Калигула или После нас хоть потоп - Томан Йозеф - Страница 40

Следовательно, сенат…

В этот момент Макрон поднял руку и прервал речь Менола.

– Простите меня за то, что я прерываю заседание славного сената. Но я не могу поступить иначе, – Макрон глубоко вздохнул. На язык ему просились слова некрасивые, тяжеловесные. Но он вспомнил, что здесь следует придерживаться ритуала. – Досточтимые отцы, моя благодарность императору и вам безгранична. И если я что-нибудь сделал для родины, так это было сделано по вашему желанию и желанию императора. Я счастлив, что пользуюсь доверием императора и вашим… Но я не достоин такого возвеличивания.

Поэтому я должен отказаться от чести, которую вы мне хотите оказать, я должен, я не могу – ну, это не годится, уважаемые отцы, согласитесь, что это не годится.

Сенаторы подняли головы в изумлении. Что бы это могло означать? Раньше Сеян сам себе организовывал почести; его статуи стояли в храмах по всей Италии и даже в провинциях, а этот бывший раб и центурион, вознесенный сегодня так же высоко, как и Сеян, отказывается от этого! Какое постыдное лицемерие! Он хочет, чтобы его заставили принять награду! И вот уже раздаются голоса, которые уговаривают его. которые доказывают ему. Однако Макрон продолжает дальше:

– Разве это возможно, чтобы мое изображение, уважаемые сенаторы, стояло в одном ряду с богом Марсом, божественным Августом и нашим любимым императором? Кто я по сравнению с ними? Моя статуя здесь? В храме? Нет, нет! Это невозможно…

Едва Макрон замолчал, как вскочил, насколько позволял живот, Гатерий Агриппа и начал призывать:

– Послушай, славный сенат. Послушайте, друзья, вот она скромность! Я преклоняюсь перед тобой, великий, великий Макрон!

Сенаторы встали все до единого. По храму Марса Мстителя пронесся гул ликования и громоподобные аплодисменты, невиданные, неслыханные.

– Великий, великий Макрон!

И тогда скромный великан поднял руку и заявил, что отцы отечества были приглашены сюда для более важных дел, чем чествование дня рождения рядового солдата. Нашим дипломатам удалось предотвратить войну с Парфией.

Это большой успех. И немалая заслуга в этом принадлежит помощнику легата Вителлия, Луцию Геминию Куриону, которого Макрон пригласил, чтобы он сделал сообщение сенату об этом знаменательном событии и о положении в сирийской провинции.

Свет, лившийся сверху, озарял голые черепа сенаторов, искажая заплывшие жиром лица. Взгляд, брошенный на них, усилил волнение Луция и его страх.

Он вышел, приветствуя вытянутой правой рукой бога, Тиберия, Калигулу и сенат, и начал свою речь.

Глава 19

– Отцы сенаторы! Многие края прошел я, высадившись три года назад в Пергаме на азийской земле.

Через Вифинию и Понт, через Галатию, Каппадокию и Киликию до самой Палестинской Кесарии пронес меня мой конь, и дух мой возрадовался тому, что увидели глаза.

Во всей этой части света господствует Рим. Дороги окаймлены римскими мильными столбами, и повсюду стоят серебряные орлы его легионов, соседствуя с изображениями божественного Августа. Беспредельна Римская империя, бесконечно многообразно разноплеменное и пестрое ее население и удивительны края, чья экзотическая красота оставляет впечатление глубокое…

Сосед Гатерия Агриппы слегка наклонился и ехидно заметил:

– Я ожидал донесения солдата. А тут. смотри-ка, – новый Катулл.

Сплошная лирика. Интересно, когда про Лесбию начнется.

Но, увидев, что Гатерий внимательно слушает, испуганно поднял брови, выпрямился и, поглаживая изнеженными пальцами складки тоги, уставился мутными глазами на оратора.

– Куда бы ни пришел римский солдат, повсюду он несет с собою римский образ жизни, римские обычаи, принципы римской гуманности, которыми гордится наша империя.

Тут Макрон с удовольствием бы расхохотался. Нельзя. До чего противны бритые щеки, в бороде можно спрятать не только усмешку, но и ругательство.

