Перст судьбы - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 78

Проводив невесту из бани домой, девушки весь вечер пировали у нее: ели, пили, то пели жалостливые песни, то веселые, плясали перед печью, чтобы развеселить чуров, которые теряли одну из своих внучек. Держанка, жених которой погиб в зимнем походе на чудь, заливалась горькими слезами. Три Братомеровых внучки — Милянка, Добронрава и Селинега — остались с невестой на ночь, чтобы по обычаю охранять от Змея Летучего и прочих напастей. Велемилу уложили в самую середину и долго еще болтали, иногда принимаясь плакать от мысли о скорой вечной разлуке. Наконец заснули. И лишь сама будущая княгиня долго лежала, глядя в темноту. Плесковичи сказали только, что князь Ольг еще в Плескове. Значит, и Стейн там же. Они не могли знать точно, но предполагали, что на Купалу Ольг вернется в Ладогу ради собственной свадьбы. А если нет? А если Вольга уговорит его остаться, чтобы потом всем вместе ехать гулять на свадьбе Ольга и Яромилы? В ином случае Велемила только приветствовала бы такой замысел. Но это значит, что Стейн будет на ее свадьбе с Вольгой! Она ладно — она не увидит его среди гостей из-под покрывала, которым закрывают невесту. И если она вздумает плакать, этого тоже никто не увидит. А если и увидит, то слезы невесты никого не удивят. А ему будет каково? Стейн хорошо умеет владеть собой, но Велемила знала, что сердце у него доброе и чуткое, и эта свадьба для него станет самым тяжелым событием в жизни. На миг она даже пожелала, чтобы он побыстрее разлюбил ее, но тут же разревелась и поняла: какие бы муки им ни грозили, все-таки Лада одарила их драгоценным даром. Но он останется в этой, уже миновавшей жизни. А дальше будет какая-то совсем другая. Обряды почти оторвали ее от прошлого, но она не верила, что сумеет оставить в нем и эту боль.

На следующий день Велемила обошла всех родных в Ладоге — а таковых нашлось великое множество — и со всеми попрощалась. Везде женщины плакали и сквозь слезы призывали на нее благословение Лады и Макоши, девицы завидовали, парни выглядели грустными — не верилось, что какая-то другая баяльница сумеет сделать павечерницы и гулянья такими же веселыми. Зато девушки, уже мысленно простившись с Велемилой, ревниво поглядывали друг друга, и многие видели себя на ее почетном месте.

В последний день принесли чурам в жертву курицу, Домагость разломил над головой дочери каравай и отдал ей одну половину, а вторую положил в печь. Родичи невесты и сваты пустили по кругу широкую глиняную чашу с пивом, а когда она опустела, разбили на пороге, и с этим связь невесты с родом и домом была окончательно порвана. Крепкий боярин Ждислав взял ее на руки и понес к реке; по обычаю, Велемила вопила и отбивалась, а поскольку она была девушка сильная, то Ждиславу потребовалась помощь еще двух человек, чтобы наконец запихнуть ее в лодью. Женщины и девки бежали следом, причитали, даже нападали на похитителей, но дружина Ждислава держала их на расстоянии. И когда лодьи тронулись вверх по реке, толпа в длинных белых рубахах, будто стая вспугнутых лебедей, еще долго бежала по берегу следом, оглашая утро жалобными и горестными воплями. Милорада, Яромила, Тепляна и Молчана, Никаня, даже Остряна — все плакали самыми искренними неудержимыми слезами, потому что знали — их дочь, сестру, золовку, ту, что выросла у них на руках, увозят навсегда и их дом понес невозвратимую потерю.

Со дня на день в Ладоге ждали возвращения князя Ольга, хотя никто не удивился бы, если бы он пока оставался в Плескове, чтобы погулять на свадьбе Вольги и вернуться потом, вместе с ним, на свою собственную свадьбу. Но все эти предположения были ошибочны. Одд сын Свейна был и не на пути в Ладогу, и не в Плескове. Почти сразу после отъезда послов-сватов он простился с Вольгой и вместе со своей дружиной направился… в Изборск, к князю Дедобору.

