Убийца во мне - Томпсон Джим - Страница 6

– Ну, я не хочу всю жизнь быть помощником шерифа. Я хочу.. гм... стать кем-то.

– Например?

– О, не знаю. Нет смысла говорить об этом.

– Наверное, врачом? Вот было бы забавно. У тебя этим голова забита?

– Я понимаю, это безумие, Эми, но...

Она засмеялась. Она мотала головой по подушке и смеялась.

– О, Лу, впервые слышу такое! Тебе двадцать девять, т-ты говоришь абсолютно безграмотно, и при этом – ой, ха-ха-ха...

Она хохотала до тех пор, пока не начала задыхаться. Моя сигарета дотлела до того места, где я сжимал ее пальцами, и я понял это только тогда, когда почувствовал запах горелого мяса.

– П-прости, дорогой. Я не хотела обидеть тебя, но... Ведь ты дразнил меня? Ты разыграл свою маленькую Эми?

– Ты же знаешь меня, – ответил я. – Лу любит пошутить.

Ее веселость прошла, как только она услышала мой тон. Отвернувшись от меня, она перекатилась на спину и сжала пальцами одеяло. Я встал, нашел сигару и сел на кровать.

– Ты не хочешь жениться на мне, да, Лу?

– Сомневаюсь, что сейчас подходящее время для этого.

– Ты совсем не хочешь жениться на мне.

– Я этого не говорил.

Она молчала несколько минут, однако выражение ее лица было красноречивее слов. Я увидел, что она прищурилась, на ее губах появилась презрительная усмешка, и понял, о чем она думает. Я даже знал, какими словами она скажет мне все это.

– Боюсь, Лу, ты все же должен жениться на мне. Должен, соображаешь?

– Нет, – сказал я. – Не должен. Ты не беременна, Эми. Ты никогда не спала с другим мужчиной, а от меня ты не залетала.

– Считаешь, что я вру?

– Уж такое впечатление создается, – ответил я. – Ты не смогла бы забеременеть от меня, даже если бы мы этого хотели. Я стерильный.

– Ты?!

–Стерильный – это то же, что и бесплодный. Мне сделали вазектомию.

– Тогда почему мы всегда так... почему ты обычно?..

Я пожал плечами.

– Просто не хотелось ничего объяснять. Вернемся к теме. Как бы то ни было, ты не беременна.

– Я не понимаю, – проговорила она, хмурясь. Ее совсем не волновало то, что я поймал ее на вранье. – Это сделал твой отец? Зачем, Лу?

– У меня было сильное переутомление, я был нервным, и он решил...

– Да ничего подобного! Никогда у тебя этого не было!

– Ну а он решил, что есть.

– Он решил! Онсовершил жуткую вещь – сделал тебя таким, что у нас никогда не будет детей, – просто потому, что что-то решил! Ужас! Меня тошнит!.. Когда это случилось, Лу?

– Какая разница? – сказал я. – Да я-то и не помню. Давно.

Я сожалел о том, что не промолчал, когда разуверял ее в том, что она беременна. А давать задний ход нельзя. Она поймет, что я врал, и станет еще более подозрительной.

Я улыбнулся ей и погладил ее по животу. Потом сжал грудь, а затем медленно повел руку вверх, пока она не остановилась у ее горла.

– В чем дело? – спросил я. – Почему на нашем маленьком личике появились хмурые складочки?

Она ничего не сказала. И не улыбнулась в ответ. Она лежала и смотрела на меня, взглядом давая мне понять, что я собой представляю. В одном задача стала для нее более сложной, а в другом – менее. Ответ готов был вырваться наружу и в то же время не сформировался – пока. Потому что на его пути стоял я.

Ответ никак не вязался со сложившимся у нее образом мягкого, дружелюбного, покладистого Лу Форда.

– Думаю, – наконец проговорила она, – мне лучше пойти домой.

– Возможно, так будет лучше, – согласился я. – Скоро рассвет.

– Завтра увидимся? Я имею в виду, сегодня.

– Знаешь, суббота для меня очень трудный день, – ответил я. – Давай в воскресенье вместе сходим в церковь или пообедаем...

– Но ты работаешь в воскресенье ночью.

– Верно, детка. Я пообещал помочь одному парню и даже не знаю, как от этого отказаться.

– Ясно. А тебе никогда не приходило в голову подумать обо мне, когда ты строишь свои планы? Конечно же, нет! Я для тебя ничего не значу.

