Дорога за горизонт - Батыршин Борис - Страница 71

Итак, Воленька пошёл в кругосветку на борту «Корейца», что будет зачтено ему, как летняя корабельная практика. И, неожиданная радость – выпускные экзамены ему предстоит сдавать не училищным церберам, а офицерам канонерки.

Весь этот год Воленька не вылезал из фотолаборатории Болдырева и мастерских, где Никонов доводил до ума мины и готовил к испытаниям щитовой трал. К огорчению гардемарина Игнациуса, испытания эти состоятся без него; хотя назначение старшим фотографической части Особого отряда вполне искупает это достадное обстоятельство. В нашем багаже – несколько пудов вонючих реактивов, хрупкие фотокамеры, а так же запас новой гибкой фотоплёнки. Её выпуск налажен ещё зимой, в полном соответствии с патентной привилегией господина Болдырева. Летом первые образцы, заменяющие хрупкие стеклянные фотопластинки должны поступить в коммерческую продажу.

Николка с Георгием заведуют элект роникой на «Разбойнике». Радара у них нет, но компьютеры тоже требуют забот, да и с искровой станцией хватает возни. Мы по очереди несём вахту за ключом – знали бы вы, чего мне стоило освоить морзянку и научится работать с этим архаичным приспособлением!

Но я отвлёкся. Расстояние в пятьсот семьдесят семь миль отряд пробежал меньше, чем за трое суток. Связь с императорской яхтой установили с первой попытки, так что в точку рандеву корабли прибыли практически одновременно. Морзянку с «Державы» мы стали принимать почти на двухстах милях – неплохой результат, если учесть, что год назад никто на флоте не слышал о радио. В нашей истории один из первых практических радиосеансов был проведен на расстояние в четырнадцать кэмэ от берега – во время манёвров в 1899 году близ Севастополя удалось поддерживать радиосвязь с броненосцами «Георгий Победоносец», «Три Святителя» и минным крейсером «Капитан Сакен». Наши достижения выглядят посолиднее – а ведь мы идём с опережением в одиннадцать лет!

В пять часов пополудни сигнальщики заметили яхту, идущую девятиузловым ходом под брейд-вымпелом государя. Отряд вступил в кильватер, держась в четырёх кабельтовых за мателотом. Через два часа к нам присоединилась «Царевна»; по сигналу с «Державы» «Кореец» встал в кильватер гостье, и теперь мы следовали двумя параллельными колоннами. Корабли оживлённо обменивались морзянкой – в эфире стоял треск и писк, и только «Царевна», обделённая плодами прогресса, молчала, угрюмо отмахиваясь флажками.

Назавтра пришли в бухту Киогэ, где и встали на якорь. В полдень в бухту вошла третья яхта – на это раз датская «Даннеборг» под брейд-вымпелом короля этой страны. Кроме него, на яхте находилась ещё одна венценосная особа – король Сербии Милан Первый Обренович.

Услышав за пару дней о намечающейся встрече с сербским владыкой, Никол растерялся. Я давно знал, что мой друг находится в отдалённом родстве с династией Обреновечей – его мать, умершая несколько лет назад от чахотки, приходилась племянницей основателю династии, князю Милошу Обреновичу. Нынешний сербский король доводился князю внучатым племянником, а значит, Никол – сколько-то там юродный брат коронованной особы. Ещё на самой заре нашего знакомства он показывал мне фотографию матери: та покинула Сербию вместе с семьёй, спасаясь от преследования турок. Сперва жила в Италии а потом, когда Греция получила свободу – перебралась с родственниками в Афины. И совсем, было, собралась на родину – но тут на рейде появился русский военный корабль.

Отец Николки, нынешний командир «Разбойника», Дмитрий Петрович Овчинников, познакомился с будущей супругой в греческих Афинах, куда двадцатилетний мичман только-только начинавший службу, попал на борту клипера «Крейсер». Их роман был стремителен; несмотря на то, что флотским офицерам запрещалось вступать в брак до двадцати трёх лет (да и потом, до двадцати девяти, на это требовалось разрешение командира, подкреплённое справкой о наличии у жениха в банке пяти тысяч рублей – морской офицер обязан достойно содержать супругу!) история эта завершилась вполне счастливо. Мичман получил личное разрешение Александра Второго на брак: его супруга с тех пор ни разу не покидала Россию и не встречалась со своей сербской роднёй.

