Страдания Адриана Моула - Таунсенд Сьюзан "Сью" - Страница 26

Мама, ясное дело, тут же окрысилась:

– Да заткнись ты, пень трухлявый!

Честное слово, иногда оторопь берет от всей этой ругани. Неужели люди разучились вежливо разговаривать? Послушал бы кто-нибудь Берта с мамой – ни за что не догадался бы, что они друг друга обожают.

В доме ни одного нормального человека не оказалось: либо слишком старые, либо слишком беременные, либо слишком больные (у меня вдруг резко заболели оба запястья). В общем, воскресный обед готовить было некому. Обошлись хлебом и сыром; после того как перекусили, начали по очереди учить Квини говорить.

Я заставил ее сказать: “Дайте банку свеклы!” Может, податься в логопеды, а? Похоже, у меня талант к этому уделу. Домой вернулись на такси, потому что у мамы ноги распухли. Таксист все полмили зубами скрипел. До места, говорит, два шага, на фига машину гонять.

8 ноября, понедельник

Проснулся от маминого плача.

Побежал к ней спросить, что случилось, но она всего лишь рыдала в подушку, так что я похлопал ее по плечу и пошел обратно спать.

Простила бы папу, тогда бы не ревела по ночам. А что? Он же извинился!

9 ноября, вторник

В школе так за маму волновался, что ни хрена не соображал. Мистер Ламберт чуть меня из класса не выпер за то, что я в окно пялился, когда нужно было писать про будущее британской сталелитейной промышленности.

– Ворон считаешь, Адриан? Три минуты осталось. Заканчивай и сдавай работу.

Ну я и написал по-быстрому: “По-моему, пока у власти находится нынешнее правительство, у британской сталелитейной промышленности нет никакого будущего”.

Влетит мне здорово, сам знаю. Плевать.

10 ноября, среда

У мамы совсем крыша поехала. С утра как убираться начала, так и не остановилась, пока весь дом не выдраила. Даже все шторы поснимала. Теперь любой прохожий может заглянуть в окно и увидеть всю нашу интимную жизнь.

Вечером, когда я перед зеркалом в гостиной считал прыщи на плечах, мистер О'Лири с улицы как заорет:

– А сзади на шее еще один есть, смотри не пропусти, парень!

Вот гад-то! Пятнадцать лет на свете прожил, но только теперь понял, какую великую роль играют занавески в цивилизованном английском обществе.

Сегодня умер русский премьер мистер Брежнев. Все мировые лидеры слали в Кремль лживые телеграммы, сожалея о смерти мистера Брежнева.

11 ноября, четверг

Вернулся из школы, а мамина сумка для пикника из коридора пропала. Мамы тоже нигде нет, только записка на коробке от печенья:

В 15.35 отошли воды. Меня отвезут в родильное отделение Королевской больницы. Возьми такси. Пять фунтов в банке для спагетти. Не волнуйся.

Целую, мама.

P. S. Пес у миссис Сингх.

Ох, до чего же у нее почерк корявый.

Как в такси до больницы ехал, и вспоминать неохота. Я всю дорогу пытался вытащить руку из макаронной банки, а таксист косился и талдычил:

– Перевернул бы банку, и все дела, олух!

Мы уже у входа в больницу остановились, я все еще с банкой бился, а он на это дело глядел да насвистывал сквозь зубы, зараза. Потом пригрозил, что возьмет с меня за простой. У меня вся рука аж синяя, а ему по фигу! Посвистел еще часок и говорит:

– А сдачи с пятерки у меня все равно нет.

Я чуть не разревелся, пока руку вытаскивал из банки. Казалось, что мама меня зовет; честное слово, голос ее слышал. Достал все-таки эти несчастные пять фунтов, сунул таксисту и рванул из машины в больницу. На первом этаже лифт нашел, запрыгнул и нажал кнопку “Родильное”.

Ой, мамочки! Как будто на другую планету попал или в Хьюстонский космический центр.

Тетка в белом халате спросила, откуда я взялся и кто я такой.

– Адриан Моул.

