Река Джима - Флинн Майкл Фрэнсис - Страница 17

— Что ты выяснил?

— Два факта. Во-первых, мастер-ювелир Хеннеси фу-линь помнит твою цепочку. Он взял ее под залог у человека с Арфалуна. Тот за ней не вернулся, поэтому он продал ее твоей матери.

— Арфалун. Следующая остановка матери. Она следовала за цепочкой? А во-вторых?

— Терране помнят, что она пару раз встречалась с человеком с Кaунтусульфалyги, который застрял здесь из-за землетрясения. Это все, что я услышал, кроме бесед о восстановительных работах.

— И кто он? О чем разговаривал с матерью?

Фудир поднял руку.

— Это может совершенно ничего не значить. Ищейка всегда слишком рьяно пытается найти связь. Остальные указали ему на это, а он обиделся и ушел…

— Фудир… Ищейка внутри твоей головы. Куда он мог уйти?

— Он дуется, не разговаривает. Из-за этого остальным сложно собрать мозаику воедино. Терране говорят, что, когда твоя мать вернулась, она спрашивала о том каунтлинге. Деб-ли Джин Софвари. Он был ученым-валлахом или притворялся им, поскольку носил любимую ими белую одежду. По словам терран, он мотался по всему блеску и брал мазки у людей из ртов.

— Что он делал?

Фудир развел руками.

— Показать?

— Наверное, поэтому мать встречалась с ним. Она хотела узнать, не безумен ли он.

— Я дал взятку диспетчеру на посадочном поле Дьюпорта, но, похоже, у Софвари был личный корабль. В записях об отбытии о нем не упоминается. Автоматическая система была повреждена во время землетрясения, поэтому все приходится делать вручную. Я провел еще один день, вынюхивая что-нибудь насчет Софвари, но, если бы терране знали больше, я бы понял. Непонятно, чем он заинтересовал твою мать. Он был слишком молод для ее постели.

Мeарана ощетинилась.

— Ня болтай так о моей матери.

— Мeарана… тебе следует понимать, что постель твоей матери не была запретной зоной. Маленький Хью бывал там, я бывал там. Даже Грейстрок там бывал. Как и бизнесмен с Ди Больда, директор КТК Павлина…

— Прекрати!

— И все это лишь за то короткое время, что мы с нею были напарниками. Не стоит затыкать уши. Твой внутренний голос не лжет.

Мeарана убрала ладони от ушей.

— Ты не знал ее так, как я.

— Надеюсь, что нет.

— Она больше не такая.

Человек со шрамами промолчал. В памяти всплыла пословица насчет леопардов и пятен. Спор продолжился, но уже у него в голове.

«Заткнись! — сказал он себе. — Заткнись! Заткнись! Заткнись!» Он отвернулся от арфистки, согнувшись и сжав руки, повалился на колени на ворсистый ковер гостиной, и…

…Вдруг все вокруг стало незнакомым, как будто он сошел со сцены. Что он тут делает, в этой неуютной комнате, так далеко от Иеговы? Он проклял Зорбу де ла Сусу. Проклял Мeарану Быстрые Пальцы. И сильнее всего он проклял бан Бриджит.

«Но все случилось в ином месте, — произнесла какая-то часть его, — и к тому же распутница мертва».

Из глаз брызнули слезы. Но почему он скорбит о смерти баи Бриджит? Она была мертва для него много лет.

Кто-то содрогнулся от утробного смеха, Внутренний Ребенок кинулся наутек, а безмолвствующий Донован притих — ибо есть тишина более глубокая, чем просто молчание.

Каждая его часть осознавала себя как личность, несмотря на то что тело у них было одно на всех. Его охватило ужасное предчувствие. Возник образ ссутулившейся вдалеке тени. «Мертва», — подумал он, или часть его. «Все слезы — прах».

И слово — «прах, прах, прах» — эхом прокатилось по закоулкам его разума. Он увидел маленькую группу людей как будто с высоты птичьего полета. Один из них указал посохом на тьму под ногами. «Там что-то есть, — произнес он, — что не может говорить».

