Калигула или После нас хоть потоп - Томан Йозеф - Страница 39

Впервые обратится к собранию, которое вместе с императором правит всем цивилизованным миром. Хорошо ли он выступит? Не испортит ли – неопытный – свою первую публичную речь перед сенатом? Внимательно ли его будут слушать? Понравится ли его выступление, которое он так заботливо приготовил с помощью отца?

Луций взволнованно дышал, идя рядом с отцом по портику. Вы только посмотрите, те, кто с высоты своего величия и сенаторского звания раньше едва отвечал на его приветствия, сегодня дружески кивают ему и подставляют щеки для поцелуя. Сенатор, который перед отъездом Луция на Восток едва удостаивал его горделивой усмешкой, теперь раболепствует перед ним и называет его надеждой Рима. Какой поворот!

Луций отыскивает глазами знакомых, главным образом тех, которые являются сообщниками его отца! Он видит строгое, аскетическое лицо сенатора Ульпия, видит в окружении республиканцев четко вылепленное лицо Пизона, замечает женственное, но жестокое лицо Бибиена. Увидел он и Сенеку, окруженного толпой внимательно слушающих поклонников. Какое впечатление произведет на него моя речь? Когда Луций составлял ее, выслушивая советы отца, он заботился о том, чтобы быть лояльным в отношении императора, а не рабски преданным и незаметно, но постоянно превозносить сенат, сенат, сенат. Заметят ли это сторонники отца? Оценят ли его стремление? А что скажет Калигула? А Макрон?

Голос отца прервал его мысли:

– Что с тобой случилось, мой дорогой?

Вопрос был обращен к Авиоле, который вошел весь красный со злой складкой у толстых губ.

– Эти собаки! Эти проклятые собаки! Гнусные варвары! Ты только посуди.

У меня сбежало пять рабов. В ту ночь, когда меня этот негодяй Фабий выманил – ну да ты знаешь. Они оглушили стражника, сделали подкоп под стеной в саду и сбежали…

– Они что-нибудь украли?

– Ничего. Но сбежали. И другие им, конечно, помогали. Бунт рабов в моем дворце! Представь себе, Сервий. эту дерзость. Одного мы схватили…

Авиола вытер платком пот с затылка и продолжал, обнажая широкие желтые зубы:

– Я приказал его распять на кресте. Двадцати негодяям я для острастки приказал отрубить головы, а триста высечь до полусмерти.

– Правильно, – согласился Сервий. – Жестоко наказывать за бунт справедливо.

Авиола отдувался:

– Потерять двадцать пять рабов. Даже если считать только по пятьсот сестерциев. Уйма денег. Я не могу прийти в себя. О боги, сжальтесь надо мной!

Луций с отвращением посмотрел на заплывшее лицо Авиолы. У него не менее трехсот миллионов, а он жалуется так, словно потерял все. Скряга. Почему люди так жаждут золота? Бережливость и рачительность относятся к старым римским добродетелям…

В эту минуту Сервий и толстый Авиола поклонились еще более толстому, ласково улыбающемуся мужчине. Луций тотчас узнал его. Сенатор Гатерий Агриппа. О нем болтают, что он доносчик. Однако ни у кого нет против него улик. Агриппа пронес свой огромный живот дальше. Обоих сенаторов пронзила одна и та же мысль: возможно, однажды он выдаст и меня? Надо быть начеку!

Удар в медный диск. Второй. Третий.

Сенаторы входили под своды храма и медленно шли к своим креслам, величественные и белые.

Напротив стояли три мраморные статуи. Слева – божественный Октавиан Август, посредине – бог войны Марс Мститель и справа – Тиберий. Рядом со статуей Тиберия сели наследник Калигула, Макрон и оба консула – Гней Ацерроний и Гай Понтий.

Луций стоял среди эдилов, квесторов и судей за креслами сенаторов.

Увидев Калигулу, он побледнел. Вспомнил, что Калигула никогда не любил его, что завидовал его успехам на гипподроме и стадионе. Он тоже будет слушать речь Луция. Как он ее расценит? А может быть, осудит? Дыхание с хрипом вырывалось из груди Луция.

