Последний из миннезингеров (сборник) - Киров Александр - Страница 9

…Бендер лежал в позе эмбриона, зажав руками средне-верхнюю часть живота, в двух шагах от пристройки к женскому бараку, где жила Вера и куда он в любое время суток бегал справлять свою стихийно возникавшую похоть. Видимо, он пытался оказать убийце сопротивление: нос его был разбит, левый глаз начал было заплывать, но не успел. И самое главное: руками он сжимал, видимо, самодельный нож с плетеной рукояткой и внушительной длины лезвием.

Прибежал Старшой с двумя автоматчиками. Разогнали собравшуюся толпу. Старшой рывком вытащил из тела нож, долго и внимательно рассматривал орудие убийства, потом повернулся, осклабясь, к мужикам:

– Ну что, зверье, теперь я найду среди вас этого ухаря… – он длинно и грязно выругался.

А через полчаса мужиков начали таскать на допросы. Дознавателем на этот раз был Малой. И чего-то он там накропал…

Вечером забрали пятерых бобылей, самых жалких и пропитых. Они были такими все время, сколько помнили их остальные. Просто пришли автоматчики, выкрикнули пятерых по какой-то бумажке и увели.

А на следующий день по пилораме разнеслась неожиданная новость. Новым «смотрящим» назначен Берроуз.

Сначала пилорама содрогнулась от взрыва дружного хохота, но к вечеру стало не смешно. Пришли Тугрик, Старшой и Малой. Говорил на этот раз Малой:

– Так, чмошники и чмошницы. Этот человек, – он знаком выдернул из строя Берроуза, – будет теперь смотрящим. Если хотя бы один волос упадет с его головы, вам… – Здесь он употребил слово, обозначающее неопределенно-исчерпывающую степень физического или морального наказания. – А чтобы понятнее было, – продолжил Малой, – в понедельник, в полдень, мы при всех вздернем пятерых соучастников двух тяжких преступлений. – Малой поступил на заочное отделение юрфака, удивительно быстро овладевал соответствующей терминологией и приучал к ней остальных управителей пилорамы, правда, лишь под настроение; и даже когда он был в хорошем расположении духа, его самого ненадолго хватало для речи, выдержанной в едином стилистическом ключе. – Все. Можно идти.

Так малоторжественно короновали Берроуза.

31

«Берроуз (сложно писать о том, с кем еще вчера был на короткой ноге, как о политике) сотворил сенсацию. Сейчас у костра по вечерам говорят только на антропологические и этнологические темы. В обязательном порядке. Нет навязчивой матерной брани, психологического давления, как при его предшественниках. Однако появилось пустословие, которое, по Салтыкову, переходит в пустомыслие и пьянство.

Люди разучаются говорить по делу. Деловые, предельно приземленные и конкретные разговоры сменились выкрикиванием берроузовских клише типа: „На каждый вирус найдется антивирус!“ Причем, каждый из кричащих (а нормально говорить люди уже не умеют) вкладывает в эти лозунги свой смысл, подсказанный выжженным и истлевающим сознанием. И так каждый день до изнеможения. Наутро просыпаются, вспоминают и ужасаются, бросаются к работе как к спасению, но почти сразу принимают алкоголь, некоторое время балансируют на грани разума и безумия, потом Берроуз орет: „Но если мы с тобой в стихии, не постигаемой умом, нам делают лоботомию, чтобы не вспомнили потом!“ И все скатываются в пропасть разглагольствования, на место людей встают их фантомы, кричащие призраки…

Так не может продолжаться до бесконечности…»

Двое лежали в темноте.

– Алексеев, а я подкоп вырыл.

– ???

– Ну где ты думаешь я все это время каждый день пропадал? Длинный такой тоннель. Начинается за сортиром, там, где кусты, потом под проволокой и под пересеченной местностью до леса. Копал, копал… Знаешь, страшно одному в узком тоннеле, который еще и тупиковый пока был. Я только вот час назад закончил. Побежишь со мной? Чего молчишь? С ума вы все посходили!

– А что, еще кто-нибудь про тоннель знает?

– Да все, я думаю.

– И никто…

– Никто.

– А ты чего рвешься?

