Твин Пикс: Расследование убийства. Книга 2 - Томпсон Джон - Страница 12

Тот, не дослушав, оборвал ее коротким жестом. — Не надо. Все и так ясно…

Заведя часы и еще раз тщательно проверив, все ли сделано так, как следует, Лео на прощание улыбнулся и вышел, аккуратно затворив за собой двери…

Глава 33

Размышления психоаналитика Лоуренса Джакоби на больничной койке. — Одри Хорн по-прежнему в «Одноглазом Джеке». — Бенжамин Хорн успешно завершает переговоры с норвежскими бизнесменами.

Многие окружающие, даже хорошо знавшие доктора Лоуренса Джакоби, считали его если и не немножко тронутым то, во всяком случае, человеком со странностями. Когда где-нибудь речь заходила о психоаналитике, такие люди, многозначительно повертев пальцем у виска, обыкновенно произносили: «А, Джакоби?.. Наш Лоуренс?.. Так ведь он немного того…» Далее обычно следовал какой-нибудь анекдот из жизни доктора. Причин для такого отношения было множество, но главной являлась странная, по мнению многих, привычка доктора разговаривать самому с собой. Привычка эта, свойственная писателям, журналистам, школьным учителям, телекомментаторам и вообще всем, кто имеет какое-нибудь отношение к слову, у многих, как правило, вызывает сомнения в умственной полноценности. Доктор Джакоби, человек достаточно редкой профессии, имел обыкновение не просто беседовать сам с собой; это был не бессвязный монолог, а диалог. Лоуренс, задавая себе вопросы (порой даже малозначащие, на первый взгляд), тут же сам отвечал на них. По мнению психоаналитика это «раздвоение личности», как ничто другое, способствовало правильному самоанализу и выработке устойчивых реакций на многие негативные явления окружающей действительности. А что касается иронического смеха профанов по этому поводу — Лоуренсу на профанов всегда было глубоко наплевать.

Вот и теперь, лежа на больничной койке, доктор не терял времени даром — он в который уже раз выстраивал цепочки вопросов и ответов с целью полного выявления собственной сущности. — Ты спишь? — спросил Лоуренс у самого себя. — Если ты меня об этом спрашиваешь — то нет. — Что ты думаешь о своей теперешней болезни? — Думаю, очень скоро я поправлюсь. — Лоуренс, тебя когда-нибудь печалила мысль о смерти? — Нет. — Разве подобная перспектива прельщает тебя, Лоуренс? — Если бы я бодрствовал, мне хотелось бы умереть… Вслед за несчастной Лорой Палмер. А сейчас, в этот момент мне почему-то все равно. — Объясни мне это, Лоуренс. — Лоуренс, в настоящее время мне явно не по плечу эта задача. — Тогда о чем мне тебя спрашивать, Лоуренс? — О чем хочешь… — Может быть, о Лоре Палмер? — Нет, Лоуренс, мне не хочется сейчас думать об этом. — Тогда о чем же?.. — Лоуренс, давай начнем с самого начала… — Ты же сам знаешь — «В начале было слово, и слово было…» Ты хочешь говорить о Боге, Лоуренс? — Не знаю. — Хорошо. Давай поговорим о Боге. — Давай. — Так что же такое Бог? — Я не знаю, как это объяснить. — Но разве Бог — не дух? — Раньше я знал, что следует понимать под этим словом, но теперь не могу дать вразумительного толкования.

Двери палаты, где лежал Джакоби, раскрылись — на пороге показалась медицинская сестра, которую, видимо, привлек шепот больного. Постояв с минутку и послушав, что пациент объясняет самому себе о Боге, она понимающе хмыкнула и пошла обратно на коридор.

