Черчилль - Бедарида Франсуа - Страница 27

В эти полные драматизма дни кое-кто обвинял Черчилля в безрассудстве и нездоровой воинственности. Однако если верить лорду Бивербруку, он, напротив, вел себя, как и подобало государственному мужу. Черчилль не был угнетен, не проявлял излишнего беспокойства, не паниковал, он спокойно, с должным хладнокровием выполнял свою работу[99]. Означало ли это, что в чрезвычайных ситуациях лишь полнее проявлялись его способности, что шло ему только на пользу? Его письма, адресованные жене, помогают постичь всю противоречивость и удивительный склад этого человека. «Дорогая, — писал он 28 июля, — судя по всему, дело идет к катастрофе, к полному краху. (...) Все эти приготовления меня буквально завораживают. (...) Но война — это всегда неизвестность, ее исход невозможно предсказать. Я не пожалею жизни, чтобы сохранить величие, благополучие и свободу нашей Родины». И три месяца спустя: «Тучи сгущаются. (...) Все активно готовятся к войне, которая может начаться в любой момент. Мы готовы. (...) Я жду только победы»[100].

Для Великобритании час пробил во вторник вечером 4 августа. В этот день в двадцать три часа по лондонскому времени истекал срок ультиматума, требовавшего от Германии соблюдения бельгийского нейтралитета. В военном штабе адмиралтейства, куда приходили телеграммы, сообщавшие обо всех маневрах кораблей британского военно-морского флота вокруг первого лорда собрались первый морской лорд, штабные командиры и несколько французских адмиралов. Вдали слышались крики толпы, обрывки «Боже, храни короля». Вдруг ровно в двадцать три часа раскрылись окна адмиралтейства, осветив темноту улицы, и раздался бой Биг-Бена. С последним ударом часов во все подразделения военно-морского флота Великобритании полетели телеграммы с приказом: «Начать военные действия против Германии».

Глава третья

ВРЕМЯ ИСПЫТАНИЙ: ПРЕВРАТНОСТИ ВОЙНЫ И ГОРЕЧЬ ПОСЛЕВОЕННЫХ ПОРАЖЕНИЙ. 1914—1922

Дым сражения: 1914—1915

Как только Соединенное Королевство вступило в войну, обычная активность Уинстона удвоилась, словно до него долетали звуки далекой битвы, заставляя его неистовствовать в пылу воображаемого сражения. Теперь-то ему не было нужды сдерживать свой воинский инстинкт. Его усердие, да что там усердие, его страстная увлеченность баталиями поражали окружающих — настолько неистово было желание Черчилля стать главным кузнецом победы, спасителем человечества. Принято считать, что он единолично руководил военными действиями на море. Даже несмотря на то, что он искренне стремился сообразовывать свои действия с мнением морских лордов и планами штаба морского флота, все важные решения Черчилль принимал сам в просторной комнате военного комитета адмиралтейства, стены которой были увешаны картами всех водных пространств земного шара. Бесспорно, Черчилль был самым настоящим Нептуном военных операций на море.

К несчастью для него, британцы быстро разочаровались в своем флоте. Тому были две причины. Во-первых, островитяне ожидали грандиозного морского сражения, наподобие Трафальгарской битвы, между британским флотом (Grand Fleet) и германским, которое решило бы исход войны. Однако немцы предпочли оставить свои корабли на базах, и никакого грандиозного сражения не получилось. Черчилль же, гораздо реалистичнее смотревший на вещи, никогда не верил в то, что эта война быстро кончится. Потому-то он и приказал штабу военно-морского флота разработать план действий, по крайней мере, на год. Черчилль знал, что исход войны решится на суше. Уже несколько лет назад он предсказывал, что если в Европе разразится война, она не будет похожа на далекие колониальные войны, в которых войскам колонизаторов удавалось одерживать победу малой кровью. Война в Европе, по словам Черчилля, истощила бы силы победителя и уничтожила бы побежденного. Ведь с приходом эры демократии война свободных народов грозила затмить своей жестокостью войны королей.

Во-вторых, в первые недели военных действий британский флот потерпел несколько неудач подряд. В адмиралтействе сделали ставку главным образом на надводные суда и сильно недооценили основные силы противника — подводные лодки и мины. И вот 22 сентября три крейсера британского флота были потоплены одной немецкой субмариной, а месяц спустя еще один английский броненосец подорвался на морской мине. Сражение же при Гельголанде получилось каким-то беспорядочным, да и большого значения оно не имело. Северное море тем временем стало «ничейным морем» (по man' s sea), поскольку британские корабли были вынуждены оставить свою весьма ненадежную базу Скапа Флоу, а в Средиземном море немецкий линейный крейсер «Гёбен», выйдя из-под наблюдения англичан, беспрепятственно достиг Босфора и Дарданелл, укрывшись в территориальных водах Турции.

