По понятиям Лютого - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 10

…«Корешок»-уголовник – существо с неполным средним образованием, грубый примитив, практикующий физическое насилие как одно из средств достижения своих целей. «Коляши», они же коллекционеры – люди образованные, свои лучшие порывы посвятившие собиранию искусства. И не просто посвятившие, а порой жертвующие ради него свободой и даже жизнью – поскольку фарцовщик вполне может попасть под расстрельную статью. Косой, Червончик, Дим Димыч… Какие были люди, мир их праху!

«Коляша» «коляше» разнь. Они ранжируются по горизонтали, т. е. по специализации, и по вертикали, т. е. по значимости. Горизонталь бесконечна. Горизонталь размыта. Концы теряются в дымке. К традиционным собирателям живописи, предметов искусства, оружия, нумизматам и филателистам в последнее время добавились собиратели спичечных, сырных и пивных этикеток, флаконов от духов, театральных программок, пуговиц, билетов на транспорт, оберток от мороженого… И так далее, и так далее. Вертикаль очерчена куда более четко. Есть серьезные коллекционеры, есть «юнкера», ограниченные в опыте и возможностях, но стремящиеся в высшую лигу, и есть скучающие обыватели, которые следуют модным веяниям – книги, бабочки, куклы, что угодно.

Ах, да, есть еще так называемые инвесторы: сегодня вкладывают деньги, чтобы они возросли в цене. Но это не коллекционеры, это машины по обороту дензнаков. В них нет страсти, только расчет. Их вообще оставляем за скобками.

Бернштейн, например, относится к категории серьезных коллекционеров. Заметьте, не сам себя относит, а – относится. Коллегами, экспертами, обществом. Собиратели икон – они по умолчанию элита: здесь нужен сверхсолидный багаж знаний, чтобы как-то плавать в этой области и не потонуть. В Ленинграде ему нет равных по знаниям, по опыту да и по собранию. В Москве… Ну, Москва, это другое дело. В Москве другие реалии. Там есть тот же Купревич, который толком не знает, чем новгородская школа отличается от строгановской, но при этом в загашниках у него счет идет не на десятки – на сотни и сотни!

Хотя оставим Купревича, леший с ним.

О хорошем. Взять Петра Лукича Сухомлинова – вот вам крепкий «юнкер». Умен, целеустремлен, цепок… Разыскал и урвал полгода назад в каком-то захолустном Руденске константиновский рубль в превосходном состоянии, практически нецелованный. И все-таки – «юнкер». Что-то щенячье в нем еще проскальзывает. Бахвальство, да… Но лет через пяток, если все будет идти как идет, образуется из Петра Лукича видный спец высшей категории.

А Юздовский? Пижон! Ох, Феликсушка, садовая головушка. Молодой человек находится, скажем так, в плену иллюзий, ведет расслабленное богемное существование. Среди «коляшей» он практически ноль, но замах – на миллион рублей. Итальянские сорочки, маникюр-педикюр, фанфары, вуаля! Мещанская какая-то страстишка к внешним эффектам. Мечется. Швыряется. От живописи – к японской пластике, от пластики – к мейсенскому фарфору, да все по верхам, как «блинчик» по воде. Сейчас вот перстень этот ему втемяшился. Фамильная, извольте, драгоценность. На кой? Ну на кой, скажите?! Одни проблемы от него…

При мысли о перстне у Александра Исааковича даже испортилось настроение. На днях поступили плохие новости о Козыре. Очень плохие, дальше некуда. Вот не хотел он ввязываться в это дело, как чувствовал… И что будет дальше?

Он окинул равнодушным взглядом старую деревенскую утварь – горшки, лампы, медные тазы, прялки, маслобойки – разложенные на клеенке у ног молодого человека в модном пальто.

– «Доски» есть? – спросил без всяких экивоков. Прикидываться дурачком почему-то надоело.

Услышав профессиональный сленг, продавец встрепенулся.

– А какие нужны?

– Любые.

– Есть старообрядческие, Тюмень, конец девятнадцатого… – вполголоса начал перечислять продавец.

Бернштейн махнул рукой и пошел дальше. Обычная перепродажа, скидывают ненужный балласт, ему это неинтересно.

Побродив еще минут десять, Александр Исаакович понял, что азарт пропал, фитилек потух, прогулка по Уделке потеряла свою прелесть. Решил вернуться к седобородому, закончить начатое дело.

