Последний из миннезингеров (сборник) - Киров Александр - Страница 10

Паузу нарушил Тугрик. Он произнес новую фразу, делая явные успехи в постижении тонкостей литературного языка:

– За что?

– Они у меня Веру отнять хотели, – просто ответил Фунт и среди прочих почувствовал на себе внимательный взгляд пары теплых глубоких глаз.

Он подошел к четверке уже вплотную, так что Старшой и Малой инстинктивно стали оттеснять за свои широкие спины и плечи Тугрика. Все смотрели на Фунта. Особенно внимательно и радостно те, кого должны были повесить.

Один из них попытался даже пнуть проходящего спасителя, но не дотянулся, зашатался и упал, увлекая за собой остальных. Они снова отвратительно засмеялись, валяясь в опилке, и это как-то разрядило напряженность момента. Старшой, который явно не верил ни слову из сказанного Фунтом, брезгливо кивнул ему, протянув:

– Расскажи-докажи.

Фунт пожал плечами, посмотрел на Берроуза, стоящего к нему ближе остальных и усиленно прячущего глаза, перевел взгляд на Тугрика, которого в гляделки было не переиграть, потом на Малого (тому происходящее явно наскучило, хотелось поскорее кого-нибудь убить и ехать купаться) и остановил взгляд на Старшом.

– Ну ты и падаль! – сказал ему Фунт.

– Да, а…

Но договорить начальник безопасности пилорамы не успел. Фунт сделал неуловимое движение рукой, и Старшой не смог продолжить фразу. Он бы и рад был, но из горла его торчал длинный и острый металлический предмет, а земная жизнь закончилась. И Старшой грузно плюхнулся в опилок.

– Порешу, гнида! – взвыл забывший юридическую терминологию Малой.

И без малого полтора десятка вооруженных людей бросились на безоружного Фунтика…

35

«Что делать? Современная история порой так напоминает то ли романтическую, то ли бульварную литературу, что просто диву даешься. Исключительное, грубо-экзотическое, пошлое и вульгарное так и льется из жизни на ее страницы.

Фунтика успели сбить с ног и пару раз врезать ему ботинками по лицу, которое он, кстати, быстро и умело закрыл руками, втянув голову в плечи, согнув ноги в коленях, одновременно закрывая еще и почки с половыми органами…

И вот в этот самый момент в небе послышался шум, в самой середине женской толпы прогремел взрыв, а в мегафон с вертолета перекрываемый грохотом винтов голос закричал:

– Террористы! Немедленно сложите оружие и освободите заложников, иначе вы будете уничтожены!

После прозвучавшей реплики пилораму покрыл адский рев. Уничтоженными (разорванными в клочья) оказались женщины и дети в числе десяти-пятнадцати, многие были ранены…

– Разойтись! Рассыпаться всем! – орал Малой, которого контузило взрывом.

Надо отдать должное охранникам. Через несколько секунд с трех вышек в небо заработали пулеметы. С четвертой выстрелили по вертолету из „мухи“, но промахнулись – деревянный сортир взлетел в воздух, обливая окрестности нечистотами. Их капли упали на голову летописца, и он, придя в себя, бросился в сторожку, чтобы успеть описать происходящие события…»

36

«14.00. Заняли оборону, окопались. Вертолет все-таки сбили, он упал рядом с женским бараком (смерть как магнит тянет сегодня к детям, старикам и женщинам), вспахал винтами опилок и оглушительно взорвался. Берроуз в свой мегафон, перекрывая их агитатора (участкового Семенова, вышедшего, наконец-то, из запоя), вещает:

– Товарищи! Все к оружию! Федералам дана установка пленных не брать!

Второго вертолета у тех, видимо, нет. Человек тридцать с той стороны предприняли попытку организованного штурма пилорамы, но были отброшены дружным автоматным огнем.

С вышек работают снайперы. В числе прочих (врагов) они сняли пару-тройку мужиков с пилорамы, которые пытались перебежать на ту сторону.

16.00. Стало тихо. Сколотили пожарную, санитарную, похоронную команды. И те взялись за дело. С нашей стороны до сорока убитых и десять-пятнадцать раненых, лучше сказать – выживших. Пока.

Настроение у мужиков ура-патриотическое. Хвастают друг перед другом, кто, кого и как „завалил“.

Летописец чувствует себя участником угасающей деникинской гвардии.