Когда Фудир пришел в себя, была ночь. Комната утопала во мраке, единственный свет исходил от настольной лампы в углу. Терранин лежал на кровати, свернувшись калачиком, а в мягком кресле дремала арфистка. Он медленно выпрямился, стараясь не шуметь, но Мeарана тут же открыла глаза.

— У тебя был припадок, — сказала девушка. — Хуже, чем раньше.

Он еще немного полежал, потом рывком поднялся и сел на край кровати, положил руки на колени.

— Было легче, — сказал он, — когда я думал, что забыл.

Арфистка не стала допытываться, о чем он думал, что забыл. Она сказала:

— Я вызвала доктора. Он прописал отдых и какие-то травы.

Старик тихо и невесело рассмеялся.

— Знаменитые травники Чертополохова Пристанища. Он не втыкал в меня иголки? Слышал, они это любят. Куриный бульон?

Он вспомнил преследовавшие его мысли о смерти. Но чьей смерти? И чьи мысли? С его головой что-то не так. Он снова грустно усмехнулся. Было бы удивительно, если бы в его развороченном разуме остался хоть какой-то порядок. Как такая мешанина поможет уберечь Мeарану? Де ла Суса не понимал, чего просит у него.

’Полохи делили световой день на двенадцать часов, начиная с церемонии восхода, но, в отличие от жителей других миров, они не обозначали часы цифрами. Вместо этого каждый час носил свое название. Таким образом, третий час после экваториального восхода именовался Часом Самоотверженного Труда — вероятно, потому что к тому времени большинство людей были на работе. Остальные часы назывались схожим образом, согласно ритмам жизни, — так полохи упорядочивали свою деятельность. Когда в Час Полуденного Перекуса человек ел бисквиты и сыр, он чувствовал гармонию, зная, что каждый в блеске делал сейчас то же самое. Существовал диссонанс с другими блесками и даже с районами в Восточных Топях, где рассвет начинался до назначенного времени, но все сходились во мнении, что Восточные Топи негармоничны не только из-за восхода солнца, а жителей других блесков считали странными.

Общедоступных часов не существовало. Право объявлять наступление следующего часа принадлежало императору. В дворцовом комплексе стояли единственные, невероятно древние цезиевые часы. Давным-давно они были откалиброваны для совершенно иного мира и не сходились с чертополоховым временем, но Мудрецы Часов отмечали отображаемое время и проводили ритуал, называемый Переводом Времени, дабы определить наступление нового местного часа. Несметное количество людей в бесчисленных мирах проводили рабочие дни следя за стрелками часов, и только на Чертополоховом Пристанище за это платили деньги. Глас блеска под рев труб и удары в гонг объявлял час с парапета имперского дворца, а кабельные каналы транслировали его слово по всему блеску.

Мeарана услышала трубы, шагая по Птицеводческой улице — узенькому проулку, где курятники и бойни давно уступили место торговым пассажам и лишь ароматы напоминали об изначальных обитателях. Мeарана выругалась и ускорила шаг, ибо рев труб означал, что она опаздывает на выступление. Она терпела причуды Донована, но на этот раз он попытался помочь ей собраться, и из-за этого она задержалась.

Белый Жезл был бледен, как его служебный скипетр, когда Мeарана наконец пришла. Дрожа, он провел ее в тронный зал, где за столом в одиночестве сидел Восстанавливающиеся Службы, всем своим видом выражая разочарование. Мeаране подумалось, что придется сыграть сунтрэй, дабы успокоить его. Она подождала, пока подчиненные Белого Жезла отодвинут для нее кресло. Слуги топтались в нерешительности, но император поднялся, и гости принялись рассаживаться. Очевидно, традиция требовала, чтобы тот, кто подает чай, садился последним, но, поскольку напиток разлили до прибытия Мeараны, гармония нарушилась. Девушка не понимала, что в этом такого важного и, тем более, ужасного, но подумала, что где-то наверняка родился двухголовый теленок и это непременно спишут на ее опоздание. Она была дибольдкой до мозга костей и реалисткой. Сакральные связи между событиями казались ей абсурдом.

Предполагалось, что арфистке известно все о гармонии, сказал ей император, как только порядок восстановился. Это был завуалированный упрек, в котором крылась немалая доля осуждения.

— Это страшная грубость с моей стороны, так закончить свои визиты, — извинилась она.