Ярость жертвы - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 59

— Ну вот, — сказал я глубокомысленно. — Видишь, не утонули. Выходит, зря боялась.

Катя зажмурила веки, подставляя лицо благодатным ультрафиолетовым лучам.

— Потому что они прозевали, — ответила она. — Спохватятся, когда поплывем обратно.

— Вернемся в Москву — и сразу распишемся.

Она открыла глаза.

— Ты о чем?

— О чем слышала, вот о чем.

Чем-то, видно, я ее поразил, потому что вскочила и опрометью кинулась в воду. Унырнула так далеко, что еле ее догнал на середине озера.

— Не хочешь, не надо, — сказал я примирительно, сдирая с морды тину. — Но все же обидно, когда предлагаешь любимой женщине руку и сердце, а она с воплем кидается в омут.

Катя не ответила, еле-еле скребла по воде ладошками. На берегу, не обтираясь, легла на расстеленное полотенце (прихватили из номера) и уткнулась щекой в песок. Мерцал лишь один ее неподвижный карий глаз.

— Все-таки объясни, что тебя так встревожило?

Катя перевернулась на спину и изрекла:

— Не смейся надо мной, пожалуйста!

— Как это?

— Я — калека. И никому больше не нужна. Я же не ропщу. Но неужели это так смешно?

Так проникновенно звучал ее голос, точно она обращалась прямо к небесам. Нежное лицо оросилось потоком беззвучных слез. Она страдала одиноко, как пичужка с оторванной лапкой. Ничего я не придумал, чтобы ее утешить, только наклонился и слизнул влагу со щеки. Как раз в отдалении показался Сергей Юрьевич, в модных расписных шортах, мускулистый и задумчивый. Я решил, что если подойдет к нам, то сразу его убью. Но он не подошел, устроился неподалеку, косо на меня взглянув.

Катя отплакалась и вроде бы даже уснула. Милый измученный комочек плоти, в которую заключена замордованная душа. Любовь к ней жгла мое сердце, и на мгновение почудилось, что оно вот-вот замрет и перестанет тикать.

На другой день, после очередного сеанса иглотерапии мы побеседовали с доктором Андреем Давыдовичем. Катя ждала в коридоре. Выйдя из кабинета, она сообщила:

— Он меня уже всю проткнул. А несколько иголок оставил внутри, вот тут! — красноречиво постучала согнутым пальчиком по лбу.

Доктор, пуще обычного оживленный и как-то неприятно запотевший, встретил меня вопросом:

— Ну как? Замечаете перемены?

Я сказал, что замечаю, но только к худшему. Я был в отчаянии, в панике. Мне казалось, тайную пружину ее жизни, надломленную в бандитском логове, уже невозможно восстановить, потому что человек не рождается дважды. Я и до Кати встречал живых мертвецов, которые ходили, дышали, работали и даже смеялись, но от них за версту несло трупом. Да если внимательно приглядеться, из каждых пяти человек на улице один обязательно будет такой. Потому и Москва нынче смердит, как развороченное кладбище.

Доктор со мной не согласился. Он так энергично потирал пухлые ручки, словно вознамерился возжечь огонь первобытным способом.

— Батенька вы мой, как же вы обывательски заблуждаетесь. Да коли по-вашему рассуждать, человечество должно было исчахнуть еще в пятнадцатом веке, в период нашествия чумы. Компенсационные возможности безграничны, уверяю вас. Ваша Катенька — далеко не самый безнадежный случай. Я мог бы привести сотни примеров, когда людей поднимали буквально из могилы и через некоторое время они с удовольствием производили потомство.

— Вы, наверное, имеете в виду святого Лазаря? — уточнил я. — Но там лекарь был знаменитый.

— А вот это хорошо, что шутите… По совести говоря, наши сеансы — это так, подстраховка. Катя полностью сориентирована на вас, Александр, на вашу личность, значит, от вас зависит, как пойдет ее выздоровление.

— Не совсем понимаю.

— Никаких плохих настроений, никаких нотаций. Добрая мужская забота и веселая шутка. Но нельзя перебарщивать. Дурацкий смех ее уязвит. По возможности будьте интеллигентнее.

— Я и так на пределе.

— Кто вы по профессии?

— Архитектор, кажется.

— О-о! Хороший архитектор?

— Один из самых лучших.

Андрей Давыдович недоверчиво хмыкнул:

— Мне по душе ваша скромность. Возможно, когда поставим на ноги вашу милую супругу, я обращусь к вам с маленькой просьбой. Не возражаете?