К жертвеннику подошел понтифик и гаруспики. Убитого барана облили духами. Гаруспики выкрикивали радостные предзнаменования, прочитанные по внутренностям животного. Баран был предан огню. засыпан травами, и ароматный дым поднимался к сводам храма, освещаемым мерцающим пламенем факелов.

Спасибо вам, боги, за прекращение войны, за сохранение мира!

Ликование сенаторов наполовину было фальшивым. Война для них. тайных членов монополий, – один из доходнейших источников прибыли. Но сегодня полагалось изображать восторг по поводу мира.

Заседание открыл консул Гай Понтий. Он приветствовал наследника Гая Цезаря, который встал и под аплодисменты обнял Макрона, первым поздравив его с пятидесятилетием, аплодисменты усилились, потом его обняли оба консула. Макрон, одетый в походную форму префекта преторианцев, расставив ноги, как главнокомандующий на поле боя, остался стоять.

Консул Понтий предоставил слово сенатору Рупертилию. Тот поднялся и голосом, дрожащим от волнения, поздравил Макрона от имени сената. Обнял его и уселся в кресло, демонстративно изображая волнение, как и те пятьсот девяносто девять остальных, которые поднятой рукой приветствовали Макрона.Потом выступил сенатор Менол и прочитал письмо императора.

За эти одиннадцать лет, что император покинул Рим и в одиночестве гнил на Капри, сенат уже привык к его письмам. Не было, как говорится, ни одного заседания сената, чтобы к нему не было обращено письмо Тиберия. Это были письма, полные зрелой мудрости, иногда ласково укоряющие опрометчивого льстеца, иногда настойчиво требующие наказания изменника родины, иногда иронически подсмеивающиеся над малодушием крупных сановников.

Сегодняшнее письмо вызвало огромный интерес, так как в Риме упорно шепчутся, что император при смерти, а из письма многое можно узнать, даже если человек не видит написанного. Кроме того. император пишет сенату о своем преемнике, а это также может кое-что раскрыть.

От всей души я и вы, уважаемые отцы, должны благодарить бессмертных богов за то, что нам, смертным, которым они доверили власть над большей частью света, они даровали Гнея Невия Сертория Макрона. Какое чувство утешения, я бы даже сказал избавления, я испытал, когда после устранения изменника Сеяна мог передать командование преторианцами и заботу о государстве в руки мужа такого честного, достойного уважения и справедливого, каким является мой Макрон. И сегодня, когда благодаря заслугам многих мудрых сынов Рима удалось предотвратить угрозу войны с парфянами, основная наша благодарность должна быть принесена Невию Макрону.

Статуи полубогов в креслах зашевелились, холеные руки взметнулись к прослезившимся глазам. Голосом, в котором звучали подобострастие и торжественность, Менол продолжал читать дальше слова похвалы.

И поэтому я думаю, отцы отечества, что будет справедливо, если сей великий муж будет отмечен по заслугам в эту торжественную минуту. Я передаю вам свой совет, скорее, это можно было бы назвать просьбой старика, который не очень избалован судьбой, предначертанной ему Парками, и на старости лет радуется такой драгоценной дружбе: чтобы вы в храме Марса Мстителя, где в этот момент вы слушаете мои слова, рядом с моей статуей поставили статую Невия Макрона…

На мгновение воцарилась тишина. Потом храм содрогнулся от аплодисментов, шестьсот оживших статуй полубогов поднялись, зааплодировали и закричали:

– Да здравствует Невий Макрон!

У сенаторов, высшей знати государства, руки сводило от отвращения, что они должны прославлять погонщика волов. Но это было необходимо.

Луций огляделся. Аплодировали все. Уважение? Почтение? Страх? Многие старались изо всех сил, желая обратить на себя внимание. Луций наблюдал: аплодировали и Сервий и Ульпий. Аплодировал Сенека. Луций ничего не мог прочесть на его лице. Оно было спокойным, с застывшей улыбкой. Сенаторы старались удержать восторженное состояние как можно дольше.

Первым сел Ульпий, за ним Сенека. Когда овация смолкла, Менол произнес:

– Ваши аплодисменты, которыми вы встретили предложение императора, чтобы сенат и народ римский за заслуги перед родиной поставили в этом храме статую Макрона, являются доказательством вашего согласия.