На острие меча - Азаров Алексей Сергеевич - Страница 29

Ракия была густой, домашнего приготовления. Крепкая, не обжигала даже, а разъедала.

—      Пеев, тебе жить осталось немного. Врать не станешь. Скажи, почему ты с ними? С русскими? Ты же из «сливок нации», мне во дворце говорили, что ты министром мог бы быть, если б хотел. Почему не с нами? С ними?

—      Долгий разговор, Гешев.

—      А я не спешу. Ты говори, говори...

—      Коротко отвечу — не поймешь, а долго не стану— противно тебя видеть.

—      Скажи — страшно, так вернее.

—      Противно. Ты же человеческое потерял...

—      Значит, не скажешь?

Пеев в упор посмотрел на Гешева. Прикрыл веками глаза.

—      Запиши, Гешев, если хочешь: «В ответ на вопрос Николы Гешева обвиняемый Пеев виновным себя в действиях против своей родины не признал и заявил, что все, что делал, считал и считает правильным. Далее он заявил, что руководствовался в своих поступках исключительно интересами Болгарии, но не порабощенной, царской, а свободной страны, в которой навсегда будет уничтожено угнетение человека человеком». Все, Гешев. А теперь можешь вызывать Гармидола. Больше я ничего не скажу.

—      А если и впрямь вызову? Не спеши на тот свет, доктор!

—      Ты меня ненадолго переживешь. Революция уничтожит тебя, Гешев.

Гешев зевнул, перекрестил рот.

—      Ску-учно, доктор. Думал, скажешь что-нибудь оригинальное. Тривиально изъясняешься... Ладно, иди досыпай. Завтра Владкова привезут, я тебе с ним очную ставку дам и с другими тоже. Пока ты спал себе на коечке, мы тут многих загребли. Сейчас сидят у Ангелова и говорят. Тебе, кстати, от них привет. Просили передать, чтобы ты не запирался. Ни к чему.

—      Не знаю я никого!

—      Знаешь! Ладно, подумай еще. Эй, секретарь, вызови конвой!

Увели... И снова ночь, черные мысли. Если не ломать комедию, если ответить себе самому с предельной откровенностью, то надо признать, что революция не призрак — надвигающаяся реальность. Пеев из тех, кто внес в нее лепту.

В служебном блокноте Гешев вывел аккуратными буквами:      Пеев — Центр — фронты — коммунисты —

революция. Подчеркнул. Приписал: «Победы русских давали левым в Болгарии материал для пропаганды, а та подводила колеблющихся к выбору. Вина Пеева не укладывается в рамки ответственности за шпионаж. Она шире, и его надо судить как политика. Опасность его состоит еще и в том, что он является выдающимся человеком, способным влиять на людей из любых слоев и обращать их в свою веру».

Несколько месяцев спустя этот тезис, весь без изъятия, повторил в военном суде прокурор полковник Любен Касев. Исходя из него, Касев потребовал для Александра Костадинова Пеева расстрела...

14

...Борис III возвращался из ставки Гитлера. Свидание царя с рейхсканцлером «тысячелетней империи» прошло бурно. Гитлер, не стесняясь высоким саном гостя, кричал, что болгары предают его, и требовал отправки на фронт десяти полноценных дивизий. Борис, у которого не было надежных соединений, способных выдержать мало-мальски серьезные бои и не сдаться в плен русским, попробовал было убедить фюрера в нереальности требования, но успеха не добился и пришел к выводу, что имеет дело с человеком, не способным правильно понимать реальную обстановку. Такой пойдет на все: нарушение гарантий, оккупацию... Под конец встречи царя охватил страх, который ему не удалось скрыть, показалось, что немцы не выпустят живым, в лучшем случае — упрячут в камеру, закуют, замуруют заживо... Страх не покинул царя и на аэродроме, и тогда, когда самолет, эскортируемый «мессершмиттами», взял курс на Софию. Все думалось: сейчас произойдет самое жуткое, выплюнут свинец пулеметы истребителей эскорта, собьют, сожгут...

Царю стало дурно. Потерял сознание... Смерть...

28 августа над дворцом приспустили и подняли штандарт.

На троне воцарился малолетний Симеон II, от имени которого власть в свои руки взял регентский совет — генерал Михов, князь Кирилл и бывший премьер Богдан Филов. Пост министра-председателя занял Добри Божилов.