17.00–19.00. Желающие могут стать слушателями удивительного диалога мегафонщиков. С нашей стороны орет Берроуз, с их – участковый Семенов. Он-то, кстати, и вызвал войска, очнувшись от двухмесячного обморока и заподозрив неладное.

Диалог интересен тем, что в течение двух часов не произносится ни одного слова, которое можно было бы взять в летопись с точки зрения норм современного русского языка.

19.00–21.00. Пользуясь непрекращающимся, но уже недобрым перемирием, Малой сколотил отряд „СМЕРШ“ и начал искать Фунта. Всю пилораму обыскали, но его не нашли. Подкоп тоже не обнаружили. Летописец, искренне восхищаясь своим другом, желает только, чтобы тот успел преодолеть подземный тоннель до того, как в сортир угодили из „мухи“.

Огорченный Малой хотел расстрелять пятерку приговоренных ранее к повешению, но выяснилось, что все они героически погибли, обороняя южную окраину пилорамы.

И вот, когда он, Малой, в ярости шел, изредка останавливаясь и пиная валявшиеся повсеместно фрагменты человеческих тел, на его пути попалась Вера.

– Не надо ли чего? – просто спросила она.

– Надо, – ответил Малой.

И ленивой очередью прострелил ей голову.

21.00. С той стороны голос с английским акцентом, мужественный и уверенный в себе, сказал:

– Центр по борьбе с международным терроризмом на территории стран православного христианства. Сдавайтесь до полуночи! Как только стемнеет, будем штурмовать с приборами ночного видения и авиацией. Пожелания, может, какие будут?

– Пехоту свою не (убейте неосторожным огнем сверху)! – вежливо пожелал Берроуз.

– Да. Точно! – согласился голос. – Ну, мы тогда без пехоты обойдемся. Просто вас (совсем разбомбим) да и (пусть все останется, как есть).

(Использование простонародных выражений явно свидетельствует об опыте общения говорящего либо со славянами вообще, например сербами, либо, скорее всего, конкретно с населением РФ. – примеч. летописца.)

21.00–22.00. На пилораме только и обсуждали этот разговор.

22.00. Малой приказал: всем мужикам строится в шеренгу.

– Так (долбанут)… – попытался кто-то возразить.

– Не (долбанут), – ответили ему.

– А остальным надо? – спросили женщины.

– Не надо, – ответили женщинам.

Пойду и я строиться…»

37

«Тяжело. Писать. Расстреливали. Из пулеметов. С вышек. Ноги пробило. Дождался. Уполз. Бабами и детьми. Гады. Прикрылись. И в прорыв. Больше не зна…»

38

Он проснулся от дикой боли во всем теле. Долго лежал, просто утверждаясь в мысли, что жив. Поверил – и содрогнулся от отвращения к себе. Не было других мыслей. Не было прошлого. Был только угарный смрад, который связывал сегодняшний и вчерашний день.

– Прочухался? – раздался насмешливый голос и бритвой тоненько врезался в его сознание, разламывая душу на части.

Он сел. Оглядел себя. Вроде все как было. Только нечистым каким-то за ночь сделался. Голову всколыхнуло болью. Разлепил склеенные гноем глаза…

Напротив, за столом, сидели два существа, отдаленно напоминавшие людей. Одно в спортивках, армейских ботинках и тельняшке, второе в синем комбинезоне. На столе стояла бутылка «Трои».

– Будешь? – небрежно спросил человек в трико.

– Чего это?

– А чего и всегда, когда маленькие твои ухряпали.

– А чего всегда?

– Да ты дошел, хронь! Себя забыл?

– Наверное.

– Дак ты из интеллигентов этих. Колдырь. Тебя из института за пьянку выперли, из семьи выперли, заслали сюда. В школу работать. Ну, ты начал ничего, а потом все маленькие в магазине скупил да как закирял! Потом у тебя галюны пошли. Тебе показалось, что вместо детей в школу монстры ходят. И тебя выгнали. Ты сюда пришел. А тут греки чемпионат Европы по футболу выиграли. Ты себя назвал Троянос Деллас и на радостях пуще прежнего заколдырил. А я Фунтик, а это Берроуз. Садись, давай, не геройствуй, Деллас, блин. Токо противоядия нет. Я сегодня последнюю махонькую с утра вынюхнул. Чекушку. Да ты хоть помнишь, что тебя вся деревня Аликом Чекушиным зовет? И это забыл? Ё… Ой, забыл, что не любишь. Или теперь можно?