Запах янтаря - Трускиновская Далия Мейеровна - Страница 8

Народ окружил нас со всех сторон – мелкие торговцы и прислуга, мастеровые, весовщики и сортировщики конопли, рыбаки, прачки, носильщики и уличные девчонки. Шведов прижали к краю доломитовой церковной стены, и тебя – вместе с ними. Я не удержалась, взглянула на тебя, и по тому, как ты вздохнул всей грудью, вдруг поняла – твои руки свободны!

Шаг за шагом мы приближались к воротам бывшего епископского подворья. Теперь это был просто большой проходной двор, в который выходили фасады новых домов, прилепившихся к старой, еще при поляках, наверно, построенной городской стене. Я так хотела, чтобы ты бросился под свод этих узких ворот, и – наискосок, сквозь медленно текущую навстречу толпу хозяек с корзинами, в переулки, туда, где склады, целые кварталы складов льна, конопли, кож, пшеницы, там ты спрячешься, там уж тебя никому не найти!

Я ждала этой секунды и опять почувствовала в себе нервную дрожь, которая как-то сама собой отступила в глубь меня, пока я ссорилась с сержантом. Но, собравшись в комок, я вцепилась в локоть Эрикссена, чтобы в эту стремительную секунду задержать его. Мы подошли к воротам и… спокойно их миновали…

Я растерялась, я даже обернулась, ловя твой взгляд, чтобы широко раскрытыми глазами своими приказать тебе – да что же ты, сумасшедший, чего ты ждешь, беги! Мы шли уже вдоль стены Конвента. Вдруг ты рванулся и бросился в открытые двери.

Господь тебя знает, почему ты выбрал именно Конвент Экке – приют для престарелых вдов, основанный лет пятьдесят назад бургомистром Николасом Экке… Так же стремительно, как и ты, я кинулась на порог, прямо под ноги опомнившимся кирасирам, и чей-то сапог здорово съездил меня по бедру.

– Сержант! Помогите! Ваши грязные свиньи сбили меня с ног! – закричала я с неподдельным возмущением.

– Окружайте Конвент! – в ответ заорал сержант. – Бегите к воротам!

Кирасиры кинулись в переулок. Сержант дернул меня за руку и отшвырнул в сторону, а сам вбежал в Конвент, левой рукой придерживая ножны. Значит, сейчас он выхватит клинок, а ты безоружен. Безоружен!.. И кирасиры ломятся в ворота, я слышу удары…

И тут в толпе раздался хохот. Ну и всполошатся же старухи!..

А в ответ из Конвента зазвенел такой пронзительный визг, что мужчины в толпе так и остались с открытыми ртами.

– Ого! – с восхищением заметил кто-то.

Ко мне пробилась Маде.

– Он сошел с ума, – прошептала она, – это хуже всякой ловушки! Гирт, они его опять поймают…

Вместе с ней были высокий светловолосый парень и мальчишка лет шестнадцати.

В Конвенте разворачивались какие-то бурные события, мы пытались по шуму сообразить, что там творится, и я видела, правда, как Гирт и мальчишка перешепнулись, но куда после этого делся мальчишка – не заметила.

Одновременно выскочили кирасиры из переулка и сержант из дверей Конвента.

– Сумасшедшие старухи! – возмущался сержант. – Хуже осиного гнезда! Я буду жаловаться в магистрат… Ингарт, какой это дрянью они бросили в меня?

Солдат вдумчиво исследовал сержантский рукав.

– Черт его знает… – определил он.

– Ворота взломали?

– Да, но во дворе его уже не было. Может, уходит по крышам?

– Хоть у одного хватило ума… – шепнул Гирт Маде, и вдруг заорал, а голосище такой, что кавалерийским эскадроном командовать впору:

– Люди добрые! Смотрите, на крыше, смотрите!..

Действительно меж труб соседнего дома мелькнула и пропала белая рубашка. Разбились, сорвавшись, у моих ног несколько кусков черепицы.

– Господи, это же безнадежно! – подумала я. – Сейчас они окружат дом и снимут тебя оттуда…

И почему-то я никак не могла сообразить – странно, зачем твой Гирт ни с того ни с сего взял и выдал тебя?

А пока я уразумела всю несообразность его поступка, пока стояла, оторопев, ничего не понимая, в толпе закричали: «Ведут! Ведут!»

