Император для легиона - Тертлдав Гарри Норман - Страница 57

Тишину библиотеки наполнило одобрительное гудение: Комитта, Ономагулос, Элизайос Бурафос, барон Дракс, Аптранд, сын Дагобера, Метрикес Зигабенос — почти все, сидящие вокруг дубового стола, заговорили одновременно. Они соглашались со словами Туризина. Марк также не мог отрицать, что в замечании Гавраса была правда. Но трибун не мог не заметить, что патриарх не присоединил своего голоса к общему хору. Молчала (что было очень странно) и Алипия Гавра.

Племянница Гавраса — в простой тунике и юбке темно-зеленого цвета, с бледным лицом, на котором не было теперь и следа косметики, — напоминала Марку прежнюю Алипию — холодную, умную, почти суровую. Он был рад увидеть ее на совете, это был добрый знак. Несмотря на все опасения девушки, Туризин все же доверял ей. Однако сейчас она низко опустила голову и не смотрела на Ортайяса Сфранцеза. Серебряный бокал с вином слегка подрагивал в ее руке.

Бальзамон откинулся на спинку кресла и протянул через плечо левую руку, чтобы взять с полупустой полки толстую книгу, Скаурус знал, что приемная патриарха, в отличие от библиотеки, так забита книгами, что в ней почти невозможно принимать посетителей.

— Вы знаете, моя дорогая, — обратился Бальзамон к Комитте, — подражать каздам в их жестокости — не лучший способ победить их.

Сказано это было мягко, но Комитта тут же вспылила:

— При чем тут казды? Автократор должен наказывать своих врагов так, чтобы ни у кого не возникло охоты вредить ему. — Голос ее возвысился. — Настоящий аристократ не должен обращать внимания на советников, подобных тебе. Ведь твой отец был красильщиком, не так ли? Откуда же тебе знать, как должно поступать Императору.

— Комитта, не пора ли тебе… — начал Туризин, но остановить гневную тираду своей пылкой возлюбленной уже не смог. Ономагулос и Зигабенос уставились на нее с неодобрением, даже Дракс и Аптранд, для которых Бальзамон был всего лишь еретиком, не привыкли, чтобы жрецов подвергали таким оскорблениям. Ум патриарха оказался, однако, острее, чем его гнев.

— Это правда, я вырос в грязи. Но мы, по крайней мере, имели дело с чисто выбеленными одеждами, в то время как у вас… — Он сморщил нос и искоса взглянул на Комитту.

Та вспыхнула от ярости и собралась ответить очередной грубостью, но Гаврас опередил ее:

— Помолчи! Ты заслужила это своей дерзостью.

Комитта закусила губы, и Марк в который уже раз восхитился умением Императора поставить свою любовницу на место. Туризин между тем продолжал:

— Я все равно не собирался следовать ее совету. Честно говоря, я не в состоянии совершать такие жестокости, даже ради этой фыркающей дряни.

— Тогда прошу избавить меня от напрасной траты времени. Зря я пришла на совет, где меня не собираются слушать. — Комитта поднялась, грациозная, как тигрица.

— Так, ну, а что посоветуешь мне ты? — резко повернулся Туризин к Скаурусу. — Иногда мне кажется, что я должен выдергивать из тебя слова, как зубы. Послать ли мне его в Кинегион и таким образом покончить с этим делом?

Кинегионом называли небольшой парк, расположенный рядом с Великим Храмом. Там охотилась знать и происходили публичные казни. В Риме казнь была редким событием, хотя Катилина, стремившийся к неограниченной власти, превратил ее в явление чуть ли не повседневное.

— Ты можешь послать его в Кинегион, если это не восстановит против тебя чиновников. — ответил Марк после недолгого размышления.

— Черт бы побрал эти чернильные души, — буркнул Бурафос. — Единственное, на что они годятся, так это на болтовню о вечной нехватке золота, которое так необходимо Империи.

— Маленькие пустые людишки с заячьими душами, — подтвердил Баанес Ономагулос. — Укоротим Сфранцеза на голову — это их припугнет.

Туризин, в задумчивости теребя подбородок, взглянул на трибуна с мрачным одобрением.

— У тебя есть полезная привычка — указывать на верные, но неприятные факты. Я гораздо больше солдат, чем чиновник, и не принимаю бюрократов всерьез, но не могу отрицать того очевидного факта, что в их руках сосредоточена большая власть, слишком большая, клянусь Фосом!