Перемены.

Все их ждали — одни с испугом, другие с надеждой.

Но ничего не изменилось. Гешев, целые сутки живший под гнетом мысли, что новое правительство совершит поворот на сто восемьдесят градусов и тогда люди, вроде Пеева, выйдут на свободу, а он, Гешев, и такие, как он, займут место в камерах, получил письмо от членов регентского совета с благодарностью за службу и просьбой не покидать «боевой пост и впредь с прежним рвением отправлять нелегкие обязанности, возложенные долгом перед людьми и историей». Филов и прочие не только отпустили ему грехи прошлые, но и выдали индульгенцию на совершение новых — бессрочную, за подписями и государственной печатью.

Это в известной мере скрасило для начальника отделения «А» и его шефа по ДС Павла Павлова, также сохранившего кресло в Дирекции, впечатление от двух сокрушительных ударов, нанесенных по полицейскому престижу.

Первый удар был получен из Берлина. Инспектор Верк, не добившись признаний Георгиева и не имея из Софии данных, уличающих болгарского стажера в шпионаже, вынес постановление о прекращении дела, освобождении Георгиева из-под стражи и выдворении его в страну подданства — Болгарию. Гешев сунулся было к Павлову с ордером на арест, но начальник дс, не колеблясь, разорвал бумагу на клочки. Духовный пастырь Симеона Филарет в день, когда Георги-

ев пересек границу царства, позвонил министру внутренних дел и мягким тоном, за коим угадывался металл, посоветовал, оставить чадо церкви Александра в покое. Филарет пошел дальше, не ограничившись только этим советом, и пожелал, чтобы министр, через подчиненных, помог будущему ученому завершить свой научный труд по теме «Организация дунайского речного транспорта в Болгарии», поскольку клевета недобросовестных чиновников из ДС помешала Георгиеву окончить его в Берлинском университете.

Павлов проглотил пилюлю: с Филаретом было опасно ссориться. Регенты регентами, но духовник царя мог при случае такое напеть в ухо венценосному ученику, что начальник ДС распростился бы с карьерой.

Гешев предложил:

—      Установим наблюдение, на чем-нибудь Георгиев споткнется, и тогда...

Павлов не дал ему докончить.

—      Лучше сразу пишите рапорт об отставке с пенсией! Нет, нет, Георгиев для нас больше не существует. Займитесь-ка Янко Пеевым, он на днях прибывает в Анкару. Это куда перспективнее.

Анкара... Недев, посвященный Гешевым в план ареста бывшего посла, выделил людей; двух сотрудников дал и Праматоров из отделения «В». Они должны были встретить Янко на аэродроме, посадить в машину и увезти в горы. Здесь, в заранее подготовленном доме, срочно оборудовали камеру со всем необходимым для допроса. Отсюда Янко Пееву предстояло выйти или после полного признания, чтобы следовать в Софию, или же — вперед ногами. Труп в этом случае предполагалось сбросить в ущелье в машине— обычная для извилистых горных дорог автокатастрофа.

Шофера посольства подменили поручиком из РО.

Янко Пеев, беспечный, с улыбкой щурящийся на солнце, сошел с трапа. Отыскал черный «хорьх» с известным номером, поблагодарил кивком, когда шофер открыл дверцу. Портфель с документами оттягивал ему руку, и шофер поторопился бережно перенять поклажу господина посла. Помог усесться поудобнее на стеганых шевровых подушках заднего сиденья. Мягко тронул «хорьх» с места.

Янко Пеев попросил отвезти его в посольство, но шофер ответил, что его превосходительство посланник в Анкаре отвел гостю загородный дом. «Наверно, хочет побеседовать конфиденциально,— подумал Янко.— Здесь, разумеется, мало что известно о токийских коллизиях и военных аспектах политики Хиро-хито».

Встревожившийся было неожиданным изменением маршрута, он успокоился и равнодушно уперся взглядом в спину шофера. Она была неестественно широкой, как у призового борца. Приплюснутые уши и могучая шея дополняли сходство. «Неприятный тип,— подумал Янко.— По-видимому, не только водитель, но и телохранитель. Что ж, в Анкаре всегда было неспокойно... восточные нравы...»