Страх и отвращение предвыборной гонки – 72 - Томпсон Хантер С. - Страница 17

«Без радости, смущенное молчание, настроение у присутствующих, похоже, упало…»

Но это были только мои записи. Возможно, я ошибался, однако даже с учетом некоторой моей предвзятости кажется вполне логичным предположить, что аудитория избирателей, собирающихся голосовать впервые в жизни, может быть по меньшей мере на мгновение озадачена демократическим кандидатом, который на одном дыхании говорит, что его оппонент в корне неправ по очень важному вопросу, а затем на следующем вдохе заявляет, что планирует поддержать этого человека, если тот будет выдвинут партией на пост президента.

Сомневаюсь, что я был единственным человеком в зале в тот момент, кто подумал: «Вот дерьмо… Если ты собираешься поддержать его в июле, то почему бы не сделать это прямо сейчас и не покончить с этим?»

Спустя несколько мгновений выступление закончилось, и я очутился на тротуаре, фотографируясь с Рэем Морганом, ветераном-политологом из Kansas City Star. Он собирался ехать с Макговерном в аэропорт, чтобы лететь в Вашингтон, и убеждал меня присоединиться к нему.

Но я не видел в этом необходимости. Я чувствовал потребность немного подумать, мчась по узкому, обледенелому хайвэю обратно в Манчестер, гоня свой «ягуар» настолько быстро, насколько можно, чтобы не слететь с дороги, — и в результате у меня было время поразмышлять и задаться вопросом, почему я так подавлен.

Я приехал в Нью-Гэмпшир, не питая каких-либо иллюзий относительно Макговерна или его поездки, понимая, что это вызов аутсайдера, рискованный настолько, что даже люди, руководящие его кампанией, признавали: его шансы едва ли составляют больше 30 к 1.

Меня угнетало то, что на этот раз Макговерн был единственной альтернативой, и я сожалел, что не могу встать на его сторону. Я был согласен со всем, что он говорил, но желал, чтобы он сказал намного больше или, может быть, что-то совсем другое.

Идеи? Подробности? Программы?

Что ж… Сейчас у меня нет времени и места, чтобы написать об этом подробнее, но для первых встреч с избирателями, я думаю, уже больше недостаточно, чтобы вы были «против войны во Вьетнаме с 1963 года», особенно если вы не были одним из тех двух сенаторов, которые проголосовали против Тонкинской резолюции[29] в 1964 году, и если вы говорите с людьми, которые впервые узнали вкус слезоточивого газа на антивоенных митингах в таких местах, как Беркли и Кембридж, в начале 1965-го.

С тех пор пролилось много крови, и мы все чертовски много узнали об истинной сущности политики в Америке. Узнали даже те, кто занимается ею, но они, как обычно, соображают гораздо медленнее, чем те люди, которыми они хотят управлять.

Это недоброе предзнаменование для 25 млн новых избирателей в возрасте от 18 до 25 лет, которые могут проголосовать или не проголосовать в 1972 году. И многие из них, вероятно, пойдут на выборы. Те, кто придет на избирательные участки в 1972-м, будут самыми идейными, самыми идеалистичными среди своих сверстников, «лучшими умами моего поколения», как сказал 14 лет назад Аллен Гинзберг в «Вопле». Я почти не сомневаюсь в том, что ловкачи, стоящие за «голосом молодых», в 1972-м привлекут на избирательные участки множество людей. Ведь если вы дадите 25 млн человек новую игрушку, скорее всего, очень многие захотят хотя бы разок ее испробовать.

Да, но как насчет следующего раза? Кто будет в 1976 году объяснять людям, обжегшимся в 1972-м, что они должны «попробовать еще раз» ради очередного фальшивого кандидата? Четыре года спустя мы получим целых два поколения — в возрасте от 22 до 40 лет, — которым будет глубоко наплевать на любые выборы, и за их апатией будет стоять личный опыт. Четыре года спустя будет очень трудно убедить кого-либо, кто прошел путь от Джонсона/Голдуотера до Хамфри/Никсона и до Никсона/Маски, что есть хоть какой-то резон вляпываться в очередное дерьмо под названием выборы.

