Вояж - Стил Даниэла - Страница 52

– По первости, конечно, не стоит бросаться с сместа в карьер, – услышала она. – Но не обманывайте себя всякими «еще разок», «последний раз», «последний укол»… Потому что это действительно может стать последним разом. Даже человек, никогда не поднимавший на вас руку, способен озвереть. Он плохой, Мэдди, гораздо хуже, чем вы думаете, он способен вас убить. Возможно, ему этого даже хочется, просто духу не хватает. Бегите оттуда, куда глаза глядят, пока он не собрался с духом. Он не любит вас. Ему на вас наплевать, вы ему безразличны, его любовь – всего лишь способ причинять вам боль. Этого он хочет, это и будет делать. Не надейтесь, он не изменится, разве что к худшему. Чем лучше будете вы, тем хуже будет становиться он. Вы в большой опасности.

На прощание Мэдди от души поблагодарила всех женщин в группе и в задумчивости возвращалась домой. Да, все это правда, ее муж тиран. Но по какой-то сумасшедшей причине ей хотелось, чтобы Джек перестал причинять ей боль, чтобы любил ее. Ей хотелось показать ему, как это делается, даже объяснить – пусть он перестанет ее мучить. Но открылась другая истина: он не перестанет, наоборот, будет мучить ее все безжалостнее. Даже если она считает, что любит его, ей придется от него уйти. Это был вопрос ее выживания.

Прежде чем вернуться домой, Мэдди позвонила Биллу и рассказала о занятии группы. Он обрадовался и уповал на то, что группа придаст ей сил и заставит действовать.

Казалось, Джек почуял угрозу. Когда Мэдди вернулась, он странно на нее посмотрел и спросил, где она была. Ей снова пришлось прибегнуть к версии заседания комиссии. Она даже рискнула и заикнулась о том, что инспектировала группу для женщин – жертв насилия, вызвавшую у нее большой интерес. Это привело Джека в бешенство.

– Представляю это стадо психованных дур! Не верю, что тебя отправили в такую клоаку!

Мэдди открыла было рот, чтобы что-то сказать в их оправдание, но вовремя спохватилась. Теперь она знала, что даже вскользь брошенное слово для нее крайне опасно, и больше не собиралась рисковать.

– Откуда этот самодовольный вид? – спросил он.

Мэдди постаралась изобразить безразличие. Только не позволять ему ее провоцировать! Пора применить на практике знания, полученные в группе.

– Было довольно скучно, – бросила Мэдди. – Но я обещала Филлис туда пойти.

Джек, внимательно следя за женой, удовлетворенно кивнул. В кои-то веки она ответила правильно.

В эту ночь, впервые за долгое время, они занимались любовью, но Джек снова был груб, словно напоминал о своей власти. Что бы с ней ни происходило, он не ослабевал контроль над ней. Мэдди, как всегда, смолчала. Потом яростно мылась под душем, но никакая вода, никакое мыло не могли смыть ее ужас перед мужем. Она на цыпочках вернулась в постель и с облегчением услышала его храп.

Утром Мэдди встала раньше обычного, и Джек, спустившись вниз, застал ее уже в кухне. Все вроде было, как обычно, но она чувствовала себя как в тюрьме, шарахалась от стен, а в ее голове уже зрел план побега.

– Что с тобой? – рявкнул Джек, принимая у нее чашку с кофе. – Ты какая-то странная…

Мэдди молилась, чтобы муж не прочел ее мысли. Она почти не сомневалась, что он на это способен, но отказывалась в это верить. Прислушиваясь к его голосу, чувствовала в нем изменения и надвигающуюся серьезную опасность.

– Наверное, подхватила грипп.

– Принимай витамины. Не хочу заменять тебя в эфире, слишком много возни.

О замене речи не шло, но Джек по крайней мере не поставил под сомнение ее недомогание. При этом сам его тон свидетельствовал о том, что он не собирается церемониться с женой.

– Ничего, я смогу выйти в эфир.

Джек кивнул и взял газету. Мэдди уставилась в «Уолл-стрит джорнел», не видя ничего, кроме названия газеты, и молясь, чтобы он не угадал ее мысли. Если повезет, этого не случится. Она знала, что ей необходим план бегства, и очень скоро, пока муж с ней не расправился. Теперь сомнений не осталось: его ненависть к ней, о которой она раньше только подозревала, оказалась настоящей и еще более лютой, чем она могла себе представить.

