Судебные ошибки - Туроу Скотт - Страница 17

— Я поеду, — сказала Джиллиан.

Слова эти, едва были произнесены, показались сброшенным с полки драгоценным фарфором. Глядя на их падение, она сразу же подумала, что совершила ужасную ошибку. Ей не хотелось ничего, кроме надежной, защищенной отболи жизни. Она жила одним днем и сводила к минимуму соприкосновение с прошлым.

Провожая Джиллиан в красивый холл, Артур рассыпался в бессвязных благодарностях, потом принес ее мокрый зонтик и плащ. Паркетный пол был покрыт громадным ковром с яркими узорами, созданием современного мастера. Джиллиан, все еще глубоко потрясенная, разглядывала абстрактные фигуры. Уже второй раз за нее с Артуром Рейвеном разговаривал некий дух, похожий на лесного эльфа.

Джиллиан отрывисто попрощалась и спустилась на скоростном лифте, совершенно ошеломленная трепетным ощущением в груди, напоминавшим легкое пламя в углу клетки. Ощущение длилось недолго, и она не пыталась понять, не надежда ли это.

7

4 октября 1991 года

Тюрьма

У большинства заключенных было по нескольку имен. Если обнаружится, что у тебя уже есть судимость, надежды получить оправдание или освобождение под залог гораздо меньше. Поэтому преступники при аресте склонны забывать, какое имя им дала мама. Обычно арестованные проводили в камере несколько недель, покуда отдел опознавания в Макграт-Холле сравнивал взятые отпечатки пальцев с теми, что имелись в архиве, и выяснял, кто есть кто.

К несчастью для Коллинза Фаруэлла, его личность установили быстро. Когда Ларри звонил Мюриэл, в тюрьме уже знали его настоящее имя. Мюриэл выступала обвинителем по делу об ограблении банка, но согласилась приехать в тюрьму после судебного заседания. Когда она приехала, Ларри сидел на одной из гранитных плит, служащих скамьями в вестибюле, и не сводил с нее больших голубых глаз.

— Отлично выглядишь, — сказал ей Ларри.

Отправляясь на процесс, Мюриэл оделась в красный костюм. На лице у нее было гораздо больше косметики, чем в те дни, когда она перебирала дела в прокуратуре. Ларри с обычной фамильярностью коснулся одной из ее больших обручей-сережек.

— Африканские?

— Совершенно верно.

— Красивые, — сказал он.

Мюриэл спросила, в чем проблема, и Ларри подробно рассказал ей, что накануне услышал от Эрно. Было пять часов, и заключенных заперли для переклички. Это означало, что придется ждать.

— Хочешь, пока суд да дело, взглянуть на него? — спросил Ларри.

Он показал надзирателю значок, они вошли и поднялись на решетчатые настилы, идущие вдоль камер с дверями из стальных прутьев. Мюриэл шла медленно. Она не успела переобуться, и ступать на высоких каблуках по решетке было нелегко. Если б она споткнулась, это могло бы кончиться не только смущением. Вольные приучились держаться подальше от камер. Мужчин заключенные едва не удавливали галстуками, женщинам, естественно, приходилось хуже. Подчиненные шерифу надзиратели поддерживали с заключенными перемирие, основанное на принципе «живи и давай жить другим», и не всегда спешили вмешаться.

По пути им представала обычная тюремная реальность — черные лица, дурные запахи, бросаемые в спину оскорбления и насмешки сексуального характера. В некоторых камерах мужчины натянули бельевые веревки, разделяя и без того тесное пространство. Зачастую к прутьям были приклеены фотографии членов семьи или снимки девиц, вырезанные из журналов. В ожидании переклички люди сидели или спали, слушали музыку по транзисторам, перекликались с соседями зачастую на условном языке. Надзиратель в желто-коричневой форме, рослый негр, пошел сопровождать их после того, как они миновали последние ворота, и был явно недоволен тем, что его побеспокоили. Он дважды ударил дубинкой по двери, давая понять, что это камера Коллинза, и неторопливо отошел, ведя концом дубинки по прутьям, дабы заключенные знали, что он поблизости.

— Кто из вас Коллинз? — спросил Ларри двух людей за дверью. Один из них сидел на унитазе, другой, просунув руки между прутьями, играл в карты с заключенным из соседней камеры.

— Ну и жизнь. Ни уединения тебе, ничего.

Коллинз взглянул на Мюриэл, но продолжал заниматься своим делом, не считаясь с их появлением.

Они ненадолго отошли. Когда вернулись, Коллинз застегивал «молнию» на оранжевом комбинезоне.

