Внучка берендеева в чародейской академии - Демина Карина - Страница 47

Тоньше.

Я-то, хотя ж в магической науке дай Божиня, чтоб на мизинчик смыслила, а все поняла — чем меньше заклятье, тем сложней с ним управиться. Огненного шара и я сотворю, а вот чай в чашке горячим удержать, как то наставник делает, не сумею.

Додумать не успела, как смолк дивный инструмент. Барабаны же застучали дробней прежнего. И на помосту выскочил человек.

Я аж взвизгнула с переполоху. Да и не только я, боярыни заверещали тоненько. Иные хлопали… а я глядела и пыталась уразуметь, что за чудной такой скоморох? В костюме азарском… штаны широкие, шелковые, поясом прихваченные, да только какие-то… не такие штаны.

В огне блестять.

Переливаются при каждом шаге. Жилетка, на голое тело накинутая, стеклярусом сияет, а лицо маскою скрыто. Ох и жуткая же рожа! Глядеть и то страх! Глаза выпученные. Нос широкий. Из него дым идет. В пасти раззявленной клыки видны… а изо лба роги подымаются, да такие, каких, небось, не у каждого быка сыщешь.

Азарин меж тем присел.

Огляделся, руку к глазам приставивши… задом повернулся, и я вновку охнула… это ж кто парню этак портки подрал-то? Вся задница видна… а он ею еще и вихляет.

Ох срам-то…

А мужик на карачки встал, зад оттопыривши, и затрясся.

Барабаны загудели… боярыни захлопали… мамочки родные, это что ж то деется?

Мужичок подскочил и кубарем покатился со ступеней, будто бы ему пинка дали… я бы от дала, потому как негоже сурьезному мужику так себя вести. Он же ж в штаны свои драные вцепился да и рванул под свист бабский… штаны и развалились.

Небось, вовсе тканина гнилою была, ежели так… а он штанинами над головою машет, задом виляет, что девка лядащая… видала я таких, Божиня спаси и помилуй души их пропащие… штанину скомкал, боярыне бросил. Я уж подумала, что быть беде, потому как где это видано, чтоб в боярыню важную драными портками швырялися? Однако же боярыня кричать не стала.

И розгами не грозилась.

Напротив, портки подхватила, прижала к груди, уставилася… и я уставилася, потому как любопытственно стало… ох, ты ж, бабка моя, сколько на свете пожила, а, небось, этакого не видала… ноги голые, мосластые…

Не на ноги боярыня глядела.

А я… что я, видала я голых мужиков, вона, кажную неделю из баньки до речки сигають, и ничего-то в том нету грешного. Жрец наш тоже так говорит, дескать, Божиня людей сотворила, а ея творения есть святы. Правда, добавляет, что тело — энто храм, который держать надо в уважении и порядке. Но не в том суть… в общем, голым мужиком меня было не напугать.

Да только ежели голым.

Наши мужики под портками споднее носют, тут уж у кого супружница как сошьет, помнится, одного году все Барсуки веселилися, когда мельничиха зятю поднесла споднее из своей старой сукенки шитое, с незабудками, стало быть… а он и принял. Поди не прими, когда этакая тещенька обиду затаит и мало с тое обиды не покажется. Однако одно дело сподние штаны в незабудках, и совсем иное — этакая штукенция, которую на себя нонешний развеселый азарин напялил.

Гляжу и дивлюся.

Сзаду будто две веревочки перекрещенные, перевитые, а спереду… красненькое чегой-то мотыляется. Пригляделася… ох ты ж… и смех, и грех… зверь-элефант, про которого нам Милослава сказывала… с носом длинным, чтоб хозяйствие упрятать куда было, и с ушами. Я ажно задумалась, на кой ляд уши? Для красоты или он туда тоже чего-нить засовывает?

А пока думала, азарин этот к столику моему подобрался и, этак хитренько глянув сквозь прорези в маске, на краешек сел, потянулся, будто бы спросонья…

— Хорошо сидишь, девица… — промурлыкал он и пальцем по щеке провел.

А палец-то склизкий.

И сам он… нет, я не щупала, но вот… шкура темная, только не такая темная, как у Кирея, а обыкновенная, мужики нашие этак к концу лета загорают. Правда, руками да шеями, а энтот ровнехонько. Сверху, для блеску пущего, стало быть, маслицем помазался.

Я наклонилась и понюхала.

