Никогда не отступай - Форстчен Уильям Р. - Страница 12

Пронзительный свисток эхом разнесся по площади; ему вторило настойчивое басовитое урчание бронемашин, выползших из-за Белого дома. Черный дым вырывался из выхлопных труб, смешиваясь с клубами пара и осыпая публику копотью; в воздухе запахло серой. Огромные железные колеса шести футов в диаметре, по шесть штук у каждого броневика, устрашающе скрежетали по булыжной мостовой.

Из орудийного порта передней бронемашины торчал ствол десятифунтовой полевой пушки новейшей конструкции, но верхняя вращающаяся башня была покрыта брезентом, прятавшим от глаз тот уникальный, только что разработанный вид оружия, который Эндрю решил оставить до поры до времени в секрете. Однако в брезенте было прорезано отверстие, и глазам зрителей представал высунувшийся из люка командир бронемашины майор Григорий Тимокин. На голове у него был надет массивный стальной шлем, тело и лицо прикрывала кольчуга, защищавшая воина от металлических осколков, которые рикошетили от кабины при попадании вражеских пуль и снарядов. Молодой человек, скрестив руки на груди, с гордым видом возвышался над машиной. Он лихо отдал Эндрю честь, а проезжая мимо отца Касмара, перекрестился.

Эндрю с удовлетворением прочитал на броне машины название — «Святой Мэлади». Правда, оно его немало и позабавило, ибо Мэлади был пьяницей и сквернословом каких поискать. Столь высокого духовного звания он удостоился после геройской гибели при обороне Суздаля, где он смял своим паровозом целую колонну тугар.

Парад был завершен. Эндрю принял более свободную позу и взглянул на президента Калина, стоявшего рядом с ним в течение всей церемонии.

Да, это впечатляет, Эндрю. Похоже, мы готовы к войне.

— Не вполне.

— Но у нас ведь двенадцать корпусов — более двухсот тысяч человек. В битве под Испанией наши силы были вдвое меньше, и мы победили.

Эндрю прекрасно помнил эти цифры. Но два из имевшихся у них корпусов постоянно находились на западе, потому что в степях под Карфагеном все еще рыскали остатки разгромленной меркской орды, которые в случае ослабления Республики могли собрать пятнадцать — двадцать уменов и нанести чувствительный удар. В качестве стратегического резерва Республика держала по одному корпусу в Суздале и Риме — на случай непредвиденной атаки с запада или востока. Так что против бантагов они могли выставить только восемь корпусов, правда еще четыре формировались.

Кроме того, у них имелось восемьдесят артиллерийских батарей, кавалерийский корпус, морской флот, состоявший из шестнадцати мониторов и двух дюжин прочих судов, и отряд воздушных кораблей, а также разнообразные специальные подразделения, гарнизонные войска и ополчение, вооруженное гладкоствольными ружьями старого образца. Всего в Армии Республики под ружьем находилось более трехсот тысяч человек.

Билл Уэбстер, министр финансов и главный казначей, стонал, что это перебор, а лишний человек — преступление. Почти все мужчины в возрасте от восемнадцати до тридцати лет были призваны в армию или трудились на военных заводах — около двадцати процентов населения Республики носили военную форму. Во время Гражданской войны в США северяне даже в самые критические моменты привлекали к участию в сражениях не более пяти процентов всех жителей. Конфедераты же, которые довели это число до двадцати процентов, к концу второго года войны полностью разрушили свою экономику. Война войной, но необходимо поддерживать и обычную хозяйственную деятельность: выращивать урожай, валить лес, добывать уголь и железную руду, прокладывать и ремонтировать дороги, протягивать телеграфные линии, шить военную форму и производить прочее необходимое войскам снаряжение. И повседневная жизнь людей идет своим чередом — надо готовить пищу, растить и обучать детей, ухаживать за стариками, больными и ранеными.

Нахмурившееся небо, словно дожидавшееся из уважения окончания церемонии, разразилось наконец дождем, и холодный душ быстро разогнал толпу на площади.

Эндрю посмотрел на Касмара:

— Не зайдете к нам пообедать, отец?

