Молот и наковальня - Тертлдав Гарри Норман - Страница 8

Младший Маниакис скорее предпочел бы столкнуться в открытом бою с наводящей ужас кавалерией макуранцев, с их конями и всадниками, закованными в сверкающие железные доспехи, чем постоянно иметь дело с неискренними, скрытными, уклончивыми в ответах царедворцами. Но если он не сумеет подчинить себе их, к чему питать надежды, что он сможет управлять Видессией?

– Если Фос не совсем оставил своими милостями нашу империю, – начал речь младший Маниакис, – то он обязательно даст Видессии правителя, который сумеет покончить с разъедающими государство междуусобицами, который» вернет нам города и провинции, вероломно захваченные Царем Царей Макурана; который сможет обуздать орды свирепых наездников из степей Кубрата. Решить любую из этих задач будет невероятно трудным делом. Решать все три одновременно… Надеюсь, благой и премудрый сделает так, чтобы Видессию минула чаша сия. Я же совершу все, что в моих силах, дабы спасти империю, не дать ей пасть под ударами врагов, угрожающих ей ныне извне и изнутри.

Конечно, эта речь была не из тех, после которых люди, обнажив мечи, с неистовыми криками бросаются в бой, – слишком велики, почти необозримы были трудности на предстоящем пути; они не оставляли места для зажигательных речей. Если бы младший Маниакис уже сидел на троне Видессии, он бы твердо знал, как действовать дальше. К сожалению, стремиться к трону и взойти на него – далеко не одно и то же.

Сановники выслушали слова младшего Маниакиса в глубоком, почтительном молчании. Его совсем не удивило, когда Курикий, дождавшийся, пока он закончит, первым вскричал:

– Слава Маниакису Автократору, победителю!

Заранее было понятно, что будущий тесть первым попытается использовать в своих интересах грядущее восшествие своего зятя на трон. Но остальные вельможи не замедлили присоединиться к казначею. Воодушевление их казалось неподдельным. Если, конечно, судить об искренности людей по тому, насколько громко они выражают свой энтузиазм.

Младший Маниакис высоко поднял свой кубок:

– За Видессию! – Он залпом осушил серебряный сосуд.

– За Видессию! – хором вскричали все присутствовавшие – столичные нобли, члены семьи и слуги. Интересно, спросил себя младший Маниакис, многие ли из них, произнося тост за империю, произносят его в первую очередь за себя?

На столике рядом с кроватью Ротруды неярко горел ночник. Из соседней комнаты доносилось мирное посапывание Таларикия. Двери между комнатами никогда не запирались – обстоятельство, иногда повергавшее Маниакиса в смущение. Он никак не мог привыкнуть к тому, что малыш, которому вдруг захотелось на горшок или просто спросонок, в поисках родительской ласки, порой появлялся в их спальне в самый неподходящий момент.

Ротруда же воспринимала такие вторжения как должное. По ее рассказам, в стране халогаев большие семьи зачастую жили в одной комнате и интимное уединение, привычное для видессийцев, им было несвойственно. Ей самой стоило больших трудов усвоить этот обычай.

Сейчас она сидела на краю кровати, расчесывая свои тяжелые золотые волосы, поблескивающие в свете ночника. Пламя слегка дрожало; игра света и тени подчеркивала паутинку мелких морщинок в углах ее рта и у глаз – Ротруда была ровесницей Маниакиса.

Но вот она положила гребень с костяной ручкой на столик. Пламя ночника взметнулось, словно вспугнутое ее движением, и быстро успокоилось. Не изменив сосредоточенного выражения лица – оно всегда бывало таким во время причесывания, – Ротруда полуобернулась к Маниакису:

– Ты женишься на дочери Курикия, если вам удастся выиграть сражение за Видесс, да?

Маниакис задумчиво потеребил губу. Все-таки он не ожидал настолько прямого вопроса, хотя нелюбовь к околичностям была в крови мужчин и женщин, родившихся в Халогаланде, сколько он ни встречал их в столице, в Каставале, в других местах… Все они высказывались куда более откровенно, чем большинство видессийцев.

Ротруда спокойно ждала ответа.

– Думаю, да, – вздохнул он. – Я ведь не скрыл от тебя, что до приезда на Калаврию был влюблен в Нифону.