Ружами пахнеть, но еще и так, знакомо, льняным семенем. А я-то льняное масло давненько искала, да все хорошего, такого, чтоб для себя взять, не попадалось.

— Нравлюсь? — поинтересовался азарин и маску скинул.

Тьфу ты… мужик, а что баба… лицо кругленькое, гладенькое.

Щечки пухлястые, будто у младенчика. Носик курносенький. Глаза синие, да еще и подмалеванные.

Нет, гулящих девок я не видала, а чтоб вот мужик гулящий… расскажи о таком — не поверят.

— Для тебя, красавица и за так станцую… — Он со столика моего сполз, пальцем чегой-то с тарелки сковырнул и мне энтим пальцем в лицо тыц.

Еле увернулася…

— Попробуй, красавица… — и говорит так с придыханием.

— Спасибо, — отвечаю, — я уже наелася…

Он ухмыльнулся и пальчик облизал. Жадно так… его что, не кормят туточки?

— Какая ты… — И на столике разлегся, угрем промеж тарелок, заерзал на брюхе, ко мне подползая. — Забавная…

Очи закатывает, а я не на очи гляжу, а на задницу его и веревочки, которые в этую задницу впилися. Вот неужто удобственно так ходить? Ежели летом, тогда, может, еще и ничего, не жарко… небось, под портками ветерок обдуваеть, не даеть коже запреть, но ныне зима. Этак и отморозить все хозяйствие недолго.

Как потом жениться?

Азарин же энтот, в котором азарского было еще меньше, чем во мне княжеского, за ручку меня цапнул и лобызать, да с придыханием. А после и вовсе пальцы лизнул… точно, голодный… от рук-то, небось, съестным пахнет. Я руку высвободила и тарелочку к нему подвинула. Не то с фуагрою, не то еще с какой-то штуковиной хитроназванною.

— На, — говорю, — покушай, бедолажный…

Он нахмурился.

— Я не ела… так, с краешку сковырнула…

Нахмурился еще больше и со стола скатился, чтобы, зад оттопыривши, на колени мне плюхнуться. Ручками шею обвил, приник…

— Пойдем, красавица, в нумера… — дыхнул мне в самое ухо. — Я тебе кое-что покажу…

А сам глазки потупил.

Уставился на свое, этое… элефантом прикрытое… и тут-то до меня дошло. Вот оно как… и вправду, гулящий мужик, азарин развеселый за три тысячи рублей золотых… диво заморское, саксонское выучки, кобелиной породы… и Еська хорош… знал ведь, не мог не знать.

А я…

Дура, как есть…

— Спасибо, — ответила, его с коленок спихнуть пытаясь, да только разве спихнешь? Вцепился, что клещ в загривок собачий, и губы тянет, целоваться, значит…

Я его легонечко пальцем в бок ткнула, как наставник учил, азарин враз целоваться передумал. Скривился. Зашипел.

— Не шали, — сказала я и пальцы потерла.

А маслице-то хорошее…

— Ч-чего? — просипел азарин, за бок держась, будто бы я его наскрозь проткнула.

— Маслице, говорю, хорошее. Почем брал?

— М-маслице, значит, хорошее… — Арей всхлипнул и, закрыв лицо руками, сполз со стула. — П-почем брал…

Его плечи мелко вздрагивали, я даже испужалась, что довела своею гишторией до слез, но Арей тоненько всхлипнул, а после расхохотался.

Он смеялся громко, открыто.

И мне самой делалось смешно, особенно когда вспоминала я вытянутую физию того азарина, и то, как он вздрогнул, когда я поднялася с ним на руках. Небось, решил, что прям в кабинету и унесу? Аль еще куда, где сотворю глумление страшное над белым его телом?

Была у меня мысля пужануть, но передумала.

Глянула на девок наших, что платочками рты зажимали, не то со страху, не то со смеху, сплюнула и прямиком к столу боярыни двинулася. Коль ей портки рваные по душе пришлися, глядишь, и этим недоразуменьицем, в меня вцепившимся, не побрезгует.

Азарин заверещал тонюсенько, аккурат как девка, которой подол задрали, я ж его на столик бухнула, посередочке меж консомой и фуагрой.

Только талерочки звякнули.

— Берите, — сказала я, руки бедолаги отцепляя. Он же, только глянул в набеленное боярыни лицо, и присмирел мигом. А что, сблизу это лицо грозным было, небось, этакое хозяйки все холопы боятся. И туточки брови она сдвинула.

Рученькою по столу хлопнула.