Верность и терпение - Балязин Вольдемар Николаевич - Страница 20

Очаков расположился на берегу узкого, длинного залива, образованного двумя лиманами — Бугским и Днепровским. Его укрепления состояли из двух крепостей — старой цитадели, расположенной в центре города, и замка Гассан-паши, стоящего в стороне от Очакова, на высоком холме, господствовавшем над местностью. И Очаков и замок были по европейскому образцу окружены земляными укреплениями — рентраншементами. На южной стороне Бугского лимана, прямо против Очакова, на узкой песчаной Кинбурнской косе стояла еще одна крепость — Кинбурн, но в ней находился русский гарнизон, которым командовал знаменитый пятидесятивосьмилетний генерал-аншеф Суворов. Он прибыл к Потемкину сразу же, как только война с турками началась, и Светлейший поручил ему оборонять Крым и обширный район от Херсона до Кинбурна.

О победе Суворова под Кинбурном вскоре узнала вся Россия, и к его прежним лаврам победителя в трех недавних войнах с пруссаками, поляками и турками прибавились новые.

В июле Суворов прибыл под Очаков, и почти одновременно с ним туда же подошел и Бугский егерский корпус генерал-майора Кутузова.

В конце июня в степи под Очаковом стояла страшная сушь. Земля, светло-желтая и серая, покрытая клочками жухлой травы и слоем метавшейся под ветром мелкой колючей пыли, кое-где уже начинала спекаться и трескаться. И степь, обычно наполненная в начале лета жизнью, ныне омертвела: суслики ушли глубоко под землю, исчезли сурки, зато расплодилось множество жуков и змей да парили под солнцем орлы, ястребы и кречеты — хищное небесное воинство.

На юге степь скатывалась к мутной, желтой, прогретой солнцем воде лимана и густым зарослям камыша.

Остановившись между небом и землей, стала армия зарываться в землю. И вскоре в полутора верстах к северу от Очакова, куда уже не могли залететь бусурманские ядра, степь всхолмилась многими тысячами бугорков, покрытых настилами из камыша.

В центре лагеря поставили огромный шатер главнокомандующего, в полуверсте от земляного города стал еще один немалый град, именуемый «вагенбург», то есть «город повозок», отодвинутый подальше по правилам походной диспозиции, а также и для того, чтобы соблазны, в нем пребывающие, не вводили в грех жителей соседнего воинского подземного царства-государства.

Государство же сие было разбито по регламенту, и со стен крепости видели под Очаковом не сумбурное скопление телег, шалашей, землянок, палаток, артиллерии и конских табунов, но регулярный — порядочный и правильный — военный лагерь, разбитый на большие квадраты полков, делящиеся внутри на не столь великие четырехугольники батальонов, в свою очередь разделенные на ротные участки.

Лагерь еще строили, а уже был он окопан рвом, над коим перебросили мосты, учинив перед ними кордегардии, впереди которых, для вящей безопасности, учредили блок-посты — самые близкие к неприятелю пункты для наблюдения за ним.

Наконец, огородившись рогатками — деревянными крестовинами, с заостренными верхними концами, — завершили устройство лагеря по тем канонам, коими руководствовались еще их предки, называя такие бивуаки воинскими станами.

Двухбатальонный егерский корпус Ангальта разместился в версте от большого лагеря, поближе к замку Гассан-паши, стоящему у самого лимана. В задачу егерей Ангальта входило блокировать размещенный в замке гарнизон. Лагерь егерей был уменьшенной копией армейского стана, а из-за того, что в корпусе было много новобранцев и многие офицеры — в их числе и Барклай — еще не нюхали пороху, создание регулярного бивака оказалось для них делом весьма непростым.

Казалось бы, экая недолга разместиться на просторе полутора тысячам здоровых мужиков, у которых есть и топоры и лопаты? Ан нет, и здесь понадобилось немало житейской смекалки и здравого смысла, потому что в степи, кроме камыша да глины, ничего не было.

И, наблюдая за тем, как ловко — будто всегда только этим и занимались — егеря месили глину и обмазывали ею привезенный с лимана камыш, Барклай понял, почему называли на Руси строителей и инженеров «розмыслы и хитрецы».

И на сей раз снова убедился, сколь талантлив русский солдат, умеющий выйти из самых затруднительных ситуаций.