– В родильное отделение пускают только по пропускам. У тебя пропуск есть?

– Да.

Зачем я это ляпнул? Зачем? Зачем?!

– Палата номер 13. Она что-то упрямится.

– Ага, она у нас упрямая.

Я пошел по коридору в ту сторону, куда тетка показала. Повсюду двери хлопают, а за ними одни женщины, и все к каким-то жутким штуковинам пришпилены. Вопли и стоны вокруг, дико страшно. Наконец нашел палату, на двери которой табличка с цифрой 13. Заглянул внутрь. Мама лежала на специальной кровати и читала “Воспоминания охотника на лис” Зигфрида Сассуна (29).

Кажется, обрадовалась, увидев меня. Сразу спросила:

– Адриан, зачем приперся в больницу с банкой для спагетти?

Я хотел рассказать про банку, но не успел, потому что мама вдруг скривилась и запела “Ночью всегда труднее”.

Попела немножко, замолчала и снова стала нормальной. Даже засмеялась, когда услышала историю про банку и паскудного таксиста. Потом пришла черная сестра, очень добрая, и спросила у мамы:

– Ну, как тут дела? Все в порядке, зайчик?

– Да, – отвечает мама. – А это Адриан.

Сестра велела мне надеть маску с халатом и сесть в уголке.

– Скоро тут такое начнется, дружок!

Полчаса прошло или около того. Мама почти не разговаривала, зато песни пела не умолкая и руку мне стискивала. Потом черная сестра снова пришла, сказала, что мне пора уходить. Я вскочил и хотел из палаты двинуть, но не смог свою руку из маминой выдернуть. Тогда сестра велела мне даром не сидеть, а считать схватки. А откуда мне знать, что такое схватки? Дождался, чтобы сестра ушла, и спросил у мамы. Она зубами заскрипела, но ответила:

– Это когда очень-очень больно.

– А почему тебе укол не сделали?

– Терпеть не могу, когда у меня за спиной копошатся.

Потом она уже не могла поддерживать разговор, потому что очень-очень больно было каждую минуту. Мама совсем умом тронулась; врачей набежала куча, все стали на нее орать, чтобы тужилась. Я сидел у самой стенки, рядом с маминой головой, и старался не смотреть туда, где врачи и сестры всякими блестящими штуковинами клацали. Мама без остановки пыхтела и дышала громко-громко, как на Рождество, когда шарики надувает. А все вокруг вопили во все горло:

– Тужьтесь, миссис Моул, тужьтесь!

Мама и тужилась, пока у нее глаза на лоб не полезли.

А вокруг еще громче вопят:

– Еще! Еще! Сильнее!

У мамы опять крыша поехала, и тогда доктор заорал:

– Головка показалась!

Я как рвану со стула к двери! А мама как закричит:

– Адриан! Где Адриан?! Не хочу без Адриана!

Я тоже не хотел бросать ее одну с кучей незнакомых людей, поэтому обещал остаться.

Следующие три минуты я смотрел только на мамину родинку на щеке; глаз не отрывал, пока не услышал голос медсестры-негритянки:

– Головка выходит. Нужно тужиться!

В 17.19 маме совсем паршиво стало. А еще через минуту все врачи и сестры вздохнули хором, я голову поднял и увидел что-то такое тощее, красное и все в какой-то белой гадости.

– Прелестная девочка, миссис Моул, – сказал один врач с таким довольным видом, будто сам эту девочку сделал.

– Как она, доктор? – прошелестела мама.

– Ноги-руки все на месте. Пальцы тоже.

Младенец заплакал как-то очень обиженно и злобно, и его положили на опавший мамин живот. А мама на него уставилась, будто это сокровище какое. Я ее поздравил, а она сказала:

– Познакомься с сестричкой, Адриан.

Врач вытаращился на мою маску и халат:

– Вы разве не отец ребенка, мистер Моул?

– Нет, я брат ребенка, мистер Моул-младший.

– Безобразие! Это против всех больничных правил! А вдруг ты притащил сюда целый букет детских инфекций? За дверь немедленно!