Шибуми - "Треваньян" - Страница 42

ЯПОНИЯ

Николай попросил на службе отпуск и получил его; ему нужно было высвободить время и силы, чтобы навести справки и узнать, где находится генерал. Следующая неделя его жизни прошла, словно в страшном сне, в отчаянной, но безуспешной борьбе, когда все движения становятся странно замедленными и человек на каждом шагу увязает в трясине, натыкаясь на ограждения из красных флажков, на внутреннюю секретность и межнациональное недоверие, а также бюрократическую инертность и безразличие отдельных чиновников. Все его попытки узнать что-либо в японском гражданском управлении не увенчались успехом. Система этого управления была застывшей и неподвижной, так как ее высадили на почву, предрасположенную к чрезмерной организованности, склонной к бесконечному разделению власти для того, чтобы по возможности уменьшить бремя личной ответственности за совершенные ошибки; все это были элементы чужеземной демократии, чуждой японскому духу, которая несла с собой бездеятельность и инертность, прикрывающиеся деловитостью, – качества, весьма характерные для этой расхлябанной и неэкономичной формы правления.

Вслед за этим Николай обратился в военное управление и, благодаря своему упорству, смог кое-как выложить по кусочкам мозаику событий, которые привели к аресту генерала. Однако при этом ему пришлось вынырнуть на поверхность, открыть себя всем досужим взглядам и стать опасно заметным, хотя он понимал, что для человека, живущего по поддельным документам и не имеющего защиты, весьма рискованно раздражать бюрократов, привыкших благоденствовать в своем ничегонеделании.

Результаты недели и мучительного выпрашивания информации оказались весьма скромными. Николай узнал, что Кисикава-сан был передан Комиссии по расследованию военных преступлений Советами, которые и будут курировать процесс по его делу, и что в настоящее время он содержится в тюрьме Сугамо. Ему удалось также узнать, что его адвокатом будет офицер из американской юридической службы, однако Николаю пришлось забросать этого человека письмами и обложить телефонными звонками, прежде чем тот согласился назначить ему встречу, и лучшее, чего он смог добиться, – это получасового разговора, втиснутого между какими-то другими утренними делами.

Николай поднялся еще до рассвета и сел в переполненный трамвай, идущий в район Йотсуя. Влажный голубовато-серый утренний свет теплился в восточной стороне неба, когда он ехал по Акэбонобаси, мосту Утренней Зари, за которым, припав к земле, точно дикий зверь перед прыжком, тянулось отвратительное скопище казарм Итигайя, ставших символом бесчеловечного механизма западной справедливости.

Три четверти часа Николай просидел на деревянной скамье в нижнем этаже здания. В конце концов раздражительная, замученная работой секретарша провела его в неприбранный, заваленный бумагами кабинет капитана Томаса. Капитан, не отрывая глаз от дела, которое он в этот момент просматривал, сделал Николаю знак присесть. Только дочитав до конца бумагу и нацарапав какую-то пометку на ее полях, капитан Томас поднял глаза и взглянул на посетителя:

– Я вас слушаю…

Голос его прозвучал не резко, скорее устало. Капитану Томасу лично поручили защиту шести обвиняемых военных преступников, а работать ему приходилось с очень ограниченным штатом сотрудников, по сравнению с тем обширным аппаратом розыска, который имелся в распоряжении обвинителей, просиживавших зады в кабинетах верхних этажей. К несчастью для своего собственного душевного спокойствия, капитан Томас был идеалистом и питал розовые иллюзии относительно непогрешимости англосаксонской юриспруденции. Служа ей в поте лица, он довел себя до того, что с некоторых пор бесконечная усталость, разочарование и горькая покорность судьбе звучали в каждом его слове, окрашивали каждый его жест. Капитан Томас желал теперь только одного – поскорее вернуться к гражданской жизни, в свою маленькую провинциальную контору в Вермонте.

Николай объяснил, что он хотел бы что-нибудь узнать о судьбе генерала Кисикавы.

– Зачем?

– Он мой друг.

– Друг? – в голосе капитана прозвучало сомнение.

– Да, сэр. Он… Он помогал мне, когда я жил в Шанхае.

Капитан Томас вытащил дело Кисикавы из-под целой горы других папок.

– Но вы ведь были тогда совсем ребенком.