Можно не сомневаться, что встреча Николки и его отца с венценосным родственником входит в планы царя. Насколько я понимаю, Россия в обозримом будущем, не откажется от планов на Балканах, так что родственные отношения офицера русского флота с сербской королевской династией наверняка станут скромным, но крепким кирпичиком в грандиозном здании Имперской политики. Авторы жанра альтернативной истории уверяют, что увенчать эту постройку должен крест на куполе Святой Софии – что ж, не имею ничего против…

Если на только что построенном «Корейце» радиоустановка запитывалась от корабельной динамо, то на «Разбойнике», гальваническое хозяйство которого оказалось чрезвычайно сложно приспособить для новых целей, пришлось смонтировать отдельную динамо-машину. Её приводил в действие новенький газовый двигатель системы изобретателя Огнеслава Костовича, серба по национальности. Георгий знал, что работы этого инженера, как и многих других – того же Меллера или Яковлева, – щедро финансировались соответствующим отделом Д. О. П. Этот отдел «раскручивал» – как выразился Иван, – те проекты отечественных изобретателей, что в предыдущей версии истории были востребованы с запозданием, а то и вовсе легли под сукно. Кроме того, этим Кулибиным и Левшам подкидывалась кое-какая техническая информация «на опережение» – в гомеопатических дозах, чтобы не убить в них энтузиазм первопроходцев. В результате, двигатель Костовича был запатентован сразу же по изготовлении первого действующего образца, а уже через пару месяцев появился первый серийный мотор.

Без серьёзных доработок не обошлось – двигатель Костовича в первоначальном варианте имел подогреваемый, на манер котла паровой машины, бензиновый бак (Костович называл его «газовым аппаратом»). Топливо, испаряясь в нём, поступало в «запально-клапанные коробки» между парами горизонтальных оппозитных цилиндров, работавшие одновременно и карбюраторами и камерами сгорания. Система вышла пожароопасной и чрезмерно громоздкой, что и помешало ей получить признание в предыдущей версии истории. Но, изучив схемы бензиновых двигателей потомков, сербский инженер серьезно переработал своё детище. На испытаниях движок уверенно выдал 50 лошадиных сил; изобретатель клялся и божился, что поднимет мощность до ста, уменьшив при этом вес раза в полтора против нынешних пятнадцати пудов.

Серб оказался для Д. О. П. настоящей находкой; сейчас он доводил до ума второй серийный образец двигателя внутреннего сгорания, не прекращая работ над дирижаблем «Россия», для которого этот мотор и создавался. Воздухоплавательный проект (не законченный в нашем варианте из-за чиновничьей волокиты и нехватки средств) развивался полным ходом; перед отплытием Особого Тихоокеанского отряда, на Охтинской верфи достраивали жёсткий каркас воздушного корабля. Костович рассчитывал поднять его в воздух уже осенью, и Георгий надеялся по возвращении из заграничного плавания пролететь над Петербургом на первом русском дирижабле.

Пока же двигатель Костовича приводил в движение динамо-машину на «Разбойнике». Пуск радиопередатчика, или как его называли, «отправительной эфирной станции», всякий раз становится целым событием. Сначала старший радиотелеграфист (инженер-механик Федя Оладушкин, розовощёкий, с девичьим пушком на щеках, до сих пор неловко чувствующий себя в мундире) даёт сигнал мотористу-кондуктору в «генераторную». Там начинался аврал – кондуктор-моторист вместе с приставленным к нему матросом раскручивают большой, похожий на велосипедное колесо маховик. В бронзовых цилиндрах вспыхивает смесь керосина со спиртом и двигатель принимается тарахтеть, плюясь за борт вонючим дымом. Дождавшись, пока мотор прогреется и заработает ровно, кондуктор включает возбуждение генератора, и на щитке загоралается угольная лампа Эдисона.

Наступал черёд Феди – тот включает пусковой реостат и запускал двух с половиной киловаттный умформер. Прибор гудит – сначала басовито как слон, потом всё выше и выше – и телеграфист помалу выводит реостат. Чуть поспешишь – охнуть не успеешь, как сгорят тонкие проволоки обмоток. Придавленный ответственностью Федя покрывается потом, стараясь сдержать невольную дрожь в руках, наизусть, как молитву, шепчет инструкцию: