Судебные ошибки - Туроу Скотт - Страница 16

— Я не могу воспринимать их всерьез, — сказала Джиллиан. — Артур, ты понимаешь, что это за письмо. Шайки там вечно что-то замышляют.

— Эрно Эрдаи? Белый, судя по имени. Ромми черный. И слишком уж слабоумный, чтобы какая-то шайка брала его к себе. В деле нет никакого упоминания о шайках.

— Там возникают всевозможные союзы. Как в войне Алой и Белой розы.

Артур пожал плечами и сказал, что единственный способ выяснить истину — поговорить с Эрдаи.

— Думаю, тебе нужно туда съездить, — ответила Джиллиан. — Потому и привезла письмо.

— В нем сказано, что он хочет говорить с тобой.

— Оставь, — сказала Джиллиан и полезла в сумочку. — Курить можно?

Рейвен ответил, что здесь не курят. Где-то есть курилка, но в воздухе там сплошной дым. Джиллиан, готовая, как всегда, сдерживать желания, застегнула сумочку.

— Мне даже не подобает ехать туда, — сказала она.

Артур скорчил гримасу, видимо, силясь сдержать улыбку. И Джиллиан сразу же поняла. Никто не может наказать ее за несоблюдение этических норм, лишить судейской должности или диплома юриста. Это уже сделано. Все, за что не могли посадить в тюрьму, теперь было допустимо.

— Джиллиан, никто не осудит меня да и тебя за то, что мы поедем его выслушать. Он откровенно пишет, что думает об адвокатах.

— И все равно вполне может поговорить с тобой.

— Или возненавидеть меня и потом отказаться разговаривать с нами обоими. Джиллиан, в моем распоряжении полтора месяца, потом апелляционный суд решит, сажать ли этого человека на электрический стул. На этой стадии я не могу терять время или рисковать.

— Артур, ехать в Редьярд я не могу.

При этой мысли у нее внутри что-то сжалось. Ей не хотелось снова дышать тем мертвенным воздухом или иметь дело с извращенной реальностью обитателей тюрьмы. Большую часть срока она провела в изоляторе, отдельно от большинства заключенных, так как управлению тюрем трудно было выяснить, чью сестру или дочь Джиллиан обвиняла или судила и кто мог питать к ней за это убийственную злобу. Ее это вполне устраивало. Она редко чувствовала себя спокойно даже с женщинами, попавшими в тюрьму беременными или изолированными за то или другое нарушение режима. Неизменно в собственном представлении все они являлись жертвами и зачастую были таковыми в действительности. Большинство их от безнадежности опускались. Немногие были неунывающими. Некоторые даже приятными собеседницами. Однако рано или поздно приходилось сталкиваться с отрицательными чертами характера: лживостью, вспыльчивостью. Их представление о мире напоминало дальтонизм в том смысле, что видеть некоторые аспекты нормальности они были просто неспособны. Она держалась особняком, помогала разбираться с юридическими проблемами, и к ней обращались, несмотря на все ее возражения, «Судья». Казалось, всем — заключенным и даже служащим — доставляло удовольствие знать, что кто-то из могущественных получил срок.

Однако Рейвен не собирался сдаваться.

— Послушай, я не хочу читать нравоучений, — сказал он, — но у этого Эрдаи есть резон, разве не так? Ты принимала решения. Ты признала того человека виновным и приговорила его к смерти. Разве на тебе не лежит никакой ответственности, если мой клиент не заслуживает смертной казни?

— Артур, если на то пошло, я уже сделала больше, чем должна.

Джиллиан боролась с собой несколько дней, прежде чем решилась везти ему письмо. Она понимала, что глупо рисковать, снова встречаться с Рейвеном, который мог стать более пытливым в расспросах о ее прошлом. Никакой преданности закону, уловками и головоломками которого некогда восхищалась, она не чувствовала. Закон, подобно властелину, изгнал ее из своего царства. Но при воспоминании о своем жестоком замечании Артуру она страдала. Так что приехать сюда ее заставил не закон, а правила, составленные для себя с отеческой помощью Даффи, ее домовладельца и спонсора. Хватит неприятностей, хватит нечаянных унижений себя и других. Раз провинилась, заглаживай вину.