Почти дошел. Седобородый торговался с покупателем над бронзовой пепельницей с головой Горгоны. Даже складень свой узрел – вот он, красавец, лежит на месте, наполовину заваленный всяким барахлом. Не лежит – валяется, скажем прямо. Может, продавец и в самом деле – лох?

– А вот и вы, Александр Исаакович!

Бернштейн чуть носом не столкнулся со статным красавцем в кашемировом пальто, который вырос перед ним на тропинке. Красавец даже руки в стороны расставил, готовый то ли обнять-расцеловать, то ли вцепиться и не дать пройти мимо.

– Ах, Феликсушка, это ты! – кисло улыбнулся Бернштейн. – Что-то рановато ты сегодня, просто удивительно рано… – Он посмотрел на часы. – Неужели проблемы со сном?

– Вы издеваетесь, Александр Исаакович? – прошипел Юздовский, хватая Бернштейна за рукав. – Какой сон? Вы где пропадали?

– Нигде. Работал. Вкалывал. Пахал. Я, знаете, практикующий врач…

– Знаю. Но нам надо поговорить, – перебил его собеседник, что-то высматривая поверх голов посетителей толкучки. – Давайте отойдем в сторонку, подальше от толпы. Вот туда, пожалуй…

Он потянул Бернштейна в сторону железнодорожной станции.

– Но я собирался…

– Я понимаю. Пять минут. Все понимаю… Но и вы поймите меня…

Юздовский пыхтел, утаптывая финскими полусапожками нетронутый снег. Они перешли через пути и остановились у шлагбаума переезда.

– Итак, я требую объяснений, Александр Исаакович! – решительно заявил молодой человек. – Я заплатил вам десять тысяч! Огромные деньги! Прошло полгода! Полгода, Александр Исаакович! А свой перстень я до сих пор так и не получил!

– Я его тоже не получал, Феликс Георгиевич, – буркнул Бернштейн.

– Ну и что? Меня такой ответ не устраивает! Я хочу знать, где мой перстень!

– Понятия не имею. Как только появятся новости, сразу дам знать.

– Мне нужен мой перстень, Александр Исаакович! Или перстень, или деньги!

– Ах, вот как? – Бернштейн отступил на шаг, вглядываясь в своего собеседника, словно в какую-нибудь редкую икону домонгольской эпохи.

Посмотреть здесь было на что: Юздовский, обычно такой флегматичный, сбалансированный, равно берегущий как эмоции, так и прическу, и костюм, – сейчас был на грани истерики. Красные пятна на лице, бобровый «пирожок» на голове сбился набок, даже знаменитая «чеховская» бородка растрепалась, разделилась на два торчащих в разные стороны хвостика.

– А с чего это мы вдруг так распетушились? – вопросил Александр Исаакович.

– С чего, с чего! Ляльке подруга привезла мутоновую шубу из Милана! Она полезла в шкатулку за деньгами, а там полный голяк! Такую варфоломеевскую ночь мне устроила – ты не представляешь!

– Подумаешь, шуба. Было бы из-за чего…

– Не в шубе дело! – взвизгнул Юздовский. – Дело в принципе! Мы заключили сделку, а теперь ни перстня, ни денег! А скоро я еще и без жены останусь!

– Баба с возу, Феликс Георгиевич… – начал было Бернштейн, но взглянул на Юздовского и осекся. – Ладно. Во-первых, мы ни о каких сроках не договаривались. Это тебе не на базу сгонять да привезти.

– Какие сроки? Какая база? По городу давно ходят слухи про ограбление в Эрмитаже! Там даже убили кого-то! И перстень из экспозиции исчез! Там его нет! И у меня его тоже нет!

– И нечего было вообще затевать этот балаган! – рявкнул Бернштейн. – Я предупреждал, что дело стрёмное, уголовщина, лучше не связываться! Так нет! Фамильный перстень, видишь ли! Вынь да положь! А теперь опомнился, спохватился!

– Ты обещал, что все будет хорошо!

– Я ничего не обещал. – Бернштейн сдерживался, но терпение его, если честно, лопнуло. Лопалось прямо сейчас. Как спелый арбуз под колесом самосвала. – Ты просил найти человека, который это сделает – я нашел… К черту! Лучше бы не искал, лучше бы сразу послал тебя подальше с твоими княжескими заскоками! С твоим чертовым перстнем! Жил бы себе спокойно, а не оборачивался на каждый шорох!