На первом же военном совете Потемкин произнес фразу, которую потом целых полгода ставили ему в вину: «Очаков — ничтожная крепость, она не выдержит и недельной осады».

Уверовав в справедливость сделанной им оценки, Светлейший стал руководствоваться ею, неспешно производя действия, которые сначала никому не казались ошибочными, но с течением времени поставили в тупик, ибо было не ясно, что предпринимает главнокомандующий — блокаду крепости или же ее осаду?

Меж тем и другим действом большой разницы не было: начиналось с того, что крепость лишали всех связей с миром, перекрывая дороги и не давая получить ни одного сухаря и ни одного патрона.

Но почти сразу стало ясно — блокаду установить невозможно, ибо турецкие корабли легко проходят к Очакову из-за малочисленности русского флота и благодаря мастерству своих капитанов, многие из которых были в свое время и неплохими контрабандистами.

Стало быть, нужно было переходить к осаде, то есть дополнить частичную блокаду другими, более действенными мерами, а именно подвести к стенам апроши — зигзагообразные окопы, начать подкоп под стены подземными ходами — сапами, предварительно поставив вокруг осадные батареи.

Однако Потемкин ограничился тем, что установил на своем правом фланге две батареи, насыпав два невысоких плоских холма, на которые и втащили четыре мортиры и четыре пушки. И дальше ждали, когда у бусурман кончится провизия и порох, после чего и никакого приступа не потребуется. Однако время шло, батареи время от времени постреливали, бусурмане отвечали тем же, а дело с места не сдвигалось.

А в русском лагере между тем начались болезни — кровавый понос и болотная лихорадка. Избавиться от этой заразы было так же невозможно, как и от комаров, разносящих малярию, и от мух — переносчиков дизентерии.

Заболевших оказалось намного больше, чем ждали: чуть ли не треть армии слегла в две недели — видать, недаром и ту и другую немочь причисляли на Руси к двенадцати сестрам Иродовым.

Случилось все из-за сущего пустяка — гнилую воду из лимана пили некипяченой, а уксуса, обезвреживающего сырую воду, захватить с собою не удосужились.

Подкрепления подходили медленно, ибо формирование новых частей сильно затягивалось из-за нехватки рекрутов, которым до Новороссии надобно было добираться не неделями — месяцами.

Ко всем огорчениям вскоре прибавилось и еще одно: в конце июня Швеция объявила России войну, и, стало быть, следовало обходиться своими силами, так как Санкт-Петербургская, Лифляндская и Финляндская дивизии попадали в столь же трудное положение, как и армия Потемкина. По большому счету с Очаковым нужно было кончать как можно скорее, да пока ничего не получалось — янычары дрались отчаянно и о капитуляции не помышляли.

В середине июля Потемкин склонился к мысли, что осаду продолжать следует, но только более энергично, а о штурме из-за нехватки сил и средств пока и не заикаться: не по себе древо рубить — только людей смешить.

Меж тем горячие головы судили иначе: нечего ждать у моря погоды, надобно приступать к Очакову, ибо известно: медлить — дела не избыть.

А тем временем пришло известие, что 14 июля у острова Змеиный, в старину называвшегося Фидониси, произошло морское сражение между русской Севастопольской эскадрой адмирала Войновича и турецким флотом Гассан-паши. Сражение происходило всего в ста девяноста верстах от Очакова, и потому о нем узнали вскоре. Тридцать шесть русских кораблей, из коих больших кораблей — линейных и фрегатов — было лишь двенадцать, обратили в бегство вражеский флот, насчитывавший шестьдесят вымпелов, причем больших кораблей было у турок двадцать восемь.

Стало известно и имя героя этой баталии — Федора Ушакова, который, командуя авангардом эскадры, сошелся в поединке с турецким флагманом и, едва не утопив, заставил его спасаться бегством, и он увлек за собою весь флот. Повторяли и имя командира флагманского линейного корабля «Святой Петр» Дмитрия Сенявина, который был в самом центре этой дерзкой и смертельно опасной атаки. Победа под Фидониси воодушевила всех, особенно сторонников действий энергичных, наступательных, тем более что сразу же после того, как стало известно о морской виктории, под Очаков прибыл генерал, почитавший наступление матерью победы. Это был Суворов. И снова собрал Светлейший военный совет. К назначенному часу пришли к нему все его генералы и многие полковники.