Калигула или После нас хоть потоп - Томан Йозеф - Страница 120

Орудие власти. Зародыш славы. Семя. из которого вырастет триумф. Меч он не размазывал и любовался его формой и красками. Зеленый сверху, у рукояти.

Клинок синий, закаленный. Кончик красный. Все верно. Так тому и быть.

Он громко засмеялся. Рабы застыли на месте. Император хлопнул в ладоши.

К нему подбежали двое мускулистых бальнеаторов и осторожно помогли ему выбраться из ванны. В полированных стенах из черного мрамора отражались тела рабов и императора.

Калигула рассматривал себя в этом мраморном зеркале. Он оглядел свои тонкие ноги и отвисший, худой живот. Как я исхудал от болезни! Вот уже пятый месяц, как встал, а все не могу поправиться. Это они, проклятые собаки, мне подсунули. Коварные отравители.

Массажисты меж тем разминали императорское тело и умащали его благовониями.

"Но я поступил с ними как полагается, – продолжал размышлять император. – Кассий Херея, надежнейший из моих людей, приглядывает теперь за поварами, пробует кушанья и напитки. Однако существует ли бог, который может поручиться за то. что какой-нибудь негодяй не замышляет опять против меня худого?" Он задумчиво разглядывал массажистов, у которых с шеи свисали на золотых цепочках алебастровые флакончики с маслом. Из-за полуоткрытого занавеса был виден вестиарий. Там рабыни брызгали духами его тунику и приготовляли снадобье для удаления волос. "Кто из них? Кто? Даже я, обладающий высшей властью, бессилен против интриг". Император вздрогнул. Рабы боязливо покосились на него: может быть, они слишком сильно сжали эти дряблые мускулы? Или наоборот?

На рабынях с Ахайских островов были только прозрачные паллы и розовые венки на черных волосах. С помощью венецианского снадобья они удаляли ему волосы под мышками. Взгляд императора упал на лицо рабыни. Она красивее Лоллии Павлины и Параллиды, но у нее худые бедра. Неожиданная мысль сверкнула в голове: ведь и эта может спрятать иглу под пеплумом. Иглы Довольно, если вонзить ее прямо в сердце.

"Мне двадцать пять с половиной лет. Тиберий дожил почти до восьмидесяти. Сколько проживу я? Тиберий Дрожал от страха перед убийцами.

Вот как. Теперь и я дрожу. Но Тиберия все ненавидели. Меня народ любит. И патриции меня любят. Я дал им то, чего они не могли получить от скряги Тиберия. Теперь они живут, как на небесах, и все-таки эти двое хотели меня отравить. Энния, сука эдакая!"

Он ни с того ни с сего ударил по лицу склонившуюся над ним рабыню. Она не вскрикнула. Молча вытерла покрывалом кровь с рассеченной губы и продолжала осторожно выдергивать рыжую императорскую щетину. Потом началась долгая возня с его прической. Тревожные мысли не давали покоя императору.

"И все-таки они хотели меня отравить. А теперь, когда пришлось снова ввести налоги, чтобы были средства на игры, находятся бездельники, которые пишут обо мне на стенах всякие мерзости! Позакрывать что ли опять цирки и амфитеатры? Но что такое Рим без состязаний, без гладиаторских боев, без звериного рева? Без пиров и наслаждений? Провинциальный городок, улицы которого завалены отбросами, в котором даже благородные люди спят ночь напролет! Рим – это царь городов. Риму нужен свой фараон. Фараон был богом. Неприкосновенным, священным. Таким должен быть и император римский.

По нему будет судить мир обо всей Римской империи. И поэтому я должен стать Солнцем, богом Ра! И даже выше египетского бога, потому что Римская империя выше всего на свете!"

Когда рабыни собрали в складки императорскую тогу, его туалет был закончен. Он вышел в перистиль дворца, чтобы подышать свежим воздухом.

Аромат духов тянулся вслед за ним.

Когда-то Тиберий приказал между колоннами портика поставить статуи римских героев и консулов. Калигула шел мимо этой шпалеры и одно за другим разглядывал лица.

Сципион, Марий, Цинна, Сулла, Помпей, Красе, Цезарь, Антоний. Менений Агриппа, Октавиан Август, Германик, Тиберий. Могущественная власть, уничтожение противников мечом и коварством, расширение империи, победоносное сражение, триумф.

Ум, хитрость, твердость, жестокость, насилие.