– Мне двадцать три года, сэр.

Брови капитана поползли вверх. Его, как и многих, ввела в заблуждение наследственная черта Николая – выглядеть моложе своих лет.

– Извините. Я думал, вы намного моложе. Что вы имеете в виду, говоря, что Кисикава помогал вам?

– Он заботился обо мне, когда моя мать умерла.

– Понятно. Вы англичанин, не так ли?

– Нет.

– Ирландец?

– Нет, капитан. Я работаю в SCAP, переводчиком. Лучше поскорее уйти в сторону от этой неуместной и не имеющей отношения к делу путаницы с его национальностью и гражданством – вернее, с отсутствием таковых.

– И вы собираетесь выступить на суде в качестве свидетеля, так?

– Я хочу помочь генералу чем только смогу. Капитан Томас кивнул и пошарил вокруг в поисках сигареты.

– Сказать по правде, я не думаю, чтобы вы могли чем-нибудь особенно помочь. Сотрудников у нас тут не хватает, и мы по горло завалены работой. Я вынужден сосредоточить всю энергию на тех делах, где есть хоть какой-нибудь шанс добиться успеха. А дело Кисикавы я не отнес бы, пожалуй, к этой категории. Возможно, вам мои слова покажутся бессердечными, но я просто говорю о том, как складывается ситуация, ничего не скрывая.

– Но… Я не могу поверить, что генерал Кисикава преступник! В чем его обвиняют?

– Он считается пленным преступником класса “А” и обвиняется в преступлениях против человечества – что бы там, черт побери, это ни означало.

– Но кто свидетельствует против него? Что говорят обвинители? В чем суть дела?

– Не знаю. Обвинение выдвигают русские, а они не разрешают мне соваться в свои документы; они дадут их мне только накануне суда. Я полагаю, главные моменты обвинения будут группироваться вокруг его деятельности в качестве военного губернатора Шанхая. Их борзописцы уже придумали кличку, которая прилипла к нему, как ярлык: “тигр Шанхая”.

– Тигр… О! Но это безумие! Генерал был простым администратором. При нем в городе снова заработал водопровод… Вода стала поступать в больницы, ожил транспорт, расцвела торговля.

– Во время его правления четыре жителя Шанхая были приговорены к смерти и казнены. Вы знали об этом?

– Нет, но…

– Насколько мне известно, эти четверо, скорее всего, были убийцами, грабителями или насильниками. Я совершенно точно знаю, что за десять лет британского правления среднее число приговоренных к смертной казни за различные серьезные преступления составило четырнадцать целых и шесть десятых от общего населения города. Вы, может быть, думаете, что это сравнение пойдет на пользу вашему генералу. Не забудьте, что люди, которых казнили при Кисикаве, представлены как “народные герои”. Никто не может остаться безнаказанным, уничтожая народных героев. Особенно тот, кто известен как “тигр Шанхая”.

– Его никогда так не называли!

– Так они называют его сейчас.

Капитан Томас откинулся на спинку стула и потер пальцами веки своих глубоко запавших глаз. Затем взъерошил свои песочные волосы, точно стараясь выйти из оцепенения.

– Голову даю на отсечение, они еще сто раз повторят эту кличку на судебном процессе. Мне жаль, что слова мои звучат так пессимистически и я заранее расписываюсь в своем поражении, но дело в том, что Советы роют землю, чтобы выиграть этот процесс. Они уже устроили вокруг него громкую шумиху. Возможно, вы знаете, как они ярились, когда японцам удалось вернуть на родину многих своих соотечественников. Советы держат оставшихся пленных в “лагерях перевоспитания” в Сибири и будут держать до тех пор, пока те до мозга костей не проникнутся “единственно верным учением”; тогда им разрешат вернуться. И потом, этим бравым парням некого больше представить на суд, Кисикава – единственный военный преступник, которого им удалось захватить. Таким образом, все свои ставки они делают на него; для них этот процесс – шанс показать народам всего мира, как усердно они трудятся, очищая землю от японских капиталистов-империалистов для построения нового, социалистического общества. Вы вроде бы считаете, что Кисикава невиновен. Прекрасно, может быть, это и так. Но я могу вас заверить, что он пройдет по делу как военный преступник высшего класса – класса “А”, что означает полную безнадежность его положения, и так оно и есть.