Джиллиан все сильнее хотелось курить, она поднялась и пошла в угол зала. После выхода из тюрьмы она еще ни разу не бывала в юридических конторах, и эта шикарная атмосфера казалась ей какой-то нелепой. За то время, пока ее не было на воле, все очень разбогатели. Трудно было представить себе, что нормальные люди живут с такой роскошью — мебель из дорогих сортов дерева, гранит, серебряный кофейный сервиз шведского производства, кресла на роликах, обитые мягкой кожей. Она никогда не жаждала ничего этого.

Глядя на нее, Артур машинально поглаживал рыжеватые волосы, торчащие на тех местах, где сохранились. Судя по виду, он, как всегда, напряженно работал — галстук был распущен, на руках и манжетах рубашки были чернильные пятна. Джиллиан инстинктивно искала способ отвлечь его.

— Артур, как твоя сестра? Мне память не изменяет? Это она болела?

— Она шизофреничка. Я поместил ее в клинику, но постоянно бываю там. Последними словами отца, сказанными мне, были: «Заботься о Сьюзен». И неудивительно. Я постоянно слышал их от него с двенадцати лет.

— Есть другие сестры или братья?

— Нет, только мы двое.

— А когда умерла ваша мать?

— Мать жива-здорова. Она просто бросила нас тридцать лет назад, когда заболела Сьюзен. Надолго уехала в Мексику, потом возвратилась. Была эдакой свободной личностью. И представляла с отцом странную пару. У нее есть домик здесь, в Сентер-Сити, и она живет на то, что зарабатывает натурщицей в школе искусств при музее.

— Обнаженной натурщицей?

— Ну да. «Артур, человеческое тело прекрасно в любом возрасте». Видимо, дело в том, что рисовать морщины задача более сложная. Не знаю.

Рейвен улыбался как-то неуверенно, слегка смущенный тем, в чем исповедовался.

— Ты видишься с ней?

— Изредка. Но это все равно что навещать какую-нибудь четвероюродную тетушку. Знаешь, в школе у меня было несколько друзей, негров, их воспитывали бабушки. Матерей своих они знали так же, как я — будто старших друзей. Вот так я и рос. Что тебе еще известно?

Артур улыбался все так же неуверенно. Миссис Рейвен явно была полной противоположностью Мэй Салливан, требовавшей власти над всеми членами семьи. Она обладала блестящим, острым умом, но ежедневно, когда Джиллиан возвращалась из школы Святой Маргариты, на кухонном столе у нее стояла откупоренная бутылка виски. Вечер неизменно проходил в одних и тех же болезненных догадках. На кого мать ополчится? Будет орать или, как часто бывало в ее скандалах с отцом Джиллиан, даст рукам волю? Ее приступы гнева часами держали десятерых обитателей дома в испуганном молчании.

Артуру был как будто приятен интерес Джиллиан к себе, но он тем не менее стал вновь склонять ее съездить к Эрдаи. Она вспомнила, что дисциплина всегда была одним из его профессиональных достоинств.

— Даже не знаю, как уговорить тебя, — сказал он. — Я многого не прошу. Просто облегчи мне разговор с этим человеком.

Артур пообещал, что ей даже не придется выслушивать показания Эрдаи и что сам отвезет ее туда и в тот же день привезет обратно.

— Джиллиан, послушай. У меня в мыслях не было браться за это дело. Его навязал мне суд. И теперь я уже четыре недели не знаю выходных. Но пойми, это мой долг, я исполняю его. И вынужден просить тебя о помощи.

Откровенно горестный, обезоруживающе смиренный Артур протянул к ней короткие руки. Улыбался он так же, как во время рассказа о матери: это все, что он знал, и ничего с этим нельзя было поделать. Джиллиан осознала, что он приятный человек. Он повзрослел, чтобы стать приятным. Он стал человеком, знающим о себе больше, чем она могла бы подумать. Он знал, что является усердным работником, поборником справедливости, и знал, что есть люди вроде нее, считающие таких, как он, скучными. Тут она внезапно поняла, что это было ее ошибкой. Не единственной. Одной из многих. Нужно было относиться к Артуру с гораздо большим уважением. Осознание этого было шагом в восстановлении ее личности. Теперь ей стало ясно, что она стремится к этому восстановлению. Где-то в глубине души она давно хотела преобразиться.