— О да, они могучи! — прорычал Ономагулос и указал пальцем на Ортайяса. — Посмотри-ка на этот вырванный с корнем сорняк. Вот кого чернильные крысы выбрали своим вождем.

— А как начет Варданеса? — спросил Зигабенос, находившийся в городе все время, пока Ортайяс был на престоле, и знавший, что страной фактически управлял его дядя.

— Ну и что? Еще один трус, это уж точно, — огрызнулся Ономагулос. — Ткни в рожу такому сталь — и он твой, он сделает все, что ты ему прикажешь.

— Именно поэтому бюрократы и их люди сидели на императорском престоле последние пятьдесят лет, — сказала Алипия Гавра, и ее ровный тон подействовал куда сильнее, чем явная насмешка. — Именно поэтому чиновники и их наемные солдаты подавили за эти годы две или три дюжины восстаний, поднятых провинциальной знатью. Поэтому они превратили почти всех солдат провинциальной обороны в крепостных, связанных налогами по рукам и ногам. Хорошее доказательство того, что их можно победить без особого труда, не так ли?

Ономагулос залился краской по самую лысину. Он открыл было рот, но тут же закрыл его, не сказав ни слова. Туризина, вдруг одолел жестокий кашель. Ортайяс Сфранцез, которому было уже нечего терять, хихикнул, видя раздор в стане противника.

— Чего бы ты хотела? Что нам делать с этой свиньей? — спросил Туризин, отсмеявшись, и с одобрением поглядел на свою племянницу.

С начала совета Алипия не глядела на человека, женой которого, пусть даже номинально, она была и с которым разделяла императорский титул. После слов Туризина девушка подняла голову, но на лице ее, когда она посмотрела на Сфранцеза, не отразилось ни малейших эмоций, как будто она смотрела на мясную тушу. Наконец она сказала:

— Я не думаю, что можно будет казнить его без того, чтобы не вызвать недовольства знати и чиновников. Мне, кажется, нет настоятельной необходимости превращать Ортайяса в труп — в конечном счете он был таким же пленником своего дяди, как и я, хотя и пользовался значительной свободой.

— Спасибо, Алипия. — мягко произнес с дивана Ортайяс. И, что было совершенно непохоже на него, замолчал.

Принцесса даже вила не подала, что слышит, но Баанес, все еще кипевший от гнева, вызванного ее сарказмом, решил отыграться и ехидно заметил:

— Конечно, она будет защищать его. В конце концов, они были мужем и женой и их соединяла одна постель.

— Эй, ты на что же это… — начал было Скаурус, но Алипии не требовался защитник. С невозмутимым лицом, как всегда, она поднялась со стула и выплеснула вино из своего бокала в лицо Ономагулосу. Кашляя и ругаясь, он начал протирать слезящиеся глаза. Густое красное вино капало с его острой бородки на расшитую шелковую тунику. Рука Баанеса протянулась к мечу, но он опомнился, прежде чем Элизайос Бурафос схватил его за запястье. Опустив глаза, Баанес исподлобья взглянул на Туризина, но, не увидев поддержки, отвел глаза.

Пробормотав: «Никто не смеет так обращаться со мной», — он поднялся со стула и заковылял к двери, пародируя, сам того не желая, стремительную походку Комитты Рангаве, которая покинула совет за несколько минут до этого.

— Возможно, вам всем будет интересно узнать, — раздался вслед ему голос Бальзамона, — что прошлой ночью я по настоянию принцессы объявил ее брак, если это вообще можно считать «браком», недействительным. Вам также, вероятно, будет любопытно услышать, что жрец, обвенчавший Сфранцеза и Алипию Гавру, находится сейчас в монастыре на южном берегу реки Астрис, на расстоянии полета стрелы от степи. Я отправил его в этот монастырь в день свадьбы, а не вчера ночью.

Ономагулос зарычал и с силой захлопнул за собой дверь. От удара фигурка из слоновой кости, стоявшая на книжной полке, покачнулась и упала на пол. Проявив по поводу ее падения куда больше беспокойства, чем за все время заседания совета, Бальзамон с тревожным криком подпрыгнул и поднял фигурку с пола. Тяжело дыша, он внимательно осмотрел статуэтку и, аккуратно возвращая ее на место, с явным облегчением сказал: