Эволюция для всех, или Путь кентавра - Гангнус Александр Александрович - Страница 16

Вслед за некоторыми учеными XVIII века Окен провозгласил и знаменитое:

«ЭМБРИОН ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ КЛАССЫ ЖИВОТНЫХ».

Окен часто и с гордостью заявлял, что он как истинный ученый может больше увидеть в природе силой своего ума, чем анатом-экспериментатор, убивающий в лаборатории тысячи лягушек. И что удивительно, он действительно как будто лучше разобрался в кое-каких общих вопросах, чем деятели экспериментальной науки (правда, тут была маленькая хитрость: Окен сам редко занимался опытами, но за опытами других следил очень внимательно).

Ученых, подобных Окену, называли натурфилософами. Уже к середине XIX века наука полностью отказалась от натурфилософского подхода к изучению мира. И произошло это не случайно. Вместе с поразительными, на наш взгляд, догадками в сочинениях натурфилософов можно найти и много неверных мыслей, просто нелепиц.

Не исключено, что жизнь на Земле зародилась, и несомненно, что она долго развивалась в воде, в море. Это очень древняя идея, но как, когда, в каком виде «мы были в море», не могли сказать: ведь палеонтология, эта летопись земной жизни, еще только зарождалась. И вот натурфилософ Окен, рядом с потрясающими своими догадками, столь же серьезно провозглашает, что человек вышел из моря буквально, в самом прямом смысле. Он считал, что море, эта «материнская стихия», сумело «высидеть» что-то вроде больших яиц, в которых, скорчившись, сидели маленькие человеческие эмбрионы. Потом эти яйца вышвырнуло на берег, часть человечков погибла, а часть выжила. Окен рисовал перед потрясенным читателем удивительную картину детства человечества. Смеясь, плача и крича в громе прибоя, маленькие дети ползали по пляжам, собирали съедобные ракушки, подрастали, становились людьми. Это все похоже не на науку, а на сказку. Это и была сказка. В том-то и была главная беда натурфилософии, что она, выводя «силой мысли» все новые построения, нередко не учитывала возрастающей шаткости подобных логических «мостов», висящих без опоры на экспериментальные факты.

Да, натурфилософы догадались, что между развитием живого мира и развитием зародыша есть связь, параллелизм. Но как они эту связь понимали?

Нет, не так они поняли эту связь, как потом Дарвин и дарвинисты. Не зародышевое развитие повторяет эволюционный путь, а наоборот! Зародышевое развитие человека было предначертано заранее и послужило руководством для развития живого мира. Оставалось реализовать все стадии этого предначертания в виде различных животных (и даже растений!). Натурфилософы Ф. Тидеман и Л. Окен торжественно объявили, что все животное царство — это получившие право на жизнь разные зародышевые стадии «высшего существа» — человека. Человек не произошел от обезьяны (мы знаем уже, как представлял себе происхождение человека Окен), а появился после нее по тому же божественному плану, но только доведенному на этот раз до своего полного исполнения. Человек объявлялся заранее задуманной целью мироздания. При этом он и был мирозданием, микрокосмом: ведь в нем содержалось все животное царство! Все животные, по этой теории, были как бы химерами, кентаврами, составленными изо всех предшествующих на «лестнице существ» классов животных. Но самой причудливой химерой, многосоставным кентавром оказывался именно человек, как венец творения, замыкающий пресловутую лестницу!

Удивительно, не правда ли? Начав как будто с борьбы против теории матрешек, теории предопределенного развития, натурфилософы вернулись к той же, по существу, ошибке. Опять все развитие предопределено заранее, но только не в виде бесчисленных одинаковых кругов-повторений, а в виде реализации поочередно всех стадий зародышевого развития «высшего существа».

Но в науке редко что пропадает даром, даже явные ошибки. Дальше ты увидишь, что в самой сердцевине этих ошибочных воззрений натурфилософов было все-таки спрятано рациональное зернышко, которое разглядели много позже: не только эволюция отражается на эмбриональном развитии, но и эмбриональное развитие в самом деле сильно влияет на эволюцию, на характер превращений одних животных в других. Да и взгляд на эволюцию, как на в какой-то мере создание составных, химерных генных наборов и организмов, как ты уже знаешь, снова в почете.