— Весь к вашим услугам, — я помешкал и добавил: — Она мне дороже всего на свете, доктор.

— Это немудрено, — заметил он как о чем-то само собой разумеющемся.

Тем же вечером произошел роковой инцидент. Катя уже легла, а я, сидя под лампой, читал ей вслух занудный роман Тургенева «Дым». Книг мы накануне набрали в библиотеке, Тургенев оказался ее любимым автором. Под чтение она обычно засыпала быстро. Но тут постучали в дверь. Приперся Сергей Юрьевич. Он еле держался на ногах, и взгляд у него был лунатический. По привычке сказав: «Не прибрано!» — я попытался захлопнуть дверь, но гость ухитрился вставить в щель ногу.

— Сашок, есть важный разговор. Не пожалеешь. Зайдем ко мне на минутку.

Странно, что в таком состоянии речь у него была связной, хотя и замедленной.

— Давай завтра, а?

— Завтра может быть поздно. Это касается Кати.

На этот крючок я не мог не попасться. Попросил подождать, вернулся в комнату, надел спортивные брюки и рубашку. На вопросительный Катин взгляд ответил:

— На пять минут отлучусь. Сама пока почитай.

— У меня буквы прыгают, ты же знаешь.

Номер Тамарискова был на том же этаже, в другом конце коридора. Там на диване сидел какой-то прилизанный типчик лет тридцати, из тех, которые вечно крутятся на оптовых рынках. Рожа злая, в глумливой ухмылке. Этот типчик, как и его генетические близнецы, был опасен. Он подтвердил это тем, что достал из-под диванной подушки пистолет и нацелил мне в лоб. Сергей Юрьевич захлопнул дверь и подтолкнул меня на середину комнаты.

— Ну вот, — сказал в ухо. — Вы там в столице зарвались. Думаете, одни вы крутые. Придется тебя, Сашок, маленько поучить… Это Миша, знакомься. Учти, каратист и стреляет без промаха. Вы тут погутарьте часок, а я пока пойду потолкую с Катенькой. Только без глупостей, понял? Это не Москва, это Липецк.

Я обернулся и увидел пустые пьяные глаза. Недавний кошмар повторялся, но в каком-то пародийном варианте. Смеяться не хотелось.

— Не посмеешь, — сказал я.

Сергей Юрьевич гулко загоготал, хлопая себя по бокам:

— Ты так думаешь? А зачем грозил?.. Миша, угости его водочкой. Будет шебуршиться, мочи.

— Будь Спок, хозяин!

Остались мы с Мишей одни. На столе было богато: бутылки, закуска, фрукты. Я надеялся, что минут десять у меня есть в запасе. Вряд ли Катя сразу откроет непрошеному визитеру дверь. Но что-нибудь он, конечно, придумает, как-нибудь да обманет. Я сел к столу, налил водки в бокал. Как можно беззаботнее обратился к Мише:

— Примешь за компанию?

Глядел на меня в раздумье, пистолет опустил на колени.

— А давай. Только не шали, ладно?

Потянулся, не вставая, левой рукой принял бокал. Выпили вместе.

— Не понимаю, — сказал я, занюхав водку хлебушком, — чего он так из-за бабы взбеленился?

— Не из-за бабы. У него самолюбие. Телок он тебе завтра целый фургон пришлет.

— Да я бы ему и так отдал. Подумаешь, ценность. Ты-то откуда появился?

— Вызвал.

— Добавим?

— Наливай.

Я подумал: невысоко же меня оценил Сергей Юрьевич, если позвал на подмогу только одного пса. Правда, пес справный: весь из мышц, качок, и глаза ледяные. Такой хоть в мать пальнет, только заплати.

Выпили по второй в хорошем темпе.

— Значит, он у вас в Липецке большой человек?

— В этом не сомневайся!

— Чем промышляет? Наркота? Рэкет?

Миша нехорошо прищурился:

— Много болтаешь, москвичок.

— Извини, ты прав. Ну, вроде сидим, киряем. Еще раз извини.

— В чужом монастыре никогда не блефуй, — наставительно добавил боевик.

— Опять ты прав. Но я же к вашим делам никакого касательства не имею. У меня бизнес простой: подай, принеси, куда прикажут… Еще по маленькой, Мишель?

— Вот и не надо наглеть.

— На ошибках учимся.