В большое уныние приводили британцев успехи немецкого флота в далеких морях. Крейсер «Эмден» бороздил воды Индийского океана, наводя ужас на жителей побережья и парализуя торговлю, правда, в конце концов, его таки удалось потопить недалеко от Кокосовых островов. Базировавшаяся в Китайском море большая немецкая эскадра, флагманами которой были корабли «Шарнхорст» и «Гнайзенау», под командованием адмирала фон Шпее пересекла весь Тихий океан и потопила британские корабли в сражении при Коронеле, недалеко от берегов Чили. Тогда британцы стали задумываться, по-прежнему ли «Британия правит волнами»[101].

Однако первый лорд адмиралтейства оказался в положении обвиняемого не только поэтому. Его упрекали в безрассудстве, проявленном им при защите порта Антверпен. Между тем инициатива Черчилля, не лишенная пафосности, свойственной всем его начинаниям, была вполне оправдана стратегически. Описываемые события разворачивались во время так называемой «морской гонки» (la course a la теr): осенью 1914 года армии противников попытались захватить свободное пространство, образовавшееся между ними и Ла-Маншем. Порт Антверпен, окруженный поясом укреплений, обороняла бельгийская армия, и Черчилль предложил срочно направить туда британские войска, командование которыми он взял на себя, дабы не отдать порт противнику и обеспечить защиту остальных портов Северного моря — от Остенде до Кале. Черчилль прибыл на место 3 октября 1914 года и, ознакомившись с территорией из окна «роллс-ройса», сразу же отдал распоряжения о подготовке к обороне, вызвал бригаду морской пехоты — элитный корпус регулярной армии — и две военно-морские бригады, которые, в свою очередь, увы, были плохо подготовлены и экипированы. Вместе с другими молодыми офицерами первого лорда сопровождали поэт Руперт Брук и сын премьер-министра Раймонд Асквит — оба они вскоре были убиты.

Во время баталий Черчилль невозмутимо разгуливал под пулями к великой досаде своего помощника-адмирала. Дым сражения так сильно ударял первому лорду в голову, что он даже отправил телеграмму в Лондон, в которой сообщал о своей готовности оставить адмиралтейство, чтобы на месте руководить британской армией. К подобному предложению в Лондоне отнеслись с насмешкой, недоброжелатели же не упустили случая вновь упрекнуть Уинстона в безответственности и отсутствии здравого смысла, даже Клемми умоляла супруга образумиться. В конечном счете Антверпен пал 10 октября. И хотя с военной точки зрения эта запоздавшая операция вовсе не была бессмысленной — в руках союзников остались, в частности, Дюнкерк, Кале и Булонь, — ответственность за поражение в Антверпене тяжким грузом легла на плечи Уинстона. Военачальники критиковали его действия, граждане — осуждали. Первый лорд подвергался жестоким нападкам в прессе, со всех сторон на него сыпались обвинения в поражении, за которое он (какая несправедливость!) один оказался в ответе.

К счастью для британского военного флота и в первую очередь для Уинстона, на рубеже 1914—1915 годов военная фортуна перекочевала в лагерь англичан. Сначала в декабре произошло сражение у Фолклендских островов. Тактическая группа, высланная из Англии, преградила путь эскадре адмирала фон Шпее, и большая часть грозных немецких кораблей была потоплена. Затем в январе, уже в Северном море, доггерное сражение закончилось в пользу британцев — тяжелый немецкий крейсер «Блюхер» пошел ко дну. Одновременно блокада, установленная с первых дней войны против Германии и сочувствующих ей стран, начала заметно сказываться на снабжении продовольствием центральных империй. Тогда англичане снова поверили в свой флот, а соответственно возрос и кредит доверия первого лорда. Впрочем, он и не думал умерять свой воинственный пыл. «Господи, — восклицал Черчилль на одном званом обеде, сидя по правую руку от Марго Асквит, жены премьер-министра, — мы переживаем историю в момент ее становления. Все наши слова и поступки необыкновенны. Их, несомненно, будут вспоминать тысячи поколений. Ни за какие сокровища в мире я не хотел бы остаться в стороне от этой славной, восхитительной войны». Впоследствии, устыдившись, Черчилль отказался от слова «восхитительной»[102].