— Ты нарко или кто? — спросил Коллинз, когда Ларри показал ему значок. У него была не очень темная кожа, светлые глаза и коротко остриженные негритянские волосы. Как и говорил Эрно, он был рослым, красивым. Почти оранжевые глаза его светились, как у кота, и он хорошо сознавал, что привлекательно выглядит. Посмотрев на Мюриэл, Коллинз расправил на плечах комбинезон.

— Из группы расследования убийств, — ответил Ларри.

— Я никого не убивал. Такими делами не занимаюсь, начальник. Вы, должно быть, пришли за другим черномазым. Я не убийца, я любовник.

В подтверждение своих слов Коллинз пропел несколько тактов из песни Отиса Реддинга, вызвав тем самым значительное оживление в нескольких камерах на верхнем и нижнем этажах. Потом повернулся, спустил на комбинезоне «молнию» и снова пошел к унитазу. Посмотрел в упор на Мюриэл, ожидая, что женщина поспешит уйти, но она постояла еще минуту.

— Что скажешь? — спросил Ларри, когда они шли обратно.

— Чертовски симпатичный, — ответила Мюриэл. Он походил на Гарри Белафонте, любимого певца и киноактера ее матери.

— Постараюсь достать тебе его тюремную фотографию в рамке. Не тратим ли мы попусту время?

Мюриэл спросила, что он имеет в виду.

— По-моему, с этим Коллинзом каши не сваришь. Но если ты можешь подождать час, я тоже.

После ужина Коллинза могли потихоньку привести в комнату для допросов. В административном отделе Ларри попросил дежурного офицера устроить это, сказав лишь, что им нужно допросить Фаруэлла по поводу одного убийства. Половина заключенных была сбита в шайки или как-то связана между собой; если б они сочли, что Коллинз сотрудничает с полицейскими, это быстро стало бы известно. Дежурный офицер отвел Ларри с Мюриэл в маленькую трапециевидную комнату, трапезоид с дешевыми штукатурными плитами, покрытыми следами каблуков в нескольких дюймах над полом. Они сели в пластиковые вращающиеся кресла, привинченные к полу, как и стол, толстыми болтами.

— Ну и как там Толмидж?

Ларри отвел взгляд, словно тут же пожалел о своем вопросе. С ней теперь многие заговаривали о Толмидже. На прошлой неделе в газете появился его снимок, сделанный во время сбора пожертвований. Но Ларри вел речь не о том.

— Знаешь, я не думала, что ты так ревнив.

— Это ничего не значащий вопрос, — запротестовал он. — Как о самочувствии и о семье.

— Угу.

— И что же?

— Оставь, Ларри. Я вижусь с ним. Мы хорошо проводим время.

— А со мной не видишься.

— Ларри, я не помню, чтобы виделась с тобой так уж часто. Насколько могу судить, ты даже не думаешь обо мне, пока тебе не приспичит.

— Ну и что тут плохого? — спросил Ларри. Мюриэл хотела было возмутиться, но поняла, что он ее подзуживает. — Теперь буду каждый день посылать тебе цветы и любовные письма.

«Любовные письма». Ларри всегда мог чем-то ее удивить. Она лишь посмотрела на него.

— Я даю тебе свободу действий, — сказал он. — Думаю, ты хочешь ее иметь.

— Хочу, Ларри.

Когда Мюриэл закрыла глаза, ресницы, казалось, прилипли к косметике. Живущий инстинктами, Ларри каким-то образом понял — что-то произошло. Два дня назад Толмидж, уходя от нее, прижал ее голову к своей груди и сказал: «Может, пора подумать о том, чтобы сделать это постоянным?» Она всегда понимала, что дело идет к тому, но тут ее словно бы охватил паралич. С тех пор она всеми силами старалась не думать о его словах.

Она словно бы смотрела в Большой каньон[6]. И почему-то на опасной глубине виднелся ее первый брак, редко служивший хотя бы темой для раздумий. Замуж она вышла девятнадцатилетней, в том возрасте, когда люди совершают множество глупостей. Тогда она думала, что получает предмет желаний. Род был ее учителем английского языка в школе. Умным, язвительным и все еще неженатым в сорок два года — ей даже не приходило в голову задуматься, почему. Летом после окончания школы она случайно встретилась с ним и стала нагло флиртовать. Мюриэл уже знала, что сексуальная навязчивость творит чудеса для привлекательной девушки. Она преследовала Рода, приглашала пообедать вместе, сходить в кино — и неизменно тайком от родителей. Они были потрясены, когда она объявила им, что вышла замуж. Но она работала, через пять лет окончила колледж, преподавала в школе и вечерами училась на юридическом факультете.