Игра в марблс - Ахерн Сесилия - Страница 24

Я рассмеялся:

– Мишель?

– Говорит, ее дружок вдруг поднялся и вышел из церкви, она видела, как он выходил перед тем, как она вошла при всем параде.

Я скривился:

– Жестоко.

– Все девчонки в туалете, пытаются привести в порядок ее макияж.

Я снова скривился. Но Энгюса слушал не слишком внимательно, больше перебирал в уме, что собирался сказать. Правильные слова в правильном месте.

– Энгюс, ты речь не забыл?

– Ага, она при мне. – Он вытащил из кармана несколько листков, больше, чем я рад был бы видеть, гордо помахал у меня перед носом. – Все лето сочинял. Поговорил кое с кем из твоих школьных дружков. Помнишь Лэмпи? Он рассказал мне пару историй.

Тут-то я понял, почему Лэмпи после церковной службы вздумал передо мной извиняться.

Энгюс засунул бумаги обратно в карман и похлопал сверху, проверяя, все ли на месте.

– Ну ладно… только учти, что… это… семья Джины и ее друзья… они, ну… они не такие, как мы.

Это были не те слова – я понял сразу, как только они вылетели у меня изо рта. Понял по выражению лица Энгюса. Это и так било в нос, что они не как мы. Это мы весь день могли наблюдать. Вели себя тише, чем мы. Не перемежали слова бранью. Вообще какими-то другими словами объяснялись.

Я попытался отыграть:

– В смысле, не совсем такие, как мы. Понимаешь? Юмор у них другой. Мы, Боггсы и Дойлы, шутим по-своему. Вот и я хотел тебя попросить: ты со своей речью полегче. Понимаешь меня? Бабушка с дедушкой у Джины уже старенькие. Очень верующие, на хрен, понимаешь?

Он понял. Он смотрел на меня с глубочайшим презрением. В прошлый раз, когда он так на меня глянул, за этим последовал удар головой.

– Разумеется, – преспокойно сказал он. Оглядел меня с ног до головы, будто впервые видел, будто перед ним не родной брат стоит в лужице мочи. – Удачи, Фергюс. – С тем он вышел из туалета, предоставив мне чувствовать себя полным дерьмом.

Речь он произнес наискучнейшую. Самую убийственно скучную речь за всю историю свадеб. Ни одной шуточки, все строго формально. Он так и не сунул руку в карман за той речью, за теми написанными от руки страницами, над которыми, я знаю, корпел не одну неделю и, должно быть, репетировал по ночам. Вместо этого формальная, нудная речь. Без чувств. Без любви. С тем же успехом я мог бы пригласить любого парня с улицы. И это, наверное, Энгюс и хотел мне показать: чужой человек, который меня вовсе не знает, устроил бы меня больше.

Мать Джины, семейный доктор и семейный священник были в полном восторге от этой речи.

Мама надела тот самый наряд, в котором была на свадьбе Энгюса. Что-то другое надевала на свадьбу Дункана несколько месяцев тому назад, а ради меня снова надела то платье – зеленое как горошина, цельнокроеное платье, накидка, туфли на низком каблуке. Яркая заколка в волосах. Нарядная брошь – ее папа подарил, я помню. Брошка из Тары, с зелеными камнями. Она «сделала себе лицо» – пудра, от которой она кажется слишком бледной, красная помада испачкала зубы. Танцевать она не стала. На свадьбе Энгюса она танцевала всю ночь напролет. Они с Мэтти выдали настоящий джайв, впервые в жизни я видел, чтобы они тискались. Со свадьбы Дункана нам ее пришлось нести на руках. А тут она сидит, спина напряжена, нетронутый стаканчик бренди перед ней – хотел бы я знать, что Энгюс ей сказал. Мэтти смотрит, как танцуют молодые женщины, и облизывается, словно выбирая блюдо в меню. Мама с Мэтти одни остались за круглым столом. Братья вместе с женами ушли рано, Энгюс первым. Видимо, он рассказал им, о чем я его попросил. Попросил не быть Боггсом, притвориться другим. Ведь именно это я ему сказал, это имел в виду, не отвертишься.

Ну и ладно. Без них мне спокойнее. Никто не бросится через всю комнату и не сметет со стола посуду оттого лишь, что ему померещился пренебрежительный взгляд или угрожающий тон.

Я подошел к маме, сел рядом с ней, заговорил. И вдруг посреди разговора она с размаху ударила меня по щеке.

– Мама… за что? – Я схватился за горящую щеку, огляделся по сторонам – кто это видел? Слишком много кто.

