Час негодяев - Афанасьев (Маркьянов) Александр "Werewolf" - Страница 53

К входу тащили раненого, и как-то так получилось, что нам удалось попасть в холл вместе с этим раненым и людьми, несущими его, – как-то так, за компанию, пропускного режима толком не было. В холле не было места… раненые… медпомощь… запах лекарств и крови… ярко горящие лампы. Кто-то кричит в сотовый, просто кричит, кто-то пытается помочь людям…

Кто-то снимает…

Белые колонны, и наклеенные листки с красным крестом.

Прошли на лестницу – лифтом в таких случаях никто не пользуется. Лестница довольно широкая, но с низким потолком, типично советская лестница – перила высокие. Между вторым и третьим этажом стекло разбито, явно пулей. Следы от пуль на стене и на лестничном марше, на «изнанке».

Где я был бы, если бы был снайпером? Пятый этаж? Шестой? Седьмой?

Оглянулся. Четыре человека – за мной. Ну и как чистить – палками?

Прежде чем я успел что-то придумать, открылась дверь, и на лестничный пролет ступил человек.

Я посмотрел на него, он – на меня. Ни слова не говоря, он бросился назад, в коридор. Я – за ним…

Мы бежали, тяжко топая и задыхаясь, и на нем, и на мне была тяжелая зимняя одежда. У меня оружия не было совсем. У него, может, и было, но воспользоваться им он не успевал. За мной топали пацаны из самообороны, мы вывалились на другую лестницу, он рванул вверх.

Наверху я едва не схватил его – ухватил за ногу, когда он лез на чердачную лестницу. Он дрыгнул ногой. Попал мне по голове – и прилично так попал, аж в глазах потемнело. Я свалился, пацаны протопали, один сразу полез наверх, затем – второй. Никогда не полез бы вот так, без оружия, на темный чердак ловить, скорее всего, вооруженного, загнанного в угол и готового на все человека.

А они полезли.

Оставшийся внизу помог мне подняться, я тряхнул головой.

– Допомога нужна?

Я молча полез следом…

На чердаке темно, не работают лифты, но коробки здесь, огромные короба лифтового хозяйства, используя которые можно игру в прятки устроить, только по настоящим ставкам. Дверь, ведущая на саму крышу, настежь, я прошел к ней, обо что-то споткнувшись, но не упал. Выбрался… вольный ветер принес запах гари и свежести, я чуть не упал. Пацаны молча стояли у края.

Я подошел к ним.

– Упал?

– Так… – ответил один. Второй… я вдруг увидел, что он плачет… молча, беззвучно плачет, и слезы, катясь по его закопченным щекам, проделывают в грязи дорожки…

– Все будет добре… – Я прижал его к себе, как будто он был Вячеслав, которого я так и не нашел. – Все теперь будет добре…

Знал бы я…

Знали бы мы все…

О судьбе Вячеслава я узнал уже двадцать второго, когда все, в общем-то, уже закончилось.

Все эти дни я перемещался по Майдану… где-то помогал, где-то подхватывал, где-то подносил… в общем, делал то же, что и все. Майдан… В эти два дня, питаясь чем попало, спя где попало, я понял, что ничего до этого не знал о Майдане. Майдан был огромным живым организмом, в нем практически не было командиров, а если и был, то первые из равных, он с презрением относился к политикам и, тем не менее, решал задачи, которые другим были бы не под силу. Каждый из тех, кто там был, и был Майданом. Майдан жил по закону, сформулированному еще гениальным писателем Томасом Клэнси: заплати любую цену, неси любой груз, перебори любые лишения, помоги любому другу, борись с любым врагом. Люди как муравьи таскали шины, укрепляли баррикады, помогали раненым, готовили еду. Многие были в старой, оборванной одежде, многие кашляли и выглядели так, как будто не спали несколько суток. Но стоило только объявить какой-то клич, как из-под земли вырастали люди и вставали рядом с тобой, подставляли плечо. Это было… если сказать, что это было потрясающе, – значит, не сказать ничего.