— Большое спасибо, с удовольствием.

Эндрю улыбнулся, ибо не помнил, чтобы священник когда-либо отказался от домашнего обеда.

— Полковник Кин, почему вы без плаща? Возле трибуны стояла Кэтлин, сердито глядевшая на него. Эндрю поражало, что даже теперь, после семи лет совместной жизни, при виде ее зеленых глаз и выбивавшихся из-под шляпки рыжих локонов у него начинало учащенно биться сердце. Ему очень нравилось, когда при резких перепадах настроения в ее речи пробивался ирландский акцент, казалось давно изжитый.

Кэтлин знаком пригласила его под свой зонтик, но он отрицательно помотал головой. В зонтике ему мнилось что-то недостойное — мужчина должен обходиться плащом и широкополой шляпой. Тут, на его счастье, появился ординарец, который принес его прорезиненный плащ-накидку и помог натянуть ее. Хорошо, что плащ был не армейского образца — тот едва доходил Эндрю до бедер. Почему-то в их армии — как, впрочем, и во всех остальных — считалось, что размер плащей должен быть единым для всех. Согласно постановлению их бывшего главного интенданта Джона Майны, плащи в Республике выпускались в расчете на. средний рост россиянина, составлявший сто семьдесят два сантиметра. Но у высшего командного состава еще оставались, слава Богу, кое-какие привилегии, и Эндрю заказал себе накидку, способную защитить от дождя его долговязую, почти двухметровую, фигуру.

Эндрю почувствовал укол в сердце при воспоминании о своем старом друге Джоне, убитом в последний день битвы под Испанией. После его гибели Эндрю возложил ответственность за материально-техническое обеспечение на Чака Фергюсона, что для последнего было чем-то вроде наказания, ибо никто не доставлял Джону Майне столько хлопот, сколько Чак. Теперь этой службой руководил Пэт О'Дональд, который, не мудрствуя лукаво, перепоручил все дела по обеспечению группе энергичных молодых людей. Хотя Пэт порой с удовольствием разыгрывал простоватого гуляку-ирландца, со временем он превратился в умелого и опытного командира. Он по-прежнему любил выпить, побалагурить и ввернуть крепкое словцо, чем завоевал сердца своих подчиненных, но при этом обладал здравым смыслом и недюжинным практическим умом, позволявшим ему находить простое и точное решение в самых сложных ситуациях.

Спустившись с трибуны, Эндрю подошел к Кэтлин; к ним присоединились Калин и отец Касмар, а чуть позже подскакал на лошади и спешился Ганс.

— Ребята выглядели великолепно, — резюмировал Калин.

— Красоваться на параде нетрудно, — отозвался Ганс. — Вопрос в том, как они будут драться. Почти половина из них не нюхали пороха, не стояли цепью на поле боя, глядя, как на них прет чуть ли не вся орда.

— Этому они поневоле научатся, — ответил Калин. — Как и мне пришлось научиться, когда все только начиналось, — да и всем нашим под Испанией.

— Эта война будет непохожа на прежние, — заметил Ганс, бросив быстрый взгляд на президента.

Эндрю промолчал. Как раз накануне в Конгрессе разгорелся жаркий спор по поводу характера будущей войны. По всей видимости, она будет принципиально отличаться от той жестокой борьбы за выживание, какую они вели, когда на Русь напали мерки. На этот раз предстояло сражаться вдали от родной земли — к данному моменту уже более ста пятидесяти тысяч человек были переброшены за тысячу миль от дома. Правда, пока что им не пришлось побывать в настоящем сражении, происходили только мелкие стычки на границе с Ниппоном да воздушные налеты бантагских дирижаблей на отдельные морские суда. Число воинов, умерших от болезней, превышало потери на поле боя. Один из конгрессменов даже задал вопрос, можно ли назвать это войной. Всплеск энтузиазма, охватившего всех при возвращении Шудера из плена, теперь приутих. Страна между тем перестроилась на военный лад, экономили на всем, кроме самого необходимого. Продукты питания выдавались по карточкам; почти каждая семья отправила на фронт кого-либо из своих членов. И при всем том никаких военных действий не велось.