Сила, сила, сила. И в довершение всего – слава.

Все они на вечные времена остались в памяти людей. Чем прославлю себя я? Кем я войду в историю?

Мысли его блуждали. И вдруг он вспомнил, как прабабка Ливия рассказывала, что Менений Агриппа посоветовал Августу, когда тот достраивал Пантеон, прокопать канал через Истм в Элладе. О. это было бы гениально! А Тиберий однажды, когда лихорадка напала на Рим, сказал, что прикажет осушить Помптинские болота – рассадник малярии. Тоже дело великое. Тиберий говорил еще и о том. что необходимо расширить русло Тибра и превратить Остию. в большой морской порт. Что, если я?.. Этим можно перещеголять разом и Августа и Тиберия! Ярче всех имен воссияет в веках имя Гая Цезаря!

Тут он вспомнил, что эрарий совершенно пуст, а фиск почти истощен. Вот и твори великие дела, когда в кармане ни асса. Он нахмурился. Вот она, благодарность за щедрость правителя! Народ наживается, а у императора скоро на благовония денег не хватит, но экономить я не буду. Надо искать новый источник доходов. Но где? Авиола прав: Риму нужны новые провинции!

Этот путь приведет к славе и богатству, каких еще мир не видывал.

И я добьюсь этого. Боги благосклонны ко мне! Я все могу. Я повелитель мира! Только вот пустая казна меня бесит. Но мне все позволено! Отобрать золото у тех. у кого оно есть, – мое святое право, потому что золото нужно мне для блага народа. Он хитро усмехнулся: если просто взять, эти золотые ослы завопят: воровство, грабеж. Но если я их обыграю, они и пикнуть не посмеют! А потом, ведь я задумал великие дела: Истм, болота, водопровод, Остия…

Через минуту Кассий Херея уже мчался верхом лично пригласить нескольких богатейших сенаторов к императору – на небольшой ужин и для игры в кости.

Калигула расхаживал по перистилю среди статуй диктаторов и величайших сынов Рима. Его взволновали собственные замыслы. Он был опьянен призраком славы. Но превыше всего, превыше всех великих дел была для него старая мечта: триумф. Покорить эту таинственную, недоступную задунайскую землю и сделать ее римской провинцией!

Величайший триумф всех времен!

Некоторое время император забавлялся, представляя себе, что это будет за зрелище. Он сам, триумфатор, за ним – тысячи пленников, сотни повозок, груженных военной добычей, звери, украшающие триумфальное шествие. Он на золотой колеснице, запряженной двенадцатью укрощенными пантерами, в одежде фараона.

Калигула вспомнил Египет, где был мальчиком вместе с отцом. Египет он всегда любил больше, чем Италию. Яркую и страстную Александрию – больше, чем Рим; Изиду почитал превыше Юноны, Минервы и Венеры. С каким ликованием приветствовала тогда Александрия Германика! Рим холоден, в нем нет фантазии, вдохновения. Я перенесу свою резиденцию из Рима в Александрию. Я сделаю Александрию столицей мира. И там отпраздную триумф! Великий жрец храма Сераписа возложит на мою голову синюю корону и золотую повязку со змеиной головой и сверкающими бриллиантами.

Тем временем сумрак окутал перистиль. Тень от статуи Цезаря упала перед Калигулой в тот момент, когда Кассий Херея сообщил, что приглашенные сенаторы ожидают своего императора. Он перешагнул тень, как некогда Цезарь Рубикон, и усмехнулся: сегодня и я позабавлюсь игрой в кости. Калигула оставил гостей дожидаться его в триклинии и зашел к своей супруге Лоллии Павлине, которая сменила изгнанную Ливию Орестиллу. Попросил ее разделить ужин с ним и избранными сенаторами.

Она отнекивалась. Ей будет скучно. Единственная женщина среди древних стариков. Игра в кости? Но ведь Гаю известно, что это ее никогда не интересовало. Однако, заметив, что император нахмурился, вздохнула и позвала рабынь, велела одеть себя.

Сенаторы ждали. На одутловатых лицах было написано спокойствие, но руки в складках тоги, где были спрятаны набитые золотом мешочки, двигались беспокойно. Медленно, совсем медленно, но неудержимо закрадывался в сердца страх. Немного иной, чем при Тиберии. Менее определенный, напоминающий ощущение человека, который в темноте гладит мягкую шерсть и не знает, кошка это или тигр.