В какой-то момент даже я, старый и циничный, поверил, что все действительно будет добре. Что куда-то разом денутся охреневшие от безнаказанности менты, вороватые депутаты, но каким-то чудом изменится сам украинский народ. Вороватый, завистливый, гонящий на красный свет, когда никто не видит, дающий взятки. Ведь в акте дачи взятки, как и в акте любви, участвуют всегда две стороны, верно? Две, не одна…

Хотя… жизнь потом показала, что ни хрена «добре» не будет.

В тот день, днем двадцать второго, меня подвели к одному из «афганцев». Он сидел возле палатки, курил и смотрел куда-то невидящим взглядом, куда-то вдаль. Курил равнодушно, равномерно, как автомат, пропуская через себя отравленный дым. Увидев в моей руке бейдж Вячеслава, усмехнулся… как-то по-человечески.

– А говорил, что потерял…

…

– Кто он тебе?

– Сын.

– Добре… – сказал он. – Хороший парнишка был. Дельный. Не пугался…

– Был?

«Афганец» снова глотнул сигаретного дыма и спокойно сказал:

– Пропал он. Без вести.

– Как это произошло?

– Он с нами был. Я… я послал его в пятерке Дракона в Музейный переулок. Осмотреться… видели мы кое-что.

Я молча ждал.

– Дракон… теперь двухсотый. Еще трое – с ним же… А Мурзик… их не нашли.

«Афганец» посмотрел на меня.

– Мы его Мурзиком звали.

Я промолчал. А что тут сказать?

– Ты вот чего… – сказал «афганец». – Вот там палатка. Оставь свои данные. Сам видишь, что тут подиялось. Многих по больничкам развезли без документов, имени не спросили. Может, найдется наш Мурзик. Дельный хлопчик… – «Афганец» подкурил новую сигарету и повторил: – Дельный…

В тот же вечер… точнее, ночь, уже я присутствовал на митинге. Том самом. Еще ничего не было решено… двадцать первого – триглав, лидеры оппы подписали соглашение, заверенное министрами иностранных дел стран – членов ЕС. И приехали на Майдан защищать это соглашение. Говорил Личко, знаменитый боксер-тяжеловес. Потом невысокий парень во флектарне – сотник Владимир Тарасюк – прорвался на сцену, вырвал у Личко микрофон и эмоционально заговорил, что Майдан дал шанс политикам, чтобы они стали министрами, президентами, а они не могут выконати одну умову, чтобы зэк пишов геть. И что, если зэк не уйдет прямо сейчас, они завтра идут на штурм Рады со зброей в руках. Личко ответить на это было просто нечего – если бы он начал защищать соглашение, его могли бы просто линчевать тут. Увы… здесь все были хороши – министры иностранных дел тоже не поняли, что идет революция. А революция в кабинетах не начинается и не заканчивается…

Потом к трибуне поднесли гроб, заорали «На колени!». Личко посмотрел себе на брюки, затем под ноги, где натоптали уже изрядно, но на колени встал. Долгое время живший в Германии, наверное, именно в этот момент он понял, прочувствовал то, что происходит, до конца. Он понял, что именно в этот момент гибла цивилизация и дальше будет страшно. В отличие от своих соратников, он не пойдет к политическим вершинам, ограничив себя скромной должностью городского головы миста Киева.

Потом все подняли над головами телефоны с включенными фонариками – и получилось что-то вроде поля огоньков. И по нему плыли на руках гробы с трупами, а из динамиков лилась «Плыве кача»[45]…

В ту же ночь Виктор Осипович, президент Украины, в последний раз вышел из своего дворца в Межигорье. Основная часть ценностей уже была вывезена, и сейчас он имел при себе совсем немного. Два вертолета «Еврокоптер» президентского авиаотряда уже ждали его. Он сел в один из них и направился в Харьков, где должен был состояться съезд депутатов и активистов Юго-Востока страны.

Но там, уже в Харькове, его убедили, что на съезде его никто не ждет и появляться там вообще опасно. Он кивнул и полетел дальше.