Насчет гуманности у Луция хорошо вышло. И как внушительно он это сказал!

Богоравные помалкивают и слушают. Императорские прихвостни, однако, в восторге. И второй, меньший лагерь сенаторов ведь тоже в восторге: и Курион, и Ульпий, и Бибиен, и Вилан, и еще, и еще. Эти, конечно, из-за того, что Луций их племени. Слушают и кивают. Замечательный малый, хорошо выбрала Валерия. Из этого выйдет толк. Особенно если я, будущий тесть, его подтолкну. При слове "тесть" Макрон, еле заметно ухмыльнувшись, поглядел на Сервия.

Калигула весь напрягся, наклонил голову, лицо его нервно подергивалось.

Луций говорил о том, что было больным местом римского владычества. У империи на Востоке – ахиллесова пята: Парфянское царство.

Почти триста лет со времен первой войны с Карфагеном на обломках огромной империи Александра Македонского растет держава великого царя, как называют правителя парфян. Ее столица, до недавнего времени безвестный Ктесифон, растет и процветает и стремится догнать не только Александрию, но и Рим. Великий царь парфян Артабан возгордился своими военными успехами. Варвар возвысился над варварами и в стремлении стать вторым Македонским своей надменностью и алчностью угрожает народам на западной границе, а они дружественно расположены к Риму. И вот когда ему захотелось покорить Армению и он посадил на армянский трон своего старшего сына Арсака, вмешался император Тиберий. О, хитрая политика сильнее золота и сотен вооруженных до зубов легионов. Император отправил в восточные провинции фраата, сына бывшего царя. Но Фраат, усвоивший римские нравы за время пребывания в Вечном городе, высадившись на сирийскую землю, пренебрег ими, вскоре заболел и умер. Тогда Тиберий избрал в соперники Артабану – Тиридата, происходившего от той же ветви, что и Фраат. Таким образом, варвары, восстанавливаемые друг против друга дипломатическими уловками Рима, сами себя уничтожали и истребляли. Рим хотел избежать войны с великим парфянским царем. И римская политика достигает этого тем, что великого превращает в малого.

О, Луций – дипломат. Он лишь намеками говорит о методах борьбы. Все, однако, понимают, о чем идет речь: Рим стравливает соседей с Артабаном, восстанавливает против царя его собственных родичей, у Рима есть свои люди и в самом царском дворце в Ктесифоне, с помощью золота Рим вербует прислужников Арсака.

Сложная политическая ситуация, полная интриг и непредвиденных конфликтов, благодаря словам Луция обретает ясную и вразумительную форму.

Рим, который когда-то покорил мир силой, ныне стремится его удержать в своих руках хитрой дипломатией и тактикой. Ее направление определил сам император и его приспешник Макрон. Именно в духе этой политики действовал легат Вителлий и его люди.

Старый сенатор Ульпий слушает сына Сервия со все возрастающей неприязнью. Умный малый, спору нет. Но вяжется ли его хитрость со старинными римскими добродетелями? С республиканской демократией? Насилие, интриги, обман. Ульпий всегда был против таких методов. Отвратительны они ему и теперь. Он слушал и хмурился.

Луций был нарочито скромен, обнажая перед сенатом коварные уловки, при помощи которых велась сначала тайная война против Артабана. Сенаторы знают Вителлия. Как? Неужели этот старый распутник сумел устроить такую западню царю парфян?

Речь часто прерывалась вопросами. И теперь поднялось несколько рук.

Луций смолк. Консул Понтий предоставляет слово.

– Кто склонил сарматов и альбанов вступить в союз с иберийцами? – спрашивает Луция сенатор Менол.

– Наместник Вителлий, – произносит Луций, и голос его звучит несколько смущенно.

– Это Вителлий выдумал план, предопределивший поражение войск, которые вел Ород, сын Артабана! – восклицает Авиола, которому известна правда.

Луций смущенно молчит.

– Вителлий? – резко переспросил Макрон, разгадавший честолюбивую игру Луция и намеренно ему подыгрывая.

– Нет, – произнес Луций с робостью, в которой слышалось горячее желание дальнейших расспросов.

– Так кто же? Говори! – бросил решительно Макрон.