– Я, Алексеев, чувствую, как мертвечиной тянет, только не могу понять откуда. Побежишь?

– Нет. Я книгу не дописал.

– Плохо.

– Почему?

– Тяжело мне без тебя будет.

33

«Пишу эту страницу под грохот выстрелов. С вышки по дороге, придорожным канавам и в сторону высотки строчит пулемет. По разным сторонам пилорамы трещат автоматные очереди. В женском бараке лежат раненые, больше десятка. Там же дети, женщины, старики. Крик, вонь, брань… Двое раненых уже, кажется, умерли. Все мужики, способные держать в руках оружие, отстаивают пилораму. Проволока местами прорвана, но ток не отключают. Провода искрят, было уже несколько возгораний, которые так и не удалось до конца потушить. И вот в разных местах коптят воздух дымовые завесы, а как только в них появляются языки пламени, прибегает пожарная команда, начинается возня с ведрами, и огонь заливают. Как резко все изменилось, и теперь кажется, что так было всегда, еще и до нас, а между тем хаосу этому нет и восьми часов…»

34

…В полдень мужики закончили строить виселицу «на пять мест». Через полчаса их построили, как обычно, в три шеренги. Женщин, детей и стариков тоже согнали к центру пилорамы. Те стояли чуть подальше от виселиц. А мужики вообще вплотную к будущим орудиям убийства.

Солнце палило нещадно. А все стояли под ним никак не меньше часа. Пот стекал по нечистым лицам и спинам. Щипало глаза. Вокруг мужиков в шеренгах и детско-женской толпы тучей летали мухи. И когда в небе показалась стая ворон, со стороны КПП стали слышны проклятия и крики. Вели приговоренных. Они шли колонной, привязанные друг к другу толстым канатом, со связанными за спинами руками.

– Их и вешать так будут, – убежденно сказал кто-то в толпе.

Приговоренные были пьяны, еле стояли на ногах. Их лица представляли собой сплошной кровоподтек, одежда – лохмотья. Когда они поравнялись с женщинами, идущий в голове колонны попытался сделать непристойное телодвижение и упал, не удержавшись на ногах. С ним упали остальные. Лежали в пыли и отвратительно визгливо смеялись.

– Да кончайте их скорее! – не удержался кто-то в шеренге.

Со стороны КПП показался автомобиль. Он медленно подъехал к виселице и остановился. Из машины вышли: Тугрик, Старшой, Малой и Берроуз. Последний, хоть и был «смотрящим», но держался в отдалении от остальных, выполнял при Тугрике обязанности шофера, гувернера и, говорят, часами вел с ним беседы, то есть Берроуз говорил, а Тугрик слушал и запоминал слова.

Они тоже выстроились в маленькую шеренгу. Тугрик кивнул Старшому, внятно сказав:

– Фас!

Старшой начал обвинительную речь:

– Так, твари, блин. Вот эти пятеро ублюдков, которых сейчас мы завалим, пытались подорвать основы правопорядка на вверенной мне территории. Они, – Старшой закашлялся и смачно выругался, – лишили жизни насильственным путем двух моих людей, за вами, козлы, – говорящего не смутило, что последний эпитет был отпущен в адрес лиц как мужского, так и женского пола, – смотрящих. И сейчас (автору трудно подобрать литературные аналоги лексемам, которые Старшой использовал, видимо, в качестве модальных слов или для связки частей устного текста) смотрите, о чем будет мечтать следующий (перифразы упускаются), кто (тяжела судьба современного стилиста).

Некрупные, но умелые и мускулистые автоматчики тычками-ударами прикладов стали подгонять обреченный квинтет к виселице. И вдруг со стороны раздался чей-то негромкий, даже скромный голос:

– Отпустите мужиков, подонки.

Около трехсот голов в удивлении повернулись туда, откуда это было сказано. Раздался дружный недобрый возглас удивления:

– О-о-о!

Со стороны сторожки к лобному месту подходил Фунтик. Старшой цыкнул сквозь зубы:

– Что за предъявы, глист?

– Мужиков отпустите, – повторил Фунт. – Это я ваших уродов порешил.

В паузе, которая последовала за этими словами, было все: и удивление, и сочувствие к говорящему, и даже какой-то смутный восторг.