и происходил не из простой семьи, но из весьма знатного в тех местах рода. Его передали королю Теодоберту и включили в число придворных детей. А в городе Трире жил в то время епископ Ницетий, человек исключительной святости, почитавшийся в народе не только проповедником удивительного красноречия, но и славнейшим в совершении добрых и чудесных деяний. Увидев юношу во дворце короля, Ницетий заметил в его лице нечто благостное и велел ему следовать за ним. И тот, покинув королевский дворец, последовал за ним. И когда они вошли в келью и начали беседовать о божественном, юноша испросил у блаженного епископа наставить его, научить, воспитать и упражняться с ним в чтений Священного писания. И когда он, исполненный рвения к этому занятию, уже был при упомянутом епископе и принял пострижение, то однажды из-под церковного свода во время пения псалмов в церкви слетел голубь и, легко покружив вокруг юноши, сел ему на голову, что знаменовало, как я думаю, то, что юноша уже преисполнился благостью духа божия[184]. Когда он не без смущения пытался отогнать голубя, тот, немного покружив вокруг него, вновь садился ему или на голову, или на плечо; голубь не покидал его не только в церкви, но и когда он входил в келью епископа. Так продолжалось многие дни, и епископ наблюдал сие не без удивления.

Отсюда божий человек, преисполнившись, как мы сказали, духа святого, после смерти отца и брата возвратился на родину, дабы утешить свою родительницу Пелагию, у которой никого из близких не осталось, кроме этого ее отпрыска. Но так как он предавался постам и молитвам, он попросил мать взять на себя все заботы по дому. А именно: присмотр за прислугой, возделывание полей и уход за виноградниками, чтобы ничто не мешало ему и не отвлекало его от молитвы; только одно право он оставил за собой – самому руководить возведением церквей. Что же дальше? Он построил божьи храмы в честь святых, изыскал мощи этих святых, некоторых из своих слуг постриг в монахи и основал монастырь, в котором соблюдали устав не только Кассиана, но также и Василия[185]и других аббатов, установивших порядок монастырской жизни. А его набожная мать заботилась о пище и об одежде для монахов. Хотя она и была обременена этой обязанностью, однако не забывала воздавать хвалу [311] господу и неустанно, даже выполняя какую-либо работу, возносила молитву ко господу, словно кадила ладан, угодный богу.

Между тем к святому Аредию начали стекаться немощные, которым он возвращал здоровье, возложив на [голову] каждого руки, скрещенные наподобие креста. Если бы я захотел перечислить имена этих людей, то не смог бы ни назвать их всех, ни вспомнить. Одно только я знаю, что какой бы недужный ни приходил к нему, он возвращался от него исцеленным. И все же я поведаю о самых дивных его чудесах.

Однажды вечером, когда он и его мать совершали путь, поспешая к базилике святого Юлиана-мученика, они пришли в какое-то местечко. А было это место сухим и бесплодным, без единого ручейка. И мать его сказал ему: «Сын мой, у нас нет воды, как мы сможем провести здесь эту ночь?». И он, простершись, очень долго молился господу, затем, поднявшись, воткнул в землю прут, который был у него в руке, и, повернув его два или три раза вокруг своей оси, с радостным видом извлек его; и вскоре появилась такая сильная струя воды, что хватило питья не только им самим на эту ночь, но даже осталось вдоволь для скота [лошадей]. Совсем же недавно в дороге его застала дождевая туча, которая все приближалась; заметив ее, он наклонил голову к шее лошади, на которой ехал, и простер руки с молитвой ко господу. Когда он кончил молиться, облако разделилось на две части, и пролился сильный дождь; однако на них [Аредия и его лошадь] не упало ни единой капли дождя.

А вот еще случай. У Вистримунда, по прозвищу Таттон, жителя Тура, сильно разболелись зубы, отчего у него распухла даже челюсть. Когда он посетовал на это преподобному мужу, тот возложил руку на больное место, боль тотчас утихла и никогда потом не возобновлялась и не мучила этого человека. Об этом поведал сам Вистримунд. О знамениях же, которые сотворил господь его руками с помощью чудотворных мощей Юлиана-мученика и блаженного Мартина-исповедника, я написал в книге о Чудесах[186] со слов самого Аредия.