Плесков и Изборск соединяла хорошо утоптанная широкая тропа через поля и перелески: в этой местности, самом сердце древней земли западных кривичей, больших лесов уже не осталось, только рощи, где пасли свои стада окрестные жители. А местность была удивительно красивая, это бросалось в глаза даже тому, кто никогда о таких вещах не задумывался. Холмистая, с высокими кручами, откуда открывался широкий вид на зеленые долины, она тем более нравилась халогаландцам, что напоминала им их гористую родину. Луга перемежались рощами и зарослями кустарников, среди зелени голубели озера. Неподалеку от Изборска из скалистого склона били ключи, почитаемые священными. Об этом говорило множество подношений, разложенных и развешенных на камнях и на деревьях вокруг: пища в горшочках, пряжа, куски ткани, вышитые рушники и рубашки, даже пряжки или украшения иногда блестели на дне, среди пестрых мокрых камней. Видимо, источники посвящались каким-то женским божествам. Десятками прозрачных усов они сбегали с каменистой кручи, причудливо извиваясь, и бытовало поверье, что вода, выпитая из девяти источников, излечивает от любых болезней.

Но Одд сын Свейна ехал сюда, конечно, не любоваться красотами и даже не поклоняться священным источникам. У него был важный разговор к изборскому князю. Учитывая близость расстояния, тот, вероятно, уже знал о русском князе, приехавшем в Плесков, и сам на всякий случай приготовился к встрече. Поэтому, обнаружив ворота Изборска закрытыми, Одд ничуть не удивился.

Изборск размерами уступал тому же Плескову, но это был настоящий город, расположенный на возвышенности, откуда открывался широкий вид на долину, и укрепленный земляным валом с частоколом поверху. А меж бревнами частокола виднелись вооруженные люди, наконечники копий и даже луки с наложенными стрелами.

Одд окинул стены пристальным взглядом снизу. Да, осаждать их стоило бы немалого труда: крутые неровные склоны, еще усиленные валом, довольно узкая тропа, упирающаяся в ворота. Но о неприступности Изборска он знал заранее и осаждать его не собирался. По крайней мере пока.

Он кивнул, и Стейн вышел вперед.

— Эй, в городе! — закричал он, прикрывая рукой глаза от солнца. Ясный, теплый, душистый день конца весны был так хорош, что ни в какую опасность не верилось. — Здесь ли князь изборский Дедобор? Князь русский, Одд Свенович, по прозвищу Хельги, приехал к нему для мира и дружбы!

— Что-то не знаем мы такого, чтобы князи русские для мира и дружбы приезжали! — закричали в ответ. — И больно войско у вас велико для дружбы-то!

— Скажи им, что я привел с собой всю дружину, которая у меня есть, потому что мне негде ее оставить, — сказал Одд, которому Стейн перевел речи со стены. — Но заверь их, что мы им ничем не угрожаем.

Стейн заверил и добавил:

— А где же сам князь Дедобор? Если его в городе нет, то мы напрасно пришли.

— Князь в городе есть! — ответил им уже другой голос, и в скважне,[48] прорезанной между толстыми бревнами частокола, показался мужчина в варяжском шлеме. Кроме светлой бороды и самого шлема, почти ничего не было видно. — А почто вам нужен князь Дедобор? Руси я в гости не звал, нам такой напасти не надо.

— Но как ты мог меня позвать, если ничего обо мне не знал?

— Знал я о тебе, знал! Уж целую седьмицу ты с Вольгой в Плескове круги водишь! Чего от меня надо, говори давай! Уж не Вольга ли тебя прислал?

— Конунг Вольгаст не имеет права давать мне поручения, потому что я не состою у него на службе. Я сам распоряжаюсь своими силами и своей дружбой. У меня есть важный разговор к изборскому князю. И трудно ждать от хозяина такого сильного города, владеющего половиной племени кривичей, что он не решился даже выслушать гостя. Позволь мне войти, и я обещаю не причинять тебе и твоим людям никакого вреда.

— Ну, войди, коли просишься, — решил наконец князь Дедобор. — Только дружину свою снаружи оставь. Вон, видишь, рощица! — Копьем он указал со стены на дальний край долины. — Пусть туда отойдут и там подождут.

— Но я должен взять с собой хотя бы человек десять. Ходить без дружины мне неприлично, ведь я потомок старинного королевского рода!