Калигула или После нас хоть потоп - Томан Йозеф - Страница 119

– Не очень-то меня подкалывай, Бальб. – засмеялся Фабий. – Мои "Пекари" мне чуть было не стоили жизни. А ведь это были всего-навсего бедные пекари и несчастный эдил. Если б я тронул повыше…

– Нет! Нет! Этого ты не смеешь делать! – закричала Квирина. – Ничего ему не говори, дядя!

На дворе раздались шаги. Бальб открыл, в дверях стоял Апеллес.

– Ты был у императора? – вскочил Фабий.

– Я иду от него.

– Рассказывай скорее, что было!

Квирина усадила гостя и принялась готовить ужин.

– Не буду тебя томить, Фабий. Все получилось удачнее, чем я ожидал.

– Слава тебе, братец! – обнял его Фабий.

– Это не моя заслуга. Я, ты это сам знаешь, всегда говорю все прямо.

Когда-то, я бы сказал, Калигула меня за это уважал. Теперь такие вещи не имеют значения. Это заслуга Мнестера, а не моя. Ему удалось так здорово подлизаться и выдать пару таких комплиментов… За всю свою жизнь подобного зрелища не видывал! Представь себе: "Государь, в твоем городе отсутствует театр, и этот город, как драгоценный камень, лишенный блеска, – ораторствовал Мнестер. – Такого театра, как наш римский, не имел ни один восточный монарх… Он придаст твоей великой личности блеск, театр увеличит славу императора, театр поднимет тебя на недосягаемые вершины – не упускай этого случая, мой цезарь…"

– Ну и лисица, этот Мнестер! – засмеялась Квирина.

– А что тот? – настаивал Фабий.

– А он, вообразите, сказал, охваченный приступом самолюбования: "Вы оба мои дорогие друзья. Могу ли я не послушать вас? Я предоставил народу возможность любоваться искусством гладиаторов и возниц, в котором им отказывал Тиберий. Предоставляю им возможность познакомиться и с вашим искусством!"

– Слава, слава! – Фабий, Квирина и Бальб ликовали.

Апеллес рассказывал дальше:

– Он пригласил нас к столу. А что, говорит, вы Риму покажете? Я начал с Эсхила и Софокла. Он нахмурил брови. Минуту молчал, потом усмехнулся приветливо: "Ах ты эллинист! Рим в тысячу раз выше твоей излюбленной Эллады. Держись за землю Рима!" – Он пил и посматривал на потолок:

– "У Рима тоже есть свои старые трагики – Андроник, Гней Невий, Пакувий. О боги! – засмеялся он, – ведь и мои предшественники, Гай Юлий Цезарь, Август и Тиберий, пытались писать трагедии! В этом я им подражать не буду.

Играйте римские трагедии, друзья: Руфуса, Овидия, Сенеку! Нет, Сенеку не надо! Его пьесы мне не нравятся. Что-нибудь новое! Покажите новую трагедию! Это было бы здорово. Но только кто ее для вас напишет…" Потом он нас отпустил и мы откланялись.

– Римскую трагедию, – задумчиво повторил Фабий. – Старые слишком бедны. А где взять новую?

Он рассказал Апеллесу о пьесе, которую обещал для него написать Федр: хищные животные в качестве зрителей. Апеллес был в восторге, но Фабий махнул рукой: кто знает, напишет ли он это на самом деле? И когда? И кроме того, ведь это не трагедия…

– Я думаю, что мы должны сыграть какую-нибудь легкую вещь – фарс. мим, – размышлял Апеллес. – Хоть что-нибудь. Ради денег…

С этим Фабий согласился. Они долго советовались, размышляли.

Солнце садилось за Яникул. Снаружи доносился гул, топот толпы. Квирина выбежала. Она увидела, что весь их квартал поднялся на ноги.

– Что случилось?

– Мы идем на форум! Император отдал приказ с завтрашнего дня повысить цены на муку и хлеб! Гром его разрази!

Квирина вернулась с этим сообщением. Наступила тишина.

Потом Фабий сказал:

– Месяц назад – налог с заработка, и больше, чем при Тиберии! Сегодня – повышение цен на хлеб…

Бальб постукивал напильником по корке хлеба:

– Вот получили своего драгоценного! Разве я не говорил еще в марте: повремените со своими восторгами?