И это еще раз показывает верность правила Гарвея, которому мы — помнишь? — решили следовать: «Ни хвалить, ни порицать: все трудились хорошо!»

Нужен опыт, нужна и теория. Бывают в истории науки времена, когда опытных данных много, а хороших мыслей, идей не хватает, чтобы все связать. И тогда теоретики порой нужнее экспериментаторов. Но ведь бывают и другие времена. Идей множество, а вот настоящих опытных фактов, чтобы провести среди этих идей хороший отбор, не хватает.

Нужно и то и другое, а вот кем ты станешь, если будешь ученым, теоретиком или экспериментатором, это уж дело твоих способностей, склонностей. Как писал поэт и натуралист Гете: «Можно ли познать себя? — Не путем созерцания, но только путем деятельности. Попробуй исполнить свой долг, и ты узнаешь, что в тебе есть».

ИНТУИЦИЯ УЧЕНОГО

Итак… Окен догадался о многом, что биологии только предстояло узнать. Великий французский ученый Ламарк догадался, что одни животные произошли от других путем постепенных изменений, приспосабливаясь к среде, условиям существования. Но недостаточный запас практических знаний привел обоих к серьезным ошибкам. Ламарк не смог выдвинуть убедительной причины для приспособительных изменений живых существ. Животному «хочется» дотянуться до самых верхних веток — и вот у жирафы чуть вытягивается шея, а у слона — чуть вырастает хобот. Приобретенные свойства передаются по наследству, а у потомка опять подрастает шея или хобот.

Натурфилософов жестоко критиковали, но вместе с их ошибками отбрасывали иногда и кое-что ценное.

Наступал XIX век, век пара и электричества, век, когда в науке на первое место становился факт, опыт, что-то зримое, осязаемое. Еще Исаак Ньютон когда-то говорил: «Гипотез не сочиняю». В XIX веке стремление обойтись без гипотез, общаться только с фактом распространилось во всех науках. Задачу биолога сформулировал великий палеонтолог Ж. Кювье, больше всех критиковавший учение Ламарка: наблюдать, классифицировать и описывать.

Конечно, систематизация знаний очень важна. Но ограничиться систематизацией… О таком ученом-фактокопателе ядовито писал В. Маяковский:

Задачей науки объявлялось знание, а не учение, система, а не дерзкое устремление в будущее.

Теория эволюции Дарвина, основанная на понятных и всем доступных фактах, предлагала для размышления захватывающие идеи. Человеку всегда интересно его происхождение, его место в мире. Наукой заинтересовались чиновники, торговцы, рабочие. Получив в руки новую путеводную нить — дарвинизм, биологи стали не просто описывать, они стали направленно искать, подбирать материал таким образом, чтобы осветить для себя и для всех других место того или иного животного или ископаемого существа в системе родства живого мира, в генеалогическом древе природы. Особенно всех интересовали истоки человеческого рода, шире — млекопитающих и, наконец, всех позвоночных животных. Более ста лет назад пришел в биологию Александр Онуфриевич Ковалевский. Наступала новая эра в эмбриологии. Ковалевский задался целью нащупать самое начало побега позвоночных.

Еще студентом Ковалевский придумал новый метод окрашивания исследуемых под микроскопом организмов. Неизвестно, как он догадался выбрать для своих исследований малопонятных и малоинтересных, по мнению биологов того времени, морских животных — асцидий, ланцетников, баляноглоссов. Почему-то он выбрал именно их. Может быть, его вела даже и не гипотеза (ее, видимо, еще и не было), а смутная догадка, интуиция ученого — вещь, как мы видели на примере натурфилософов, вовсе не бесполезная. А тут натурфилософская интуиция соединилась с блестящим даром экспериментатора. Так или иначе, истинная роль именно этих животных в великом царстве живого стала проясняться только после работ Ковалевского, даже для него самого. Но лучших объектов для опытов он не мог придумать, даже если бы заранее точно знал, какой результат его ждет.