И тут я не удивилась тому, что тебя так быстро изловили, а бросилась сержанту навстречу. Но когда мы увидели, кто попался в лапы доблестным кирасирам его величества, то все, сколько нас собралось тогда на Сапожной улице, во второй раз грохнули хохотом!

Это был ревущий в три ручья, утирающий нос рукавом и бормочущий какую-то ерунду тот самый парнишка, что шептался с Гиртом.

– Ты зачем, скотина, полез на крышу? На улице тебе места мало? – допрашивал его сержант.

– Посмотреть хотел!.. – взвыл мальчишка.

– На что посмотреть?

– Как его ловить будут!..

– Отпустите дурака! – со вздохом скомандовал сержант, успел отвесить ускользавшему в толпу мальчишке подзатыльник и подошел ко мне.

– Фрекен Ульрика, ваше поведение было очень подозрительным, – значительно сказал он. – Это заставляет нас кое о чем задуматься!

И тут я поняла, что попала в неприятную историю. Честно говоря, мне стало страшновато, я опомнилась и под холодным взглядом сержанта Эрикссена даже отступила на шаг назад. Только на шаг – сзади, прямо за спиной, сгрудились Маде, Гирт, какой-то весь в крупной чешуе рыбак, какой-то старик в длинном истрепанном кожаном фартуке, от которого несло кислятиной, какая-то замотанная в платки торговка с двумя корзинами копченой рыбы, за ними еще люди, и все они, я чувствовала это, молча глядели в лицо сержанту.

И я смотрела в его светлые глаза, потому что недостойно меня было бы опускать взгляд перед неотесанным солдатом.

– Ведьма с горы Блоккюла… – пробормотал наконец Эрикссен, отступая, и вместе с кирасирами отошел посовещаться в переулок.

– Лихая дочка у этого Гильхена, – услышала я из толпы, – своих в обиду не дает!

Ты, лазутчик во вражеском стане, был для них своим – потому, что служил у нас конюхом. А сержант, который честно защищал Ригу от всех врагов, выходит, был для них чужим? Но это еще можно было как-то понять. А я сама? Я – своя, иначе и быть не может, так я считала всегда. Но ведь, не вступись я за тебя, они бы так и не поняли, что я – своя! Хотя многие меня знали, и даже с детства… Вот это было выше моей разумения.

Толпа понемногу рассеялась.

– Идем, – вдруг шепнул Гирт. – Проклятый сержант послал в Цитадель за подмогой. Наверное, решили все-таки обыскать Конвент.

– А Андрис? – хором спросили мы Маде.

– Не знаю… Янка пока останется и покараулит. А вам надо уходить.

Маде потянула меня за рукав. Я никак не позволяла ей увести себя и все смотрела на запертую дверь Конвента.

– Предложи мне кошель талеров, я бы туда не сунулся, – сказал Гирт. – Уж очень там вредные старухи.

– Как же теперь ему помочь? – спросила я, но не Маде и не Гирта, а сама не знаю кого. – Значит, все было напрасно? Что же теперь делать?.. Что же теперь делать?!

А прохожие поблизости обсуждали недавнее событие, и до меня доносились их слова.

– Говорят, лазутчика ловили…

– Какого лазутчика, русского?

– Выходит, московиты опять подбираются к Риге?

– Значит, опять осада!

– Значит, опять война…

Они были правы, это я никак не могла понять, что ты несешь новые страдания моему измученному городу, что ты, может быть, несешь разрушения и смерть моему янтарному королевству. И лучше было бы для него, чтобы тебя поймали и повесили… Но если повесят тебя, то придет другой лазутчик, и третий, и четвертый. А того, чей взгляд поймала я сегодня, того – русоволосого, тоненького, гибкого – уже не будет. И во мне вновь возникла та боль, которая обожгла, когда я увидела тебя со связанными за спиной руками. И я перестала понимать, что со мной происходит…

Маде опять дернула меня.

– Бежим домой! – приказала она. – Эта свинья в мундире, чего доброго, донесет на нас, и придут с обыском! Надо спрятать вещи Андриса. Ну, бежим же!

Это была мудрая мысль. И не только потому, что мне следовало теперь позаботиться о безопасности – своей и своих близких. Эта мысль требовала от меня дела. Я буду что-то говорить, ноги сами куда-то понесут меня, и, может быть, я хоть на несколько часов прогоню мысль о войне, о смерти, о стремительном и тревожном взгляде…