– Ты был прав, Бальб!

– А какие идеи ему приходят в голову, люди добрые! – продолжал Бальб.

– Придумал себе новую прическу, которую, кроме него, никто не имеет права носить и которая, говорят, укладывается тремя парикмахерами в течение четырех часов. Каждый день купается в арабских духах. Флакон такого зловония, величиной с мой палец, стоит десять тысяч сестерциев. Для своего коня Инцитата он приказал построить конюшню – пол и стены из мрамора и золотая кормушка. – Бальб разозлился. – И ради таких безобразий он повышает цены на хлеб!

– А может быть, снова вытащить "Пекарей", Апеллес? – предложил Фабий.

Апеллес махнул рукой:

– Нет, это не дело. Калигула не Тиберий, братец!

Фабий переводил взгляд с одного на другого:

– Но теперь я буду умнее. Я лучше все замаскирую. Люди! У меня язык чешется! Губы горят! Ничего не бойся, Апеллес. Пьеса будет. И какая! Вот увидишь!

Апеллес встал:

– Ах ты забияка! Снова хочешь положить голову на плаху? Пусть хранят тебя боги! Но я пойду с тобой, Фабий! Ты знаешь это. – И, памятуя, что император отдает предпочтение цирку, а не театру, Апеллес весело продекламировал:

– Отлично! – захлопал Бальб.

Квирина тоже развеселилась. Она приняла театральную позу и, вытянув руку, пропела:

Фабий и Апеллес подбросили ее вверх. Апеллес кричал:

– Вверх на Пегасе с маленькой римской Сафо!

– Слава тебе, моя девочка, – ликовал Фабий. – Ты так мне нравишься!

– Мы растем словно грибы после дождя! Нас уже трое. Через час нас будет двадцать, – смеялся Апеллес.

– А этого достаточно и для большой трагедии, – сказал Фабий.

Апеллес прощался:

– Я должен вас покинуть. Я иду в термы Агриппы послушать Сенеку. Он будет сегодня говорить о спокойствии души…

Безудержный хохот Бальба прервал его речь:

– Этот Сенека, гром и молния, знает толк в шутке! Где-то наверху творится что-то невообразимое, наша безумная жизнь в тупике, весь Рим – само смятение. Что будет и как будет? Мы дрожим, не зная, что завтра нам свалится на голову, а он морочит голову своим душевным покоем! О люди! Я лопну со смеху!

Фабий закружил Квирину и закричал:

– Собирайтесь в театр, римляне! Фарс – наша жизнь! – И добавил вслед уходящему Апеллесу:

– Спроси этого шутника Сенеку, не присоединится ли он к нам?

Глава 49

Словно тени, быстро и беззвучно двигались рабы в бане императорского дворца. Император лежал в небольшом порфировом бассейне, наполненном наполовину водой, а наполовину арабскими благовониями. Вино он любил неразбавленное, но запахи ему нравилось смешивать. Император менял их ежедневно. Сегодня он купался в гвоздике и лаванде с легкой примесью нардового масла. Терпидарий весь пропитался ароматами, они проникали и в соседние помещения. Император разглядывал радужные масляные пятна на поверхности воды и забавлялся ими. Он тыкал в них пальцем, отчего пятна меняли форму, и гадал, что они могут обозначать. Император кое-что смыслил в предсказаниях: ведь еще в юности его сделали авгуром и искушенные птицегадатели учили его предсказывать будущее по полету птиц. Правда, масляных пятен на воде это не касалось. Но ничего, можно попробовать.

Легкое прикосновение – и масляное пятно превратилось в диск. Солнце.

Розовое, фиолетовое, зеленоватое, желтое. Четырехцветный лик Гелиоса.

Теперь овал. Яйцо. Человеческая голова. Немного не правильной формы, шишковатая. "У тебя голова шишковатая. Что-то из нее будет, когда ты вырастешь?" – говаривала мать Калигулы Агриппина, моя ему голову. И Тиберий вечно с этим приставал. Он размазал пальцем овал. Возник новый круг. Колесо квадриги. Золотой. В одном месте круг разрывался. Теперь он напоминает венок героя. Но и удавку палача тоже. Он размазал петлю, появилось новое пятно в форме креста с короткой перекладиной сверху. Меч.