– Ты не он.

– Что? – Сердце застучало. – О чем ты?

Она снова ударила меня. По той же щеке.

– Ты не он, – повторила она.

И так странно посмотрела на меня.

– Пошли. – Она бросила свою сумочку Мэтти, и он тут же вскочил, отвел глаза от девушек, втянул язык обратно в рот. – Мы уходим.

Вся моя семья ушла еще до полуночи.

– Им далеко добираться, – сказала мне теща из вежливости, чтобы я не огорчался, но не очень помогло.

Я говорил себе: наплевать, зато можно сколько угодно танцевать, можно болтать с людьми, можно расслабиться, когда их тут нет. Я крепкий парень, непобедимый, неразбиваемый стальной биток.

15

«Сотни»

Она никогда в жизни не делала массаж, так что в Венеции, как только мы зарегистрировались в гостинице, она тут же ринулась в спа. Она так и светилась от волнения, я видел: девочка наконец-то почувствовала себя взрослой. Мы поженились накануне и еще не успели переспать, вечеринка продолжалась до трех часов ночи, хотя все Боггсы и Дойлы свалили рано, – и веселье еще продолжалось, когда мы тоже ушли, рухнули на постель, а час спустя поднялись, чтобы успеть на рейс в шесть утра. Не было времени для секса, тем более в первый раз – в первый раз для нее, разумеется, не для меня. Сидя на двуспальной кровати, я подпрыгивал от нетерпения. Я ждал ее целый год, подожду еще часик, пока длится массаж. Джина почему-то думала, что я тоже девственник. Понятия не имею, откуда она это взяла, я никогда ей ничего подобного не говорил, но она выросла среди таких людей – соблюдающих все правила, – вот и вбила себе в голову, что я такой же. А я просто не стал ее разубеждать, мне же легче.

Я знаю, как я хочу проделать с ней это. В самый первый раз. Я уже все продумал. Я буду играть с ней в «сотни». Рисуете маленький круг на полу. Оба игрока бросают шарик в центр. Если оба попадут в центр или оба промахнутся, стреляют по новой. Но если попасть в центр удастся одному игроку, то он получает десять очков всякий раз, когда при следующих бросках шарик угодит в центр. Джина не носит бюстгальтер, он ей ни к чему, зато всегда надевает облегающий топ и брюки клеш. Не красится, на носу у нее веснушки, и на щеках, и на ключицах. Я собираюсь перецеловать их все. Многие из них мне уже довелось целовать. Первый, кто наберет сто очков, становится победителем, а проигравший отдает ему столько шариков, сколько договорились с самого начала, но в нашей игре – а мы будем запивать ее белым вином, потому что мы взрослые и мы супруги, – тот, кто не сумеет забросить шарик в центр, должен будет снять с себя что-то из одежды. Она никогда не играла в шарики, она будет все время проигрывать, но я тоже постараюсь мазать почаще, чтобы ее не спугнуть. К тому времени, как я наберу сотню, она уже будет совсем нагая. Нет, я понимаю, что этому не суждено случиться. Но эта мысль помогла мне продержаться весь год, пока я как джентльмен ждал свадьбы. Прежде я никогда не смешивал секс и марблс, но, хотя Джина засмеялась, когда я попытался рассказать ей про шарики, я очень хочу сделать это вместе с ней – вместе с моей женой.

Ради Джины стоило подождать. Она прекрасна, любой парень на моем месте поступил бы точно так же. Конечно, она слишком хороша для меня. Не для того меня, какого она знает, но для того, кто ей пока неизвестен. Она знает часть меня, мужчину, которого я создал за этот год. Он добр и обходителен, терпелив, вежлив, ко всему проявляет интерес. Он не считает набитыми дураками всех, с кем невеста его знакомит, он не спешит напиться, лишь бы не вести с ними пустой разговор. Быть таким парнем удобно, он умеет облегчить жизнь и мне, и себе. Но он – не я. Я старался как мог держать ее подальше от моего семейства, меня холодный пот прошибал, когда она болтала с моей мамой. Но мама бы ни о чем не проговорилась, она соображает, что к чему, она видела, что я не по себе сук рублю, но ей главное – лишь бы я женился, поставить галочку, еще один ее мальчик пристроен. С Энгюсом Джина только на свадьбе и познакомилась, он теперь живет в Ливерпуле и пусть там и остается, но Дункан, Томми, Бобби и Джо в небольших дозах приемлемы. Просто пусть думает, что мальчики вечно заняты, и все хорошо.