– Ее отец занимает важный пост при дворе императора, – заметила Ротруда, – и у него появятся веские причины возмущаться, если его дочь вдруг окажется отвергнутой, верно?

– Верно, – согласился Маниакис. Тогда Ротруда перешла прямо к сути:

– А как насчет меня? Как насчет нашего сына, который плоть от плоти твоей?

Ну вот. Маниакис втайне надеялся, что этот вопрос не встанет так быстро. Или, по крайней мере, не будет поставлен так резко. Уклониться от разговора он не мог, а подходящего ответа не находил. Немного подумав, он выбрал лучшее из того, что пришло ему в голову:

– Что бы ни случилось в будущем, вы оба всегда будете дороги мне. Если ты захочешь остаться в Каставале, то никогда ни в чем не будешь нуждаться. Клянусь Фосом. – Очертив у левой стороны груди знак солнца, Маниакис приложил руку к сердцу.

Ротруда только пожала плечами. Она никогда не позволяла себе насмехаться над культом Фоса, но нельзя сказать, чтобы она его особо чтила, предпочитая поклоняться угрюмым кровожадным богам своей далекой родины.

– А если мы решим вернуться в Халогаланд? – спросила она.

– Больше всего на свете мне хотелось бы, чтобы ты пообещала мне никогда этого не делать, – медленно проговорил Маниакис, внутренне содрогнувшись при мысли о том, сколько зла могут причинить военные вожди Халогаланда, попытавшись использовать незаконнорожденного сына Автократора Видессийской империи как орудие для достижения своих целей. – Повторяю, пока ты здесь, у тебя будет все, чего бы ты ни пожелала.

– Но больше всего мне хочется, чтобы ты был рядом со мной, – спокойно ответила Ротруда.

Не найдя достойного ответа, Маниакис виновато отвел глаза. В подобной ситуации видессийская женщина либо ударилась бы в слезы, либо принялась бить посуду. Ротруда не сделала ни того ни другого. Вместо этого, смерив Маниакиса взглядом, она задала следующий вопрос:

– Как быть, если в твое отсутствие мне приглянется другой мужчина?

– Что ж. Если ты решишь выйти за него замуж, а я буду твердо уверен, что он сможет должным образом заботиться о тебе и о нашем сыне, – помедлив, ответил Маниакис, – тогда ты получишь мое благословение.

Ротруда снова смерила его пристальным взглядом:

– Хотела бы я знать, как понимать твои слова. Либо я дорога тебе настолько, что ради меня ты готов пойти на все, либо… Либо я тебе вовсе безразлична. Ладно. Ты честно ответил, что нас ждет впереди, не попытавшись скормить мне сладкую полуправду. Спасибо и на этом. Далеко не каждый мужчина из Халогаланда решился бы на такое, а о твоих южанах и говорить нечего, насколько я их знаю. Поэтому я тебе верю; верю, что ты из тех, кто всегда сперва думает о своем народе и лишь потом о себе.

– – Надеюсь, что это так, – отозвался Маниакис.

Объяснение с Ротрудой далось ему гораздо легче, чем он ожидал. Да уж, подумал он, даже если до сих пор я и не был таким человеком, теперь самое время попытаться им стать.

– Но ведь ты выступишь в поход не сразу, – продолжила Ротруда. – Прежде чем поднять восстание, необходимо все обдумать и как следует подготовиться, верно? Свергнуть тирана – непростое дело. Изменятся ли наши отношения до тех пор, пока вы не покинете Калаврию?

– Решать тебе, – ответил Маниакис. – Если ты не захочешь иметь со мной дела теперь, когда узнала, что я собираюсь выступить против Генесия… – Эта фраза, конечно же, звучала куда лучше, чем: “Теперь, когда ты узнала, что я вскоре собираюсь покинуть тебя”. – Мне не в чем тебя упрекнуть.

Произнося эти слова, он чуть было не почувствовал себя образцом добродетели, хотя одновременно у него мелькнула мысль о том, какое великое множество женщин готово в любой момент разделить любовное ложе с Автократором: некоторые просто потому, что их привлекает ореол власти, а большинство – в надежде извлечь из этого какую-либо выгоду.

– Пожалуй, придется подправить шов на левом рукаве, – заметила Ротруда, окинув критическим взглядом свое платье.