Лоуренс, лежа на правом боку, отрешенно смотрел в стенку и шевелил губами:— Но ведь Бог нематериален? — Нематериальности не существует. Это не более, чем слова. То, что нематериально, не существует вообще, если только не отождествлять предметы с их свойствами. — Лоуренс, значит. Бог — материален? — Нет. — Почему? — Не знаю… Мне так кажется… — Лоуренс, а дух Лоры Палмер, запечатленный видеокассете, был материален? — Я не хочу об этом думать. — Но ведь нематериальное невозможно запечатлеть? — Наверное… — Так что же в таком случае Бог? — Я представляю себе, но словами это передать очень трудно… Он не дух, но, тем не менее, он существует… — Но ведь в прошлый раз ты утверждал, что всякое деяние сводится к движению и мысли, что вторая является прообразом первого… — Лоуренс, я заблуждался… — Вот как? И в чем же?.. — Движение — это действие духа, а не мысли. Нерасторжимая материя в состоянии покоя и есть то, что ты называешь духом. А сила движения как раз и является результатом ее неделимости и вездесущности, — как именно это происходит, мне неизвестно, может быть, я никогда этого не узнаю… Но нерасторжимая материя, приведенная в действие свойством, заключенным в ней самой, и есть мысль… — Тогда ответь мне, Лоуренс, что в твоем понимании есть нерасторжимая материя? — Известные людям вещества, по мере восхождения материи на более высокие ступени развития, становятся все менее доступными чувственным восприятиям. Лоуренс. Возьми, например, металл, кусок древесины, каплю какой-нибудь жидкости, воздух, газ, теплоту, электричество… Ты называешь все эти вещества и явления материей, охватывая таким образом единым и всеобщим определением все материальное; но так или иначе, а ведь не может быть двух представлений, более существенно отличающихся друг от друга, чем то, которое связано у нас в одном случае с металлом и в другом — с газом. Как только ты говоришь мне о втором, я чувствую в себе непреодолимую потребность отождествить его с бесплотным духом или с пустотой. Меня удерживают от этого только знания, полученные в школе — об атомах, из которых состоит этот газ; но даже и тогда я ищу представление об атоме, как о чем-то, хотя бы и в бесконечно малых размерах, но все-таки имеющем плотность, осязаемость, вес. Устрани понятие о его атомистичности — я говорю о газе — я уже не смогу рассматривать газ как вполне реальное вещество, или, во всяком случае, как материю в привычном понимании… За неимением лучшего определения тебе, Лоуренс — согласись со мной! — придется называть его духом. Сделай, однако, от рассмотрения газа следующий шаг и представь себе вещество, которое настолько же бесплотней газа, насколько газ бесплотней металла, — и ты, Лоуренс, наконец приблизишься в своем понимании к массе, единственной в своем роде, — к нерасторжимой материи. Потому что, хотя мы и примеряемся с бесконечной малостью самих атомов, бесконечная малость пространства между ними представляется абсурдом. Ибо тогда непременно возникло бы какое-нибудь критическое состояние, какая-то степень разреженности, когда, если атомы достаточно многочисленны, промежуточное пространство между ними должно было бы совершенно исчезнуть и вся их масса — абсолютно уплотниться. Лоуренс, эти вещи ты должен помнить еще из университетского курса элементарной физики. Ну, а поскольку само понятие об атомистической структуре в данном случае целиком и полностью исключается, природа этой массы неизбежно сводится теперь к представлению о духе. Совершенно очевидно, однако, что вещество по-прежнему остается материей. По правде говоря, мы ведь не можем уяснить себе, что такое дух, поскольку не в состоянии представить себе то, чего не существует. Лоуренс, ты обольщаешься мыслью, будто составил себе о нем какое-то понятие потому только, что обманываешь себя представлением о нем как о бесконечно разреженном веществе. Ты понимаешь свою ошибку, Лоуренс?.. — Лоуренс, твоя мысль об абсолютном уплотнении наталкивается на одно серьезное возражение, которое, как мне кажется, невозможно оспаривать; оно заключено в том ничтожно малом сопротивлении, которое испытывают небесные тела при своем обращении в мировом пространстве. Лоуренс, ты знаешь, что сопротивление тел зависит главным образом от их плотности, это знают даже троечники по астрономии… Абсолютное уплотнение дает абсолютную плотность. А там, где нет промежуточного пространства, не может быть и податливости. И абсолютно плотный эфир был бы для движения звезд преградой бесконечно более могучей, чем если бы они двигались в алмазной или железной среде… Не так ли, Лоуренс?.. — Лоуренс, легкость ответа на твое возражение прямо пропорционально кажущейся невозможности на него ответить. Если уж говорить о движении звезды, то ведь совершенно одно и то же, звезда ли проходит через эфир или же эфир сквозь звезду. И самое главное заблуждение и астрономии, — это попытка совместить постоянно наблюдаемые замедления хода комет с их движением в эфире. Потому что, какую бы большую разреженность эфира ни допустить, он бы остановил все обращение звезд гораздо раньше срока, положенного учеными-астрономами, которые всячески стараются ускользнуть от этого вопроса, оказавшегося гораздо выше их понимания. С другой же стороны, замедление, которое в действительности имеет место, можно было бы предвидеть заранее, учитывая трение эфира, мгновенно проходящего сквозь светило…