– Наверняка в воскресенье я быстро освобожусь, – сказал я. – Не позже одиннадцати. Почему бы тебе не прийти сюда и не подождать меня, как сегодня? Я был бы счастлив до смерти.

Ее глаза блеснули, однако она не разразилась новой лекцией, как должна была бы. Она жестом показала мне, чтобы я пропустил ее, поднялась и начала одеваться.

– Я чертовски сожалею, детка, – сказал я.

– Сожалеешь? – Она через голову натянула платье, разгладила его на бедрах и застегнула воротник. Встав сначала на одну ногу, потом на другую, она надела туфли-лодочки. Я поднялся, помог ей надеть плащ и расправил его на плечах.

Оставаясь в кольце моих рук, она повернулась лицом ко мне.

– Ладно, Лу, – сухо проговорила она. – Сегодня мы эту тему обсуждать не будем. Но в воскресенье у нас состоится долгий разговор. Ты объяснишь мне, почему ты так вел себя в последние месяцы. И никакой лжи или уверток. Понял?

– Мэм, мисс Стентон, – сказал я. – Да, мэм.

– Отлично, – кивнула она, – значит, решено. А теперь советую тебе либо одеться, либо забраться в постель, иначе ты простудишься.

5

В тот день, в воскресенье, дел у меня оказалось по горло. Так как выплатили зарплату – была середина месяца, – в городе было много пьяных, а пьяные – значит, драки. Все мы, помощники шерифа, два констебля и шериф Мейплз, выбивались из сил, пытаясь держать ситуацию под контролем.

У меня редко возникают проблемы с пьяными.

Отец учил меня, что они до чертиков обидчивы и еще более нервны, и, если не злить и не пугать их, они становятся самыми покладистыми людьми в мире. Нельзя орать на пьяного, говорил он, потому что бедняга уже сам наорался до хрипоты. Нельзя вынимать при нем пистолет или бить его, так как он подумает, что его жизнь в опасности, и будет действовать соответственно.

Поэтому я просто ходил по городу, доброжелательный и дружелюбный, и, когда мог, отводил пьяных домой, а не в тюрьму. И они, и я оставались целы и невредимы. Однако на все это требовалось время. С полудня, когда я вышел на дежурство, до одиннадцати я не присел ни на минуту и не смог выпить даже чашку кофе. Около полуночи, когда я уже почти закончил смену, шериф Мейплз поручил мне одно из тех особых заданий, которые обычно приберегал для меня.

Один мексиканец, рабочий с «трубы», накурился марихуаны и до смерти забил другого мексиканца. Мужики повязали его и приволокли в участок, тем самым приведя его буквально в неистовство, и теперь, обкуренный и злой, он превратился в настоящего дикаря. Им удалось запереть его в одной из «тихих» камер, но, судя по тому, как тот буйствовал, он намеревался выбраться или погибнуть при попытке выбраться.

– Я не смогу обращаться с этим сумасшедшим мексиканцем так, как нам следует, – мрачно проговорил шериф Боб. – Тем более в деле об убийстве. Если я не ошибаюсь, мы уже дали тому крючкотвору-адвокату достаточно поводов, чтобы обвинить нас в применении допроса третьей степени.

– Посмотрю, что можно сделать, – сказал я.

Я прошел в камеру и пробыл там три часа, причем все это время трудился не покладая рук. Мексиканец набросился на меня прежде, чем я успел закрыть дверь. Я заломил руки ему за спину и держал, пока он бился и вырывался. Потом я отпустил его, и он снова бросился на меня. Я снова заломил ему руки и снова отпустил. Так все и продолжалось до бесконечности.

Я ни разу не ударил его ни рукой, ни ногой. Я следил за тем, чтобы в схватке он не причинил себе вреда. Я просто выматывал его, капля за каплей, и, когда он немного утих и обрел способность слушать, я заговорил. Практически все в нашем округе знают мексиканцев, но я знаю их лучше большинства. Я говорил и говорил, чувствуя, что парень успокаивается, и одновременно удивляясь самому себе.

Этот мексиканец был беззащитен в той степени, в какой может быть беззащитен человек. Он был одурманен «травкой» и доведен до безумия. Его уже и так хорошо избили, поэтому несколько лишних кровоподтеков никто не заметил бы. С тем бродягой я рисковал гораздо больше. Бродяга мог создать мне проблемы. А этот мексиканец да наедине со мной в камере – не мог.