Глава девятнадцатая

Декабрь, как обычно, оказался очень суетливым: приемы, встречи, планы на рождественские каникулы… Не было ни одного посольства, которое не устраивало бы коктейль, ужин, танцы в соответствии со своими национальными традициями – одно из преимуществ жизни в Вашингтоне, всегда нравившееся Мэдди. В начале брака она обожала ходить с Джеком на приемы, но в последние месяцы, по мере того как их отношения становились все напряженнее, возненавидела эту обязанность. Муж постоянно ее ревновал, следил, не заговорят ли с ней мужчины, а потом обвинял в неподобающем поведении. Ходить с ним куда-то стало невыносимо, поэтому в этот раз она ждала Рождества со страхом.

Больше всего ей хотелось встретить праздник с Лиззи, но Джек категорически запретил ей общаться с дочерью, поэтому Мэдди знала, что из этого ничего не выйдет. Для этого пришлось бы вступить в открытый бой. Компромисс с Джеком был немыслим: он требовал бы одного – чтобы она отказалась от своей затеи. Удивительно, как она раньше этого не замечала! Ведь он всегда отвергал все ее мысли и желания, заставлял стыдиться их. За годы брака Мэдди смирилась с этим. Сейчас она уже не могла вспомнить, как и когда произошла перемена, но в последние месяцы, когда ей открылась вся правда его отношения к ней, желание бороться с мужем постепенно нарастало. И все же в глубине души она не сомневалась в своей любви к нему. А это было страшно, потому что делало ее уязвимой.

Теперь Мэдди знала: спасение в том, чтобы перестать любить Джека. Эта любовь была опасна для ее жизни. Даже любя мужа и нуждаясь в нем, она знала, что придется от него уйти. Каждый новый день с ним лишь увеличивал опасность. Приходилось все время напоминать себе об этом. При этом Мэдди сознавала, что любая попытка объяснить кому-то эту ситуацию ни к чему не приведет; только человек, переживший то же самое, смог бы ее понять. Любому другому ее противоречивые чувства и ощущение собственной вины показались бы признаками сумасшествия. Даже Билл, так за нее переживавший, не мог до конца войти в ее положение. Ему, правда, помогала работа в комиссии, где он многое узнавал о прямом и косвенном насилии над женщинами. Если начистоту: то, что делал Джек, трудно было назвать «насилием», хотя это было типичным «жестоким обращением». Внешне все было благопристойно: он щедро ей платил, спас от драчливого мужа, позаботился о ее безопасности, обеспечил чудесным гнездышком, загородным домом, личным джетом, которым она всегда могла воспользоваться, красивой одеждой, дарил драгоценности и меха, возил на юг Франции. Кто же в здравом уме назовет такого мужа жестоким? Но Мэдди и те, кто рассматривал отношения в сильный микроскоп, слишком хорошо знали, какая опасность кроется под этой блестящей оболочкой. Больные клетки давно продолжали свою разрушительную работу, просто их было трудно разглядеть. Час за часом, день за днем, минута за минутой Мэдди чувствовала действие яда. Она жила в постоянном страхе.

Порой она чувствовала, что раздражает даже Билла. Она знала, чего он от нее хочет: чтобы она, заботясь о своей безопасности, ушла от мужа. Только зачем ему все это надо? Для него было невыносимо наблюдать, как Мэдди спотыкается и падает, делает шаг вперед и тут же пятится назад, прозревает, а потом уступает чувству вины, парализующему и ослепляющему. Они по-прежнему ежедневно разговаривали по телефону, но старались реже обедать вместе, чтобы не рисковать понапрасну. Всегда существовала вероятность, что ее увидят входящей в его дом и сделают не просто неверный, а губительный для нее вывод. Поэтому, даже находясь вдвоем, они заботились об осторожности. Билл меньше всего хотел создать подруге новые проблемы, ей и так приходится нелегко.

Президент к тому времени вернулся в Овальный кабинет. Он работал только полдня и быстро уставал, но когда Мэдди увидела его на небольшом приеме, то обрадовалась: он выглядел гораздо лучше и набрался сил. Филлис выглядела так, словно прошла войну, но, смотря на мужа, всякий раз широко улыбалась. Мэдди не могла не позавидовать: в ее жизни такое невозможно даже представить. Она так привыкла к напряженности в собственной семье, что уже не понимала, что значит жить в спокойствии и любви, считая стресс и душевную боль нормой, особенно в последнее время.