Вот что крутилось у меня в голове во время поездки обратно из Манчестера. Время от времени я обгонял машины с нью-гэмпширскими номерами и девизом «Живи свободным или сдохни», написанным над цифрами.

Дороги полны хороших девизов. Но Т. С. Элиот уделал их все напрочь, когда выдал ту строчку… Как там было? Неужели из-за наркотиков я совсем потерял память? Может быть, и так. Но, по-моему, там было что-то вроде: «Между идеей и повседневностью… падает тень».

Тень? Я почти ощущал ее за спиной на последнем повороте в Манчестер. Был уже поздний вечер вторника, и на завтра ничего особенного не намечалось. Все кандидаты ломанулись во Флориду, за исключением Сэма Йорти, и я не чувствовал, что готов последовать за ними.

Вместо этого на следующий день, около полудня, я отправился в Бостон. Единственным автостопщиком, которого я увидел, был 18-летний парень с длинными черными волосами, собиравшийся в Рединг — или «Реддинг», как он говорил, — но, когда я спросил его, за кого он планирует голосовать на выборах, он посмотрел на меня так, словно я сказал что-то безумное.

— Что за выборы? — спросил он.

— Не бери в голову, — ответил я. — Шутка!

Весь последний год одной из любимых забав в либеральных кругах от Беверли-Хиллз до Чеви-Чейз, Верхнего Ист-Сайда и Кембриджа было виноватое биение себя в грудь при упоминании имени Джорджа Макговерна. Он стал Вилли Ломаном[30] левых; его любили, но любили недостаточно сильно, и его неспособность совершить мощный прорыв приводила его друзей в отчаяние. Они не могли понять этого.

Несколько недель назад я поехал к Чеви-Чейз — на «белую сторону» парка Рок-Крик, — чтобы пообедать с Макговерном и некоторыми из его ближайших друзей. Идея заключалась в том, чтобы устроить небольшой обед с непринужденным общением, во время которого Джордж мог бы расслабиться после недели предвыборной агитации в Нью-Гэмпшире. Он приехал туда усталый и подавленный. Кто-то передал ему выпивку, и он рухнул на диван, мало говоря, но внимательно слушая, особенно когда разговор перерос в обсуждение «проблемы Макговерна».

Уже больше года он говорил все эти правильные вещи. Он с 1963 года публично выступал против войны во Вьетнаме, он поддержал сейчас амнистию, он предложил более чем в два раза сократить расходы Пентагона. Кроме того, у Макговерна есть яйца, и потому он отправился во Флориду, чтобы объявить, что, если он будет избран, то, вероятно, прекратит поддержку пятимиллиардной программы создания шаттлов и тем самым уничтожит тысячи новых рабочих мест в депрессивном районе мыса Канаверал.

Он отказался изменить свою позицию по вопросу школьных автобусов, о котором стратеги Никсона / Уоллеса говорят как об аргументе номер один в ходе кампании в середине лета. Это один из тех полыхающих огнем и пахнущих серой вопросов, что до усрачки пугают политиков, потому что нет никакой возможности уклониться от них… Но Макговерн приложил все усилия к тому, чтобы люди поняли, что он за совместные автобусы. Не потому, что это приятно и желательно, а потому, что это «та цена, которую мы должны заплатить за века сегрегации».

Это не то, что люди хотят услышать в год выборов, особенно если вы безработный инженер антигравитационных систем с убийственной ипотекой на домик неподалеку от Орландо или поляк-рабочий из Милуоки, растящий троих детей, которых федеральное правительство хочет каждое утро таскать через весь город в школу в автобусе, полном ниггеров.

Макговерн — единственный из серьезных кандидатов, включая Линдси и Маски, кто неизменно дает прямые ответы, когда люди поднимают эти вопросы. Он говорит болезненную правду и получает за это ту же награду, что и любой другой политик, который настаивает на том, чтобы говорить правду: над ним издеваются, его поносят, игнорируют и бросают как безнадежного неудачника даже его старые добрые